Литмир - Электронная Библиотека

– Вы так все тридцать? – спросила Анна Андреевна. – Учитесь, Толя!

– Что – тридцать?

– Все тридцать томов академического Собрания Сочинений Герцена наизусть?

Я вообще никакой прозы наизусть не знаю, но эти строки из «Былого и Дум» легче, по-моему, запомнить, чем забыть… «На письмах запеклась кровь событий»… Попробуйте, забудьте!

– Герцен ошибается. Не ко всем письмам эти слова применимы. Вот, например, письмо Пушкина к Вяземскому о «Гавриилиаде» и князе Дмитрии Горчакове. Ни слова правды. «Гавриилиада» лежит у Вяземского в столе, и он отлично знает, кто ее написал, а Пушкин сваливает все на покойного князя Горчакова28.

Ну, это, по-моему, не опровержение герценовской мысли: это чистейшая мистификация. Не характерно для писем. Но даже на этой мистификации «запеклась кровь событий»: до правительства дошла «Гавриилиада» и Пушкин делает попытку выпутаться из беды.

Заговорили о тех молодых, которых после мартовского погрома бьют в Ленинграде. Молчаливый Толя назвал Соснору. Я что-то где-то когда-то о нем слышала, но сама ничего не читала.

Анна Андреевна тоже.

– Наверное, он назначен теперь в Ленинграде изображать тех молодых, которые, после мартовского пленума, чем-то провинились здесь, в Москве. Помните, как было после 46-го со мною? Я оказалась безусловно главной язвой, но далеко не единственной. Всюду искали и находили «ахматовщину» – кого-нибудь, заменявшего меня в другом городе или в другой республике. В Узбекистане, например, на это место был назначен Уйгун. Он никогда не читал ни единой моей строки. Вероятно, когда-нибудь где-нибудь напечатал какие-нибудь стихи про любовь. Он оборонялся. Он кричал: «Дайте мне эту Ахматову!» Ему дали. Прочел. «Хоррошо, – сказал он. – Хоррошо, но не до слез»… Мне это рассказывал Липкин.

21 мая 63 • Наташа Ильина привезла к нам в Переделкино Анну Андреевну. Сначала Ахматова посидела с Корнеем Ивановичем в саду, на ближней лавочке, потом мы все посидели вместе на веранде. Дед сегодня хорош, остер, радостен, приветлив (ночью – спал!), Анна Андреевна тоже казалась веселой. Одно меня резануло: прошлым летом она доходила по тропинке от дачи до моего домика, а нынче сделала несколько шагов, опираясь на мою руку, и повернула обратно:

– Нет, Лидия Корнеевна, мне не дойти.

Временное ли это ухудшение, или так и будут теперь изо дня в день, из недели в неделю – падать, падать силы? Я ее усадила на веранде. Помню, как еще недавно она и по лестнице Дедовой поднималась к нему в кабинет на второй этаж, а сейчас, когда она пожелала вставить новую строфу в «Решку», Корней Иванович сам принес ей сверху свой экземпляр «Поэмы»: подняться она не могла.

Прежде, чем вписать новую строфу в экземпляр «КИЧ», Анна Андреевна нам ее прочитала. Так я услышала «века – Эль Греко» во второй раз. Опять я не совсем поняла, зачем эта строфа тут нужна, тем более – или тем менее! – что последующая начинается тоже с «века». Новая только замедляет движение. Хотя, конечно, с другой стороны, Эль Греко в «Поэме» весьма уместен.

Анна Андреевна прочла:

Чтоб посланец давнего века,
Что пришел с полотна Эль Греко,
Объяснил мне совсем без слов,
А одной улыбкою летней,
Что была я ему запретней
Всех семи смертельных грехов[27].

– Грехи смертные, а не смертельные, – сказал Корней Иванович.

– Это совершенно все равно, – не без раздражения ответила Анна Андреевна и принялась вписывать новую строфу в «Решку».

Она ее вписала между строфами:

Но сознаюсь, что применила
Симпатические чернила…

и

Чтоб сюда из чужого века
Незнакомого человека
Дерзко глянули бы глаза,
Чтоб он мне, отлетевшей тени,
Дал бы ветку мокрой сирени
В час, как эта минет гроза.

Пока Анна Андреевна меняла «ветку мокрой сирени» на «ворох мокрой сирени»[28], пока она вписывала новую строфу между прежними, а я украдкой через ее плечо перечитывала строфы подряд – задумалась я вот над чем: почему это в поэзии Ахматовой сирень всегда вблизи от смерти, от гибели? Всегда или почти всегда? Я еле успевала ловить летевшие мне навстречу строки:

И ходить на кладбище в поминальный день
Да смотреть на белую Божию сирень[29].

Ну, тут понятно: куст белой сирени на чьей-то могиле.

Но в «Поэме», вот только что:

Чтоб он мне, отлетевшей тени,
Дал бы ворох мокрой сирени…

И уже давно в «Поэме» о кануне войны, о кануне тысячи тысяч смертей:

И кладбищем пахла сирень[30].

Это уже в благополучнейших комнатах, в гостиных (Было: «И в кувшинах вяла сирень»).

Или:

Но не первую ветвь сирени,
Не кольцо, не сладость молений —
Он погибель мне принесет[31].

Тут сирень как будто противоположна гибели, но все-таки упомянута где-то поблизости… А вот стихи, обращенные к давным-давно разлучившейся с ней современнице, женщине еще живой, но уже превратившейся для Ахматовой в тень, в тень прошедшего, в символ прошедшей молодости:

Всегда нарядней всех, всех розовей и выше,
Зачем всплываешь ты со дна погибших лет… –

здесь не современница погибла, но годы, а раз гибель – значит, так и жди сирени:

Флобер, бессонница и поздняя сирень[32]

И только в одном стихотворении припомнилась мне сирень вне всякого сочетания с гибелью:

Бензина запах и сирени,
Насторожившийся покой…
Он снова тронул мои колени
Почти недрогнувшей рукой[33].

Впрочем, в предыдущем четверостишии не гибель, но горе. («Томилось сердце, не зная даже / Причины горя своего».) Спрошу у нее когда-нибудь, знает ли она сама о горестности своей сирени? И не стоит ли подумать о такой работе: «Ахматова – деревья, травы, цветы»? Розы; крапива; лопухи; ива; тростник; лебеда; подснежник (в могильном рву); подорожник (лихолетье); «…слышно, как в лесу растет трава».

Пока я перебирала в уме сиреневые и растительные строчки, я пропустила мимо ушей весь разговор Анны Андреевны с Корнеем Ивановичем. Наконец, бросив сирень, вслушалась. Один француз прислал Анне Андреевне воспоминания Сергея Маковского о Гумилеве. Она уверяет – по количеству и качеству вранья это нечто чудовищное. Считает нужным опровергать, но не знает как. Ну как отсюда, в самом деле, опровергнешь? Воспоминания Одоевцевой, Неведомской, Гумилевой, предисловие Глеба Струве, и вот теперь еще прибавился к ее заботам и Маковский. Опровергать надо там, оттуда, а там, сказала Анна Андреевна, «все умерли или притворяются мертвыми»30.

вернуться

27

Впоследствии эта строфа претерпела некоторые изменения: в частности, вместо «Что пришел с полотна Эль Греко» стало: «Из заветного сна Эль Греко». Но самое интересное: вся строфа оказалась не «поэмной», бродячей. В 1964 году, в московском «Дне поэзии», на с. 62, опубликована она в заключение цикла «Полночные стихи». Однако и там выглядит она «не на месте»: помещена после стихотворения, озаглавленного «И последнее» под названием «Отрывок». Следом за «Последним» какой же в цикле возможен «Отрывок»? В «Беге времени» среди «Полночных стихов» строфа об Эль Греко, по воле Анны Андреевны, отсутствует (цикл завершен четверостишием 65 года, под заглавием «Вместо послесловия»; в окончательном же тексте «Поэмы без героя» строфы об Эль Греко тоже нет). Поэтому, я думаю, прав В. М. Жирмунский, опубликовавший ее не в «Поэме без героя» и не в «Полночных стихах», а отдельно: как самостоятельный «Отрывок» (ББП, с. 380).

Обращаю внимание читателей на то, что ахматовское выражение «а одной улыбкою летней» напоминает строку из «Канцоны» Н. Гумилева – «Дорогая с улыбкой летней» (см.: Н. Гумилев. Колчан. М. – Пг.: Альциона, 1916 или его же – Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1988, с. 227. Б-ка поэта. Большая серия.)

вернуться

28

В окончательном тексте «Даст охапку мокрой сирени» (ББП, с. 373). Вообще эта строфа претерпела большие изменения, но сирень осталась.

вернуться

29

«Лучше б мне частушки задорно выкликать» – БВ, Белая стая.

вернуться

30

ББП, с. 367.

вернуться

31

ББП, с. 355. О «магической роли», которую играет сирень в «Поэме без героя» см. также: Борис Филиппов. Поэма без героя. – «Сочинения», т. 2, с. 83.

вернуться

32

«Тень» – БВ, Седьмая книга; см. 29.

вернуться

33

«Прогулка» – БВ, Четки.

8
{"b":"237372","o":1}