Поэтому я начинаю шевелиться, встаю, перелезаю через борт кабины и ступаю вниз. Под ногами хлюпает; из темного месива, струясь, поднимается вверх ночь. Я в страхе гляжу на хвостовое колесо. Оно выглядит не лучшим образом. Под фюзеляжем виднеется лишь круглый кончик колеса, и я не сомневаюсь, что его ось так изогнулась и расплющилась, что не стоит и надеяться ее починить.
Однако, улегшись на траву и посветив фонариком, я обнаруживаю, что это не так, что оборвался всего лишь маленький тросик и колесо завернулось назад. На место тросика становится изрядный кусок нейлоновой веревки из моего склада запчастей в кабине, колесо возвращается на свое место — теперь оно готово к встрече с другими посадочными площадками. Вся работа заняла десять минут.
Вот, значит, как оно было. Пилот сам решал свои проблемы, когда они появлялись, и следовал без посторонней помощи туда, куда ему хотелось.
В современной авиации для каждого человека есть взлетно-посадочная полоса, масса людей зарабатывает себе на жизнь тем, что помогает пилоту в его нуждах. И следи за своим поведением, пилот, когда за тобой наблюдает диспетчер.
Что бы подумали обо всем этом пилоты, в одиночестве странствовавшие на Парксе и ему подобных над лугами и полями в те ранние годы воздухоплавания? Возможно, они увидели бы, как замечательно стало в наши дни в больших аэропортах. Но могло быть и так, что они бы немного грустно покачали головой и улетели назад в те дни, где каждый из них был свободен, каждый был сам себе хозяин.
Приземлившись на этом мокром грязном пастбище, я отправился вслед за ними. Это поле для бродячих пилотов. Нет здесь ни диспетчера, ни посадочной полосы, ни заправочной службы, ни автомобиля «следуйте за мной», который покажет дорогу к стоянке. Здесь нет ни малейшего следа дня сегодняшнего, в воздухе — ни малейшего намека на время. В бумажках и бланках, которые я с собой везу, я могу, если пожелаю, найти и 1936, и 1945, и 1954, и май 1964 года. С тем же успехом я могу их все сжечь. Сжечь и втоптать пепел в эту черную грязь, а сверху накидать еще грязи, и тогда я останусь совсем один, оторванный от мира посреди сейчас.
Темнота полностью укутывает нас, и я, разостлав под левым крылом непромокаемый чехол от кабины, укладываю поверх него спальный мешок — здесь ему будет сухо. Над полем длиной в четверть мили раздаются и теряются в лесу лишь звук спального мешка, который разворачивают на брезентовом чехле, и шуршание обертки от холодного бутерброда с курицей.
Растянувшись под крылом своего самолета, я засыпаю, но затем просыпаюсь, окутанный ночным холодом. Надо мной своей холодной темной беззвучной дорогой небо движется к лишь ему одному известным таинственным горизонтам. Я наблюдал небо несчетное количество часов, следовал ему, пересекал вместе с ним горизонты, и оно мне еще даже не начало надоедать. Вечно изменчивое, очаровательное небо… Ключом, конечно же, служит самолет. Он делает небо доступным. Так же как астрономия может быть не интересной без телескопа, так и небо без самолета. Можно понаблюдать за ним немного и пресытиться, но когда можешь сам поучаствовать, когда можешь днем проплывать по облачным залам, а ночью путешествовать от звезды к звезде, тогда и наблюдать будешь со знанием дела, тогда не нужно будет воображать: как оно — плыть по этим залам и среди тех звезд. Когда у тебя есть самолет, в твоих силах познакомиться с небом, узнать его как старого друга. И тогда, встречая его, ты будешь улыбаться. Не нужно ни память напрягать, ни вести заметки. Выгляни в окно, пройдись по людной или заброшенной улице, в полдень или в полночь — небо всегда здесь, оно движется, и мы, наблюдая за ним, делим с ним часть его тайны.
Сегодня ночью я отдыхаю отчасти под Луной цвета белой муки, а отчасти под крылом с деревянными нервюрами, которое несет на себе стойки и расчалки, поддерживающие еще одно такое же крыло. Это происходит не год назад, я отдыхаю здесь сейчас. Бродячие пилоты? В их жизни были эта же Луна и эти же звезды. Их время не прошло, оно вокруг нас.
Я размышляю о своем новом биплане. Не один календарь сменился, пока он стоял в тихом уютном ангаре, пока о нем терпеливо заботились и изредка на нем летали. Его не касались ни дождь, ни солнце, ни ветер. И вот он стоит в грязюке на холодном ночном поле, вокруг него лишь водно-земляная смесь, а на крыльях прозрачным бисером — капельки росы. Вместо темного воздуха ангара его окружает небо и звезды. Узнай Ивендер Бритт, где сейчас его самолет, он бы вздрогнул и с презрением отвернулся. Последний из оставшихся Детройт-Паркс Р-2А, способный летать, самый последний, бесценный, а сегодня ночью он, по твоим словам, стоит в ГРЯЗЮКЕ?
Я невольно улыбаюсь. Дело в том, что я честно, безо всякого обмана считаю, что здесь биплан более счастлив. Он строился специально в расчете на поля и грязь, конструктор выводил на бумаге его очертания, постоянно помня о полях, грязи и звездных ночах под открытым небом. Он был построен, чтобы зарабатывать на жизнь, катая пассажиров с пастбищ, с перекрестков дорог, подбирать их на по-летнему зеленых ярмарках, чтобы путешествовать в составе пестрых воздушных цирков, все перелетая и перелетая с места на место. Он был построен для того, чтобы на нем летали.
Страницы бортового журнала, в настоящий момент погребенного под ящиком с инструментами и привязными веревками, хранят свидетельства о полетах, они — разлинеенные листы памяти.
«ДАТА: 14 мая 32 г. ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬ ПОЛЕТА: 10 мин. КОЛИЧЕСТВО ПАССАЖИРОВ: 2». Страница за страницей повествует о пяти- и десятиминутных полетах, этого времени как раз хватает, чтобы взлететь, сделать круг над полем и сесть. Иногда в колонке ПРИМЕЧАНИЯ: «Общее число пассажиров на сегодняшний день — 810». Еще через несколько страниц: «Общее число пассажиров — 975». Среди этих записей изредка попадается намек на то, что не все приземления проходили гладко: «Винт был снят и выровнен». «Ремонт законцовок крыльев». «Замена хвостового колеса». В сентябре 39-го г.: «Пассажиров — 1233», а следующая запись: «Самолет подготовлен к длительному хранению».
Ивендер Бритт сказал, что, если бы ему не удалось продать самолет, он вскоре сдал бы его в Национальный музей авиации как последний самолет этой модели, как символ того времени.
Что бы ты выбрал, самолет, — пол, покрытый блестящим линолеумом, и спокойную жизнь за ленточкой из красного бархата или рискованный путь, где ждут грязь, лунный свет, гнутые пропеллеры и требующие ремонта законцовки крыльев?
Неплохой вопрос и для пилота. Он тоже может вести спокойную жизнь за красной ленточкой в окружении блестящих полов. Незачем с ревом проноситься над полями, незачем выделывать невероятные трюки, — можно просто сидеть в полной безопасности за рабочим столом. В обмен на эту безопасность нужно принести лишь одну жертву. Чтобы обрести спокойствие, пилот должен пожертвовать течением жизни. В безопасности нет страхов, которым нужно бросать вызов, нет препятствий, которые нужно преодолевать, нет дико визжащих опасностей, что поджидают за забором наших ошибок. Если пожелаешь — бархатные ленточки и два слова на стене: «Соблюдайте тишину».
От влажной земли поднимается туман, и в лунном свете поле выглядит полем сверкающего жидкого стекла. На что это похоже? С чем это можно сравнить? После долгих размышлений я прихожу к выводу, что это нельзя сравнить ни с чем мне доселе известным. Самолет многому меня учит, но до сего момента его уроки всегда начинались в воздухе, в полете. Когда самолет возвращался на землю, уроку приходил конец. Но сегодня ночью на безымянном поле в штате Северная Каролина огромный самолет, беззвучно отбрасывая тень на мой спальный мешок, дает мне урок. Любопытно, неужели я никогда не перестану учиться у самолетов? Откуда завтра возьмется место для нового урока?
Биплан стоит спокойно, без движения. Похоже, он совершенно уверен, что в завтрашнем дне уроку найдется место.
