— Отдельное купэ.

Это его требование было сейчас же выполнено.

— Едем мы, Шура, — заговорил агент, отдышавшись, — в районный центр, к самому товарищу Котиному.

— Зачем?

— А затем, чтоб в тюрьму не сесть?

— В тюрьму? За что же нас туда сажать?

— Есть за что. Уголовное дело с бродячими мертвецами превратилось в политическое. Поскольку же в нем замешан районный уполномоченный ГПУ, то он очень захочет нас изолировать. А чтоб этого не произошло, мы должны с ним поговорить и его запугать.

Репортер с сомнением покачал, головой.

— Мы? Запугать гепеушника?

— Думаешь, не выйдет? Еще как. Нужно только на него навалиться нахрапом. Взять на испуг, на горло, на пушку, на Бога. Слушай, Шура. Ты — человек верующий и я тоже не без веры. Но, когда я Котиному про Бога напомню, не вмешивайся и не возражай. Только поддакивай. Иначе — сядем. Ясно-понятно?

— Понятно, но не очень ясно.

— Ладно. Потом прояснится…

Поезд, «выбившийся из графика», шел медленно, подолгу простаивая на станциях, и агент с репортером добрались до районного центра только часа через три. Дохватов с вокзала позвонил по телефону в областной Уголовный розыск и вызвал шофера:

— Сеня! Ты? Спешно выезжай сюда, ко мне. Да! В район. Остановишься у дома уполномоченного ГПУ и дашь три длинных гудка. Машину гони на всю скорость. От этого зависит мое существование. И в пути, чтоб никаких аварий. Иначе — башку отвинчу. Ясно-понятно?

Телефонная трубка в ответ громко крякнула.

У районного уполномоченного ГПУ, товарища Котиного была поза пресыщенного жизнью древно-римского патриция, а физиономия — крупного выдвиженца из мелких сухопутных клешников из тех самых, которых в первые годы советской власти называли «красой и гордостью революции». Эту физиономию заботливо и упорно холили, но, из-за грубости черт, дурного цвета кожи, нескольких шрамов и множества угрей, так и не смогли выхолить.

Принимая Дохватова и Холмина в своем кабинете, он возлежал в кресле за столом и лениво цедил сквозь зубы:

— Это вы хорошо сделали, граждане поднадзорные, что сами явились. А я хотел было уже за вами людей посылать.

— На какой предмет? — осведомился Дохватов.

Уполномоченный ГПУ изменил позу. Теперь он не возлежал о восседал в кресле, цедя слова со зловещей значительностью:

— На предмет вашего ареста. По обвинению в превышении власти и в противодействии хозяйственно-политическим мероприятиям органов ГПУ.

Дохватов, сделав вид, что это зловещее заявление нисколько его не удивляет и не волнует, досадливо отмахнулся от уполномоченного.

— Не бузи зря, товарищ Котиный. С нашим арестом успеется, — он метнул косой взгляд в приведших их сюда двух охранников. — Отошли-ка своих телохранителей. Имеем к твоему сведению секретную информацию.

Котиный медлил в нерешительности. Тогда Дохватов, не допускающим возражений тоном, приказал его молодцам:

— Выйдите отсюда, товарищи! У нас важное дело.

Молодцы поспешили удалиться.

Последовавший затем разговор Холмин часто потом вспоминал. В те времена, к которым относится этот рассказ, подобный разговор еще был возможен. Советский Уголовный розыск тогда еще не совсем и не во всем подчинялся ГПУ, сохраняя кое-какую самостоятельность. Поэтому работник областного Уголовного розыска мог позволить себе разговаривать с районным уполномоченным «органов» несколько свысока и даже дерзко и заносчиво.

Дохватов подошел к столу вплотную, оперся об него ладонями и, смерив уполномоченного тяжелым, косым взглядом, спросил резко и требовательно:

— Так за что, товарищ Котиный, ты хочешь нас арестовать? Нам не совсем ясно и понятно.

Уполномоченный раздраженно ударил кулаком по столу.

— Как за что? Вы сорвали коллективизацию в селе Дубовском и угробили двух моих секретных сотрудников. Ваше вмешательство в операцию органов ГПУ с бродячими мертвецами дало явно вредительские результаты. Мне только что звонили из Дубовского: наиболее несознательные элементы села уходят в горы к абрекам. Интересуюсь: по заданию какой контрреволюционной организации вы действуете?

Агент быстро выдернул из кармана наган и с размаху положил его на стол дулом к Катиному. Поза последнего мгновенно и стремительно изменилась. Как уколотый шилом сзади, он взвился над креслом и тяжело плюхнулся в него. Теперь он уже не восседал, а сидел съежившись.

— Ах ты, гад! — загремел Дохватов. — Хочешь нас в контрреволюции обвинить? За решетку посадить хочешь? Методами физического воздействия вырвать у нас признания? Свою вину свалить на наши головы? Так знай, гад, что этот номер не пройдет. Прежде я тебе череп продырявлю.

Товарищ Котиный съежился еще больше и угри на его неудачно выхоленной физиономии побелели от страха. Агент придвинул к себе стул и, усевшись на него верхом, сказал репортеру:

— Товарищ Холмин! Присаживайся к столу поближе. Разговор будет серьезный и длинный.

Холмин пододвинул один из стульев к столу и сел. Дохватов заговорил, несколько понизив голос:

— Влип ты, товарищ Котиный, с этими бродячими мертвецами. Здорово влип. А почему? Да потому, что не проинформировал нас — областной Уголовный розыск. А санкции вышестоящих организаций на подобные методы коллективизации сельского хозяйства у тебя имеются? Ну-ка, покажи мне эти санкции.

— Какие могут быть санкции? — растерянно пробурчал уполномоченный.

— Ага! — торжествующе воскликнул агент. Значит, ты по собственной инициативе фокус с мертвецами устроил? Кто же тебе разрешил массовую работу среди трудящегося населения подменять голым администрированием, базирующимся на использовании религиозных предрассудков?

— Что я мог поделать, если староверы без психологического воздействия в колхоз не идут?

— И ты решил воздействовать на них мертвецами? Не мог придумать ничего лучше? Это перегиб, товарищ Котинный. Политический вывих, В то время, когда партия требует от нас усиления антирелигиозной пропаганды, ты возрождаешь древние суеверия, способствуешь укреплению веры в Бога и загробную жизнь. За это тебя по головке не: погладят.

Дохватов повернулся к Холмииу.

— Как вы думаете, товарищ Холмин, что ему за это может быть?

— Вероятно, он положит на стол свой партбилет, — ответил репортер первой, пришедшей ему в голову фразой.

— Не только это, — подхватил агент. — Он сам ляжет на стол большого конвейера.

— Вполне возможно, — подтвердил Холмин.

При упоминании о конвейере пыток, уполномоченный ГПУ затрясся и попытался возразить заплетающимся от страха языком:

— Товарищи! На конвейер меня отправлять не за что. Мне приказано проводить коллективизацию любыми методами. И если-б вы ее в Дубовском не сорвали, то никто бы, даже в краевом центре, не возразил. Наоборот, одобрили бы.

— Товарищ Котиный! — крикнул Дохватов. — О срыве замолкни. Подумай лучше, как выпутаться из этого грязного дела.

Уполномоченный развел трясущимися руками.

— Что же тут думать?

Агент свой грозный тон сменил на ласковый и вкрадчивый:

— Вот что, товарищ Котиный. Мы с тобою люди свои. Работаем почти в одном и том же следственном аппарате. Так зачем нам ссориться? Давай мы это дело замнем для ясности и понятности. Все равно теперь от него — никому никакой пользы. А вред может быть тебе больше, чем нам.

На физиономии уполномоченного изобразилась смесь разнообразных чувств: облегчения, нерешительности, некоторого раздумья и сожалений об утраченных возможностях. Он снова принял позу восседающего в кресле римского патриция и произнес нерешительно:

— Замять, конечно, можно.

— Так в чем дело? Замнем! Договорились? — поспешил подхватить агент.

Уполномоченный вздохнул с сожалением и, в то же время, с облегчением.

— Что же с вами поделаешь? Договорились… Больше у вас, товарищи, ко мне ничего нет?

— Один вопрос, — сказал Холмин. — Как вы подменили старца-начетчика?

— А зачем вам это знать? — с неудовольствием спросил Котиный.