Я раз разозлилась на одного полковника: с подчиненными хамил, кричал на людей, а перед Василием прямо расстилался. Так вот заметил он вроде нитку на лампасах своего командующего и принялся снимать ее. Я тихонько отпустила «Барри» — она хвать того подхалима за зад и ко мне. А Василий, добрая душа, подарил ему потом на день рождения мой приз — прекрасную «Диану»…»

(Из воспоминаний Капитолины Васильевой.)

«После известного воздушного парада, когда Василий хватил лишку и ругался по радио, все командующие собрались у Иосифа Виссарионовича на даче за столом. Сталин приказал приехать и Василию, а он спит. Кое-как подняли, но вместо того, чтобы помочь отойти человеку — дать бы чаю попить, его в машину — и к отцу. Вошел Василий в зал, пошатываясь. Ему подставили стул. Вася сел. „Ты пьяный. Уходи вон!” — распорядился Сталин. „Нет, отец, я не пьяный”, — пытался оправдаться Василий, но Сталин повторил: „Ты пьян. Уходи вон…” Третьего раза повторять не требовалось.

Утром был приказ о снятии с должности командующего ВВС Московского военного округа генерала Сталина…

А наши отношения все осложнялись. Я решила обратиться к Иосифу Виссарионовичу. И вот где-то в начале февраля 1953-го набрала номер по «вертушке», а мне отвечает полковник Старостин:

— По какому вопросу вы к товарищу Сталину?

— По личному, — отвечаю.

— Вы знаете, товарищ Сталин приболел и никого не принимает. Как только самочувствие улучшится, я доложу.

Я отправилась домой, а вскоре звонок — Василию уже доложили.

— Ты зачем хочешь попасть к отцу? Ну, хорошо, жди. Еду!

Поняла — быть беде. Но лучшая оборона — наступление, и как только Василий на порог — я пошла в атаку:

— Отец болен. Врачей нет. Сидят там одни мужики, а вы со Светланой даже не поинтересуетесь его здоровьем! На тебе будет грех, если отец помрет…

Василий оторопел:

— Врешь! Кто ты такая, чтобы звонить отцу?..

А помощь Иосифу Виссарионовичу, действительно, была нужна. Вскоре он умер…

Ну, а я последний раз в дом на Гоголевском бульваре пришла 23 февраля. Увидела гору хрустальных ваз — подарки к празднику — и так стало холодно от того хрусталя… Я собрала чемодан с мамиными вышивками — это было антикварное искусство! Моя мама прекрасно вышивала. Но вот беда, чемодан поставила у дверей, забыла о нем и ушла. Очень жалею до сих пор…»

(Из воспоминаний Капитолины Васильевой.)

«В пятидесятые годы в оперативном управлении Генштаба на ключевом посту оказался мой боевой товарищ, генерал, с которым мы «долетели» до Кенигсберга. В начале апреля 1953-го его вызвал министр обороны Булганин и потребовал „убрать Ваську из Москвы”. Мой товарищ возразил, что Сталин учится в академии, но Булганин закричал: „Плевать я хотел на его учебу! Это требование ЦК! Дайте ему в конце концов один из внутренних округов”.

Мой друг резонно возразил, в армии не поймут этой почетной ссылки. И тогда интеллигент Булганин разразился матом и выставил его вон».

(Из рассказа Героя Советского Союза Д. Супонина.)

«После смерти И. В. Сталина отец каждый день ожидал ареста. И на квартире, и на даче он был в полном одиночестве. Друзья и соратники в одночасье покинули его. С. Аллилуева кривит душой, когда говорит, что отец провел последний месяц в пьянстве и кутежах. Он знал, что в ближайшие дни последует его арест. Видимо, поэтому он и просил меня быть с ним. Однажды, вернувшись из школы, я обнаружила пустую квартиру, отца уже увели, а дома шел обыск».

(Из воспоминаний Надежды Васильевны Сталиной,

дочери Василия Сталина.)

«Весной пятьдесят третьего меня вызвал начальник тюрьмы. Задал несколько вопросов о здоровье, затем приступил к делу: „Москва дала шифровку. К нам высылают спецэтап из одного заключенного. В жизни не догадаешься, кого. Разжалованного генерала Василия Сталина!” „Не может быть, — говорю. — И что с ним делать? Перевоспитывать?” „В самую точку, — отвечает, — попал. Именно перевоспитывать. Но я их, в Москве, не понимаю. Они что, работать разучились? Есть же сотня проверенных способов. Тогда почему к нам?”

Он жестко проинструктировал, сделав упор на выполнении охраной двух обязательных требований. Ни одна душа не должна знать о его пребывании у нас. Ни одна написанная буква не должна попасть наружу.

Вскоре из «воронка» вывели человека в черной робе. Он, не глядя на тюремное начальство, быстро прошел за разводящим в корпус. Мы же молча разошлись, теряясь в догадках: нет ли тут какого «московского» подвоха?

Василий поразил нас дисциплинированностью, опрятностью. Он был абсолютно замкнут, все время о чем-то размышлял. Начальник постоянно напоминал: „Смотрите за кацо в оба. Наверняка он мысленно прорыл подземный ход до самого Тбилиси”.

Как-то осенью я возвращал его в камеру с прогулки. Он замешкался и сказал комплимент: „Ты не похож на вертухая”. А вскоре во время ночного дежурства я заглянул к нему в камеру через глазок и увидел, что сын Сталина стоит у самой двери.

„Если твои мозги на месте, парень, запомни, что скажу, — прошептал он громко. Я слушал. Любопытство победило страх: — Отца они угробили, — говорил Василий. — Мне обслуга кунцевской дачи рассказывала и ребята из охраны. Со дня убийства я был под «колпаком». Через одного летуна в Московском округе пытался добраться до иностранцев, но ют меня заложил. Я точно знаю: новые вожди, эта титулованная шушера, меня ненавидят. Не простят, что знаю их подноготную, как они друг на друга доносы клепали…”

В этот момент по коридору пошел ночной патруль. Я отскочил от двери. А через сутки меня перебросили на охрану объекта за пределами центральной зоны».

(Из рассказа бывшего надзирателя Владимирской тюрьмы Степана С.)

«Мое твердое мнение — Василия убрали по злому умыслу Хрущева. Василий много знал о нем и его окружении, о их недостатках. При борьбе все средства хороши, даже взятые из давней истории, как надо расправляться с неугодными. Позже Хрущеву доложили о критическом состоянии здоровья Василия, и если он умрет в тюрьме, это примет политическую оценку. Поэтому-то Хрущев и принял решение освободить Василия и пригласил на прием. При встрече и беседе Хрущев, кривя душой, положительно отозвался об отце Василия, даже говорил то, что произошла ошибка при аресте Василия. Это Василий рассказал бывшему своему заместителю Е. М. Горбатюку».

(Из рассказа полковника И. Травникова.)

«В документах, которые осмелились-таки рассекретить нынешние власти, явный пробел, отсутствие двенадцати страниц, которые, как я думаю, и составлял документ за номером 121 — до сих пор нерассекреченный. В нем разгадка того, почему руденки и шелепины и разные там Хрущевы в «деле В. И. Сталина» развернулись вдруг к лесу задом.

Процитирую, с крохотными оговорками, следующую бумагу от 7 апреля 1961 года (где ты, оттепель? Ау!): „За период пребывания в местах заключения В. И. Сталин не исправился, ведет себя вызывающе, злобно (посидел бы, генеральская рожа, во Владимирке, у тебя бы и не такое настроение появилось. — Д.Л.), требует для себя особых привилегий, которыми он пользовался при жизни отца.

На предложение, сделанное ему о том, чтобы после освобождения из тюрьмы выехать на постоянное место жительства в гг. Казань или Куйбышев, Сталин В. И. заявил, что добровольно из Москвы он никуда не поедет… На предложение о смене фамилии он также категорически отказался…”»

(Д. Лиханов, «Совершенно секретно», № 4, 1994.)

«…Я вернулась из Казани ни с чем. Василий был болен, лежал в постели. Поздно ночью раздался звонок. Женский голос сказал: „Лялечка! (Так звали меня только очень близкие люди.) Я тебя поздравляю!” — „С чем?” — спросила я. „Ну, ты ведь замуж вышла!” — „Кто это говорит?” — „Свои”,— ответила женщина. „Кто свои?” — „Завтра узнаешь!” — сказала она и повесила трубку…