П. Кропоткин в письме Ленину 21 декабря 1920 г. возмущался тем, что центральные большевистские газеты угрожали «беспощадно истребить» заложников в случае покушения на советских вождей. «Неужели среди вас не нашлось никого, чтобы напомнить своим товарищам и убедить их, что такие меры представляют возврат к худшим временам Средневековья и религиозных войн и что они недостойны людей, взявшихся созидать будущее», — утверждал Кропоткин. И спрашивал: не будет ли заложничество «сочтено признаком, что вы считаете свой коммунистический опыт неудавшимся, и спасаете уже не дорогое вам строительство коммунистической жизни, а лишь самих себя?». По мнению Кропоткина, заложничество представляло «пережиток старого строя и старых безобразий неограниченной всепожирающей власти»[230].
Анализ некоторых документов Ленина позволяет утверждать, что на всю эту критику вождь не реагировал. Более того, в начале 1921 г. он предлагал Н. Крестинскому создать комиссию «для выработки экстренных мер». В состав комиссии предполагалось ввести Крестинского, Владимирского или Дзержинского, Рыкова или Милютина. Перед комиссией ставилась задача «тайно подготовить террор: необходимо и срочно». Постановление об этом предлагалось оформить решением Совнаркома или как-то иначе[231].
Это была общая линия советской внутренней политики, жестокость, казарменная строгость во всем. Главком советских вооруженных сил И. И. Вацетис в 1919 г. сообщал Ленину: «Дисциплина в Красной армии основана на жестоких наказаниях, в особенности на расстрелах… Беспощадными наказаниями и расстрелами мы навели террор на всех, на красноармейцев, на командиров, на комиссаров… Смертная казнь… у нас на фронтах практикуется настолько часто и по всевозможным поводам и случаям, что наша дисциплина в Красной Армии может быть названа, в полном смысле слова, кровавой дисциплиной». Ленин приветствовал такое, когда говорил в октябре 1921 г.: «В Красной Армии… применялись строгие, суровые меры, доходящие до расстрелов, меры, которых не видело даже прежнее правительство. Мещане писали и вопили: „Вот большевики ввели расстрелы“. Мы должны сказать: „Да, ввели, и ввели вполне сознательно“»[232].
1920 год вошел в историю террора в России его ужесточением. Хотя год начинался с частичной отмены расстрелов, созданием музея ВЧК, где, по плану сбора документов, главная роль отводилась показу необходимой положительной деятельности чекистов и белому террору, белогвардейским жертвам. В январе чекистам повысили оклады: членам коллегии с 4050 р. до 5063 р.; следователям — с 3600 до 4125 р. 1 сентября 1920 г. Ксенофонтов призвал сотрудников ЧК избавиться от недостатков, соблюдать «железную дисциплину», прекратить пьянство, грубость, работать сверхурочно, т. к. зарплату повысили на 25 %, навести порядок в делах[233]. Казанская губЧК в январе 1920 г. расстреляла 8 человек, в феврале — мае, судя по протоколам заседаний ее коллегии, расстрелов не было. Но рассмотрение ряда личных дел показывает обратное. В марте 1920 г. в Казани был расстрелян полковник А. М. Миронов, в апреле — штабс-капитан Л. И. Синявин, в мае — капитан Н. Г. Леухин. Все — за службу у Колчака[234]. Ясно, что не все расстрелянные заносились в протоколы заседаний руководства казанских чекистов. 15 июня 1920 г. Казанский губком РКП(б) принял к сведению заявление председателя ЧК Г. М. Иванова о введении расстрелов в губернии[235], хотя они и не прекращались. В результате в июне было расстреляно 19 человек, июле — 13, августе — 8, сентябре — 8, октябре — 2, ноябре — 2, декабре — 7. Всего за вторую половину года — 59 человек. Среди них третья часть — уголовники и спекулянты, остальные — бывшие офицеры, священники, домохозяева и объединенные словом «контрреволюционеры». Среди заключенных осенью 1920 г. — «представители польской буржуазии», как заложники в резерв Временного польского ревкома.
В 1920 г. появились симптомы боязни у палачей. 18 ноября 1920 г. председатель реввоентрибунала Заволжского военного округа В. И. Сперанский просил руководство перевести его из Самары на другое место работы, так как за 5 месяцев реввоентрибунал приговорил к расстрелу 400 человек, из которых 370 фактически расстреляны. Он мотивировал свою просьбу тем, что жители его третируют, угрожают, называют палачом![236]. Эти случаи единичны. Массовый террор порождал коллективную безответственность и уверенность в личной безнаказанности. Много позже стали известны имена наиболее свирепых чекистских изуверов[237].
Свидетельств жестокостей чекистов той поры более чем достаточно. Центральный комитет российского Красного Креста сообщал в международный комитет 14 февраля 1920 г. о положении в Киеве, где ЧК — «средневековая инквизиция» — составляла «политическую опору советской власти». В письме отмечалось, что после бегства петлюровцев в разных частях города было обнаружено «около 400 полуразложившихся трупов, преимущественно офицерских». Но их действия не шли ни в какое сравнение с действиями чекистов, расстрелявших с февраля по август около 3 тысяч человек. В докладе отмечалось, что чекисты «щеголяли друг перед другом своей жестокостью»[238].
Одной из наиболее варварских акций 1920 года стала крымская трагедия, разыгравшаяся после эвакуации войск Врангеля. Победитель Ленин весьма оптимистически высказался по отношению к 300 тысячам людей, оставшихся по разным причинам в Крыму. Он назвал их всех «буржуазией», «источником будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам». Ленин предлагал их не бояться, потому что «возьмем их, распределим, подчиним, переварим»[239]. Переварили по-своему, уже привычно, по-чекистски.
Даже приблизительная реконструкция событий того времени в Крыму, по немногим сохранившимся документам, свидетельствует о превращении и этой территории в часть «всероссийского кладбища», число которых столь резко выросло в те годы.
П. Н. Врангель на 126 судах вывез из Крыма 145 693 человека (в том числе около 5 тысяч больных и раненых). В Крыму осталось: 2009 офицеров и 52 687 солдат армии Врангеля в качестве военнопленных, в госпиталях — около 15 тысяч раненых и больных военнослужащих; более 200 тысяч человек — это военные чиновники, журналисты, актеры, преподаватели, врачи, члены их семей, офицеры, не воевавшие и не желавшие покинуть страну. Их всех скорее объединяло слово «беженцы», нежели «буржуазия», так как состоятельные люди покинули Крым еще до начала боев.
В сентябре 1920 г. Троцкий предложил врангелевским офицерам амнистию в ответ на их признание Советов. 18 октября, не получив ответа, он потребовал от Фрунзе издания приказа «о поголовном истреблении всех лиц врангелевского командного состава, захваченного с оружием в руках». Однако реввоенсовет Южного фронта (М. В. Фрунзе, И. Т. Смилга, М. В. Владимиров, Бела Кун) 10 ноября гарантировал сдающимся «полное прощение». Теперь вмешался Ленин, удивленный «непомерной уступчивостью условий» и потребовавший с противником «расправиться беспощадно». Требования Ленина и Троцкого стали осуществляться по мере освобождения Крыма, когда тяжелые потери красных и сопротивление белых привели к убийству сотен раненых врангелевских офицеров в госпиталях.
После эвакуации Врангеля в советских газетах стало муссироваться предложение о «новом» десанте белогвардейцев в Крым, и в связи с этим первоочередной задачей объявлялось очищение полуострова от «чуждых элементов». С чрезвычайными полномочиями для выполнения этой акции в Крым прибыл Г. Пятаков. Крым «чистили» расстрелами, арестами и выселениями.
