Обрадованные таким исходом дела, воодушевленные тем, что им верят или, по крайней мере, хотят верить, моряки «тринадцатой» шли в море, вернее, не шли, а как бы летели на крыльях, готовые в любую секунду, встретив врага, нанести ему удар — меткий, стремительный, несущий возмездие. И, как мы уже знаем, добились своего. Все пять торпед, выпущенных и из носовых, и из кормовых торпедных аппаратов, попали в цель и нанесли врагу страшнейший урон.

Чья заслуга в этих победах? Разумеется, рулевого-сигнальщика Анатолия Виноградова обнаружившего в тяжелейших погодных условиях лайнер «Вильгельм Густлоф»; естественно, гидроакустика Ивана Шнапцева, в какофонии подводных шумов и собственных помех лодки определившего точные пеленги на «Густлофа», а затем и на «Генерала фон Штойбена»; само собой разумеется, всех мотористов а электриков во главе с инженер-механиком Яковом Коваленко, в немыслимых обстоятельствах позволивших «тринадцатой» догнать лайнер, выйти в атаку на транспорт; конечно же, торпедистов, руководимых командиром «бече» Константином Василенко, умело подготовивших торпеды, которые дошли до бортов вражеских судов; безусловно, старпома Льва Ефременкова и штурмана Николая Редкобородова, безукоризненно рассчитавших курс лодки на поиске и данные для выхода в атаку; наконец — командира Александра Ивановича Маринеско, сумевшего не только найти тактически грамотные, хотя и весьма рискованные, решения, но и сконцентрировать усилия всех своих подчиненных на обеспечение их выполнения. Причем особо — этого человека, храбро принявшего на себя все возможные последствия неудачи, не безрассудно, а глубоко продуманно ведшего экипаж на подвиг.

Следует отдать Александру Ивановичу должное еще и в том, что даже в минуту бурной радости всего экипажа он не терял головы, оставался по-прежнему собранным, внутренне мобилизованным. Море есть море, тем более военное. Ведь с окончанием атаки не кончается война, справедливо полагал он. Враг может нанести удар в самый неподходящий момент. И практика доказала правильность этих мыслей.

…Наступили третья сутки подводного перехода «тринадцатой» из заданного района в базу. Через каждые час-два старпом, замполит или сам командир обходил отсеки подлодки, чтобы удостовериться, что везде по-прежнему поддерживается тишина, позволяющая самим, оставаясь неслышимыми, слышать все вокруг; убедиться, что электрики и трюмные, рулевые и гидроакустики, другие специалисты предельно собраны, добросовестно несут вахту. Проходя по отсекам, офицеры накоротке напоминали морякам о суровом законе войны: кто расслабился, успокоился, почил на лаврах одержанной победы, тот рискует.

— Недаром говорят: риск — дело благородное. Я и сам не прочь рискнуть, — повторял Александр Иванович. — Только нужно каждый раз разобраться, а нужен ли он, что он дает, такой риск?! В любом случае риск должен быть оправданным, иметь определенную цель. Риск ради бахвальства я не признаю…

Ближе к вечеру, когда подводная лодка, по штурманским расчетам, уже подходила к небольшому островку Готска-Сандэ, что располагается у северной оконечности острова Гогланд, командир приказал боцману подвсплыть под перископ. Николай Степанович Торопов мгновенно переложил горизонтальные рули на всплытие. Лодка, приподняв нос, заскользила к поверхности, 20 метров, 15 метров глубины… Сейчас уже вполне хватало выдвинутого перископа, чтобы увидеть, что там, над волнами. Маринеско сжал ладонями рубчатую поверхность перископных рукояток, повел их вправо. Перед его глазами побежала рябь зеленоватых волн, за которыми угадывались тяжелые скалистые очертания дальнего островка. Но тут же послышался торопливый доклад младшего гидроакустика матроса Вячеслава Никишина:

— Слева 145 градусов — шум винтов подводной лодки!

Никаких ориентировок о выходе наших подлодок в шифрограммах, поступивших из штаба бригады, командир не получал. «Логически рассуждая, — так Александр Иванович уверял себя, — командование ни в коем случае не могло построить график выхода и возвращения своих лодок так, чтобы они встретились в подводном положении на одном фарватере». Вывод был однозначным: враг, каким-то образом узнав, где пролегают пути наших лодок, возвращающихся в базу и выходящих из базы, устроил засаду.

Была дорога каждая секунда — промедление грозит гибелью.

— Боевая тревога! Боцман, держать глубину 40 метров! — принял решение Маринеско.

Щелкнули манипуляторы горизонтальных рулей. Крохотный воздушный пузырек на рубиновом фоне дифферентометра медленно пополз вправо — один градус, два, три… Лодка, набирая скорость, неслышно пошла на глубину.

«Что же сейчас делает та, которая в засаде? Как угадать ее дальнейшие маневры?»

Началось состязание умов, состязание командирской грамотности, опыта, смекалки, интуиции…

— Лево на борт! Акустик, внимательнее слушать лодку!

«Тринадцатая», послушная рулю, покатилась влево, курсом на вражескую субмарину. Но и на ней, несомненно, был опытный командир.

— Лодка повернула вправо! — доложил акустик Шнапцев, сменивший по боевой тревоге более молодого товарища.

Теперь вражеская подлодка уходила от «тринадцатой», приводя ее на невыгодно острый курсовой угол. Фашистский командир явно не желал подставить борт своей субмарины под торпеды «С-13». Сложная, хитроумная это игра — поиск момента для точного торпедного залпа, когда ни один из противников не видит другого. Только шум винтов — единственная зацепка, единственный ориентир. Если гидроакустик — мастер, если у него тонкий слух и точное знание характерных оттенков изменения звука при поворотах подлодки, есть шанс выйти победителем. Но если на акустической станции недостаточно опытный и умелый специалист, человек, страдающий хотя бы элементарными погрешностями слуха, если он слабо разбирается в едва заметных оттенках звука и не способен отличить, в каком положении субмарина противника, куда она поворачивает, идет на лодку или от нее, — никаких шансов остаться в живых, а не то чтобы одержать победу!

Великое счастье экипажа «тринадцатой» было в том, что Иван Шнапцев обладал поистине феноменальным музыкальным слухом. Акустик ежеминутно четко докладывал командиру о малейших изменениях в движении вражеской лодки. И Александр Иванович как бы зрительно представлял: вот субмарина уходит вправо, затем резко поворачивает влево, устремляется в глубину, потом, увеличив ход до максимального, как бы в крутом вираже выходит на контркурс…

— Лодка выпустила торпеды! — тут же доложил акустик.

— Право на борт!

Теперь все решали мгновения. Успеет ли «тринадцатая» уйти с курса наполненных грузов взрывчатки «сигар» или, секунды спустя, одновременно с адским грохотом сверкнет пород глазами подводников стремительное красно-желтое пламя, разбрасывая в стороны клочья стальной обшивки, и… все?! Невольно моряки напряглись всем телом, как бы желая надавить на палубу, ускорить погружение лодки.

— Стоп моторы! Заполнить быструю!..

«С-13» стремительно упала в глубину, и в это мгновение моряки услышали, как над их головами с надрывным воем промчалась торпеда, за нею — вторая…

«А теперь вперед, только вперед! Всплыть на прежнюю глубину и гоняться, гоняться, гоняться!»

«Тринадцатая» развернулась на вражескую субмарину, прибавила ход. Видимо почувствовав, что назревает ответная атака, фашистский командир отвернул свою лодку, потом лег на обратный курс…

Больше четырех часов продолжался невидимый для глаз напряженный поединок ума, находчивости, мастерства, нервов. Этого состязания гитлеровский «морской волк» не выдержал. Одну за другой он расстрелял все свои — девять! — торпеды, так и не сумев выйти на пеленг и дистанцию точного удара, а затем постыдно бежал…

Поединок этот, неожиданный и потому чрезвычайно опасный, дал экипажу «тринадцатой» основательную нервную встряску. Люди еще раз убедились, как опасно размагничиваться, расслабляться, успокаиваться, находясь в море, в боевом походе. Минутное, даже секундное снижение бдительности может закончиться трагически. Тем более трагично, если случится такое в считанных милях от базы, когда, казалось бы, уже все опасности позади!