— А ты сдержишь свое слово?
— Сдержу! Провалиться мне на этом самом месте, если не сдержу! Тьфу! Тьфу! Тьфу!
И вот учитель Керн отправляется к Лысому черту извиняться за пионеров. С ним идут Стефани и Пуговка. Лысый черт ласков и добр, точно солнышко весной. Прежде всего он предлагает учителю Керну стаканчик водки. Учитель Керн выпивает водку и закашливается. Лысый черт снова наливает. Но учитель Керн больше не пьет. Старая Берта приносит для Стефани и Пуговки бутерброды с ветчиной.
— Кушайте, кушайте на здоровье, детки мои, и ступайте погулять во дворе. Мне надо поговорить с вашим учителем.
Лысый черт так и рассыпается. О чем это ему надо поговорить с учителем Керном?
— Господин Кимпель, я пришел к вам не в качестве учителя, а в качестве старшего вожатого юных пионеров.
— В качестве… эээ…
— Старшего пионервожатого.
— Так, так! Очень рад, — бормочет Лысый черт.
В комнату входит старая Берта с большим пакетом в руках. Лысый черт собирается вручить его учителю Керну.
— А это вот для… эээ… господина учителя Керна, господин пионервожатый. Не будете ли вы так любезны передать этот пакет господину учителю Керну?
Учитель Керн щурит глаза. Куда это Лысый черт клонит?
— И спросите, пожалуйста, господин пионервожатый, господина учителя Керна, понравилось ли ему? А если понравится, я ему еще пришлю такой же. Только вот я попросил бы господина учителя Керна не оставлять Фрица Кимпеля по два года в каждом классе.
Теперь очередь за учителем Керном.
— Насколько я знаю учителя Керна, — говорит учитель Керн, — он этого пакета не возьмет. Он ведь все еще хорошо помнит хлеб с лебедой, который его жена получила здесь, в этом доме, за свой тяжелый труд. К тому же, если я не ошибаюсь, учитель Керн оставляет на второй год только тех учеников, которые всеми силами сами добиваются этого…
Лысый черт захлопывает дверь за учителем Керном. Пионеров он теперь иначе не называет, как «головорезами». А всем тем, кто в Мэрцбахе пионеров тоже называет «головорезами», Лысый черт, значит, нашептал кое-что на ушко. Что ж это получается? Пионеры ведь попросили прощения. Лысый черт простил им. Ведь учитель Керн — вожатый пионеров! Чего Кимпелю еще нужно? Зачем он пионеров травит? Злюка он! Злюка и есть!
За облаками солнце бежит по небу. А на земле люди ходят в тумане. Туман делается все назойливей. Он прячется в ветвях деревьев, клубится на дорогах. Порой в трех шагах ничего не видно. Малюсенькими капельками он оседает на ресницах и качается там. Заползет туман людям в ноздри — они и давай чихать и друг дружке здоровья желают. А кое-кому он забирается в поясницу. Тогда этот человек прикладывает себе пластырь. Это для того, чтобы вытянуть ревматизм. Но не всегда это удается. У некоторых людей шипы ревматизма так и торчат всегда в пояснице. Туман заползает и в сердце к человеку. Такие люди ходят потом серые и мрачные. Они уже и знать ничего не знают о лете, о солнышке. Так понемногу они сами себя в гроб и загоняют. Вот жукам-древоедам у меня над головой туман нипочем. Они себе точат и точат крышу: тик и так, тик и так. Чем старше балка, тем она для них вкусней. Какое им дело до того, что в один прекрасный день дом возьмет и рухнет! Люди ведь новый построят. А жуки уже и к новым стропилам присматриваются. Они и в них уже что-то точат, сверлят, строгают, шуршат…
Наш солдат говорит мне:
— А ты знаешь, их ведь в новый дом можно и не пустить.
— Как же их не пустишь?
— Перед тем как строить, надо все дерево, все балки, намазать особым химическим составом. Вот тогда жук-древоед заболевает и гибнет.
Наш солдат сидит на краю моей кровати. Он увидел, что у меня еще свеча горит, и зашел посидеть. А я не знал, о чем мне с ним говорить, вот и сказал про жука. Солдат задумчиво глядит на пламя свечи и все вертит в руках шапку.
— Я зашел к тебе… дело, видишь ли… Скажи, тебе нравится фрау Клари?
— Да, нравится.
— Видишь ли, фрау Клари, она…
— Я знаю, что она. Она мне штаны заштопала.
— Это, конечно, верно, но она еще тебя…
— Она меня погладила, когда к нам заходила. Но я ее не просил об этом.
— Видишь ли, она тебя очень любит. — Наш солдат снова снимает шапку. Ему почему-то жарко. Он вспотел. — Она сказала, что она любит тебя и, так сказать, хочет выйти за меня замуж. Как ты считаешь?
— Это уж как хотите, так и делайте.
— Но ты понимаешь, очень важно…
— А почему это ей надо за тебя замуж выходить, если она меня любит?
— Видишь ли… нам хорошо вместе… она, конечно, так сказать, меня тоже любит… ну, понимаешь, так ведь бывает…
— А я тут при чем?
— Ты нам очень нужен. Вот, к примеру, Стефани. Товарищ Керн сказал, что она хорошо учится. А ты не так хорошо учишься, как она. Это все оттого, что ты находишься в плохом окружении. Так он говорит.
— А он тебе не сказал, что у меня руки все черные от земли? Я в этом не виноват. Мы свеклу копали.
— Нет, он мне об этом ничего не говорил. Понимаешь, Стефани могла бы тогда помогать тебе делать трудные уроки.
— Ты что думаешь, я у девчонки списывать стану?
— Она могла бы тебя кое-чему научить.
— Чему она меня может научить? В куклы играть? Она их себе сделала из еловых шишек и картошки. Подумаешь, это каждый может!
— Тебе Стефани не нравится?
— Не так чтобы очень…
— Она тебе что-нибудь сделала?
— Ничего она мне не сделала. Кукушка она!
— Кукушка? Почему?
— Да вот, придет теперь сюда, яйца будет выбирать из гнезд. На комоде своих глупых кукол расставит. Начнет тут еще своими косищами размахивать. Руки у нее всегда будут чистые, а у меня грязные.
— Это почему же? Разве ты не можешь вымыть руки?
— Это из-за Стефани? И не подумаю.
— Слушай, Тинко, она сюда не переедет. Мы…
— Вы ее там оставите?
— Да мы могли бы… А что, если нам переехать к фрау Клари?
— Я не поеду. Где я там спать лягу? Чулана на чердаке у них нет, и вообще у них ничего нет. Две ложки да три тарелки. Сиди, значит, и дожидайся, покуда все не поедят?..
Так мы толкуем, толкуем с нашим солдатом, но никак столковаться не можем. Он уходит обиженный. Это в мои-то годы да переезжать к чужим людям — нет уж! Потом сиди и жди, как Шепелявая, пока тебе твою долю не выделят.
Так и в мое сердце заползает серый туман.
Вот ведь какие: хотят оторвать меня от мест, где я провел свое детство! Я вспоминаю стихотворение про старика, который качает седой головой и приговаривает:
Качая седой головой,
Я к детству мечтой возвращен…
Вон там, за этим окошком,
Мне снился мой первый сон…
Новой книжки со стихотворениями учитель Керн мне так и не дал до сих пор. Наверно, книжки со стихотворениями очень дорогие. Что же, он, значит, так и сидит на своих книжках?
Может, мне правда пойти к пионерам? У них теперь Пуговка всем заправляет. Он меня уже два раза звал.
С утра туман совсем густой. Почти не видно груши, которая стоит возле моего окошка. А ботва у свеклы, наверно, холодная, склизкая. Нашим-то сейчас идти свеклу таскать. Хорошо, что мне с утра в школу! После обеда уж не так холодно и сыро. Дедушку тоже туман заел. То он всегда «внучек» да «внучек» или «Тинко», а теперь только «парень» — и все.
— Нечего тебе сегодня в школу ходить, парень! — рычит дедушка. — Пусть очкарик сам свои уроки делает. Свеклу копать надо. Три дня осталось, а там морозы. Бабка вон от ломоты еле ходит — стало быть, теперь уж скоро ударят.
Наш солдат умывается. Вот он перестал мыться и прислушивается. Дедушка, злой-презлой, сплевывает в угол. У него кулаки чешутся. Бабушка притихла и умоляюще глядит на своего Эрнста. Но нашему солдату не до нее.
— Да брось ты свою свеклу! — говорит он. — Какой от нее прок? Только коровам брюхо раздувает. Как вошла, так и вышла.