В старом клетчатом кепи и в потертом пальто Джон уже ничем не напоминал импозантного швейцара в отеле «Королева океана»: на семь месяцев мертвого сезона он снова превращался в разносчика с Хамберстрит.

Мистер Баттеркап – владелец отеля – сердечно протянул ему руку.

– До следующего года, старина Джон: я рассчитываю открыть заведение не позже пятнадцатого мая.

– Если это входит в замыслы Божьи. – Джон прищурился и медленно выпил стакан виски, предложенный на прощанье патроном.

Поникшее, побуревшее пространство гудело рокотом высокого прилива.

– Сезон кончился неплохо, – заключил Джон.

– Мы последние, прямо–таки последние, – вздохнул Баттеркап.

Десяток фигур, согбенных под тяжестью баулов и чемоданов, обходя мол, брели к вокзальчику, крыша которого, выложенная разноцветными плитками, напоминала голландскую кухню.

– Сталкеры уезжают, – заметил Джон. – Смотритель мола им заявил, что сегодня будет снег.

– Какой еще снег! – возмутился мистер Баттеркап. – Едва начался октябрь.

Джон поглядел на небо, изъеденное соленым туманом: стайка бекасов растянулась монотонной дугой.

– Они не хотят садиться на болота. Ясное дело, холода.

Большая белая птица стремительно восходила по немыслимой кривой, она кричала: «Snow, snow»…[1]

– Слышали? – усмехнулся Джон.

– Насчет снега еще посмотрим, – рассудил мистер Баттеркап. И философски добавил:

– В конце концов, это ничего не изменит. Завтра погрузят мебель, которой нельзя зимовать, а послезавтра я и сам приеду в Лондон.

Джон хотел было скрасить вынужденное одиночество хозяина парочкой утешительных слов, но так ничего и не придумал.

– Послушайте, что это? Донесся торопливый стук молотка.

– Ну и дела! – удивился мистер Баттеркап. – Похоже, Уинджери уезжает. Он заколачивает окна своей виллы.

– В таком случае, – покачал головой Джон, – вы останетесь совсем один. Как только уйдет последний поезд, начальник станции тут же смотается в деревню.

Баттеркап насупился и проворчал:

– Вот что зарабатываешь, устраивая сезон в этой восточной дыре, вместо того чтобы солидно расположиться в Маргете или в Фолкстоуне.

– Однако дела не так уж плохи, – робко возразил Джон, ощупывая карман, где покоился бумажник.

– Н–ничего, – процедил мистер Баттеркап. Свисток далекого локомотива вытянулся в тонкую скрипучую жалобу.

– Поезд, – засуетился Джон. – Будьте здоровы, мистер Баттеркап.

– Еще есть минутка, выпейте на дорожку.

– Ладно, выпью последний, мистер Баттеркап. В мои годы тяжеленько бежать за поездом.

Мистер Баттеркап остался один в пустом и темном холле; стук молотка замер. Из окна он видел, как приливная волна смывает песочные домики, которые дети Сталкера равнодушно строили утром на одиноком и ветренном пляже.

– Фии–ни, фии–ни, – жаловался кулик, улетевший с родного болота.

– Сезон, сезон, – дополнил мистер Баттеркап, желая показать двенадцати плетеным креслам, что он еще не потерял чувства юмора.

Однако ни кулика, ни двенадцать кресел не заботила бодрость его духа.

Потом он посмотрел в сторону вокзала и увидел отчаянно бегущего человека.

Призыв локомотива подстегнул кандидата в пассажиры: он попытался увеличить скорость, аффектированно размахивая руками, словно кукла в театре марионеток.

Мистер Баттеркап загоготал от удовольствия.

– Уинджери точно не поспеет на поезд. Отлично!

Телефонный звонок нарушил эту маленькую буржуазную радость. Дежурный с электростанции предупреждал об отключении тока в связи с окончанием сезона.

– Но я–то еще тут! – заорал мистер Баттеркап.

– Продолжайте сезон в темноте, – посоветовал дежурный.

– Это мое дело!

– А здесь наше. Понимаете, идиот–электрик не желает крутить динамо–машину из–за вашего карманного фонаря.

– Карманного фонаря?! – взвыл хозяин отеля, который совсем недавно велел повесить роскошные люстры в столовой.

– Ну да, карманного фонаря, ты, дырявая калоша!

Третий голос вмешался в разговор, на сей раз голос начальника вокзала:

– Алло, алло! Телефонное сообщение прерывается. Закрывается линия, а также телеграф.

– Да ведь он хочет отключить ток, – захныкал мистер Баттеркап.

– Это все равно, – объявил начальник. – Ночной службы не будет, а вокзал освещается ацетиленом. Прерываю разговор.

Мистер Баттеркап мгновенно утратил солидную флегму владельца отеля и сравнил двух своих обидчиков с известным сантехническим приспособлением.

– Послушайте! – взбеленился начальник вокзала. – Вы оскорбляете важное должностное лицо, вы, живоглот, спекулянт!

– Треска вонючая! Дохлый червяк! – вопил электрик, который в свободное время любил удить рыбу.

Началась дружная беседа, небезынтересная в смысле фразеологии: оба функционера посоветовали мистеру Баттеркапу поскорей очистить морской курорт и отправиться в Лондон или еще подальше, если он не хочет увидеть превращения своих белых фланелевых брюк в половую тряпку. Злополучный собственник услышал, как электрик предлагал начальнику вызвать врачебный поезд, набитый хирургическими инструментами, дабы раскромсать на куски каналью отельщика; начальник посетовал на отсутствие под рукой хорошего кирпича: наконец, оба друга, сплоченные общей ненавистью, порешили встретиться в ближайшем кабачке, известном своим крепким пивом, отличным виски и жареной рыбой.

Мистер Баттеркап собрал немного оплывшего зеленого стеарина с канделябров, что украшали рояль, смастерил светильник в лимонадной бутылке и, тяжко вздыхая, налил стакан виски.

Смуглеющие пальцы закатного света все медлительней перебирали бледные перламутровые четки.

В геометрии песчаных скатов и слоистого тумана вечерние тени принялись строить химерические храмы.

Пламя зеленой свечи металось по углам, населяя холл рваными, угрожающими призраками.

Кто–то ввалился в дверь и со стоном рухнул в плетеное кресло.

Мистер Баттеркап недоверчиво разглядывал пришельца.

Сначала он спутал его с одним из призраков, бесцеремонно шатающихся по холлу: однако новый, еще более отчаянный стон обнаружил безусловное человеческое присутствие.