Стараясь протолкнуть ратификацию договора ОСВ-2, опасного для нашего государства, кое-кто во властных структурах РФ и днесь выдвигает аргументы о «выработке ресурса надежности» тех ракет. В апреле 1998 года было решено произвести контрольный пуск РС-20, которая простояла на боевом дежурстве 20 лет. И что же? Расчет подполковника В. Пушистова после того пуска напрочь испортил настроение кое-кому из тех структур. Ракета, рванув с испытательного космодрома Байконур, прошла до мишенного поля Камчатского полигона и сокрушила все десять целей, выделенных для ее десяти боеголовок. Вот о чем нынче-то помалкивают!..
А тогда у летчика Ментюкова состоялся лишь телефонный разговор с генералом Савицким. То ли ради профессионального любопытства — как там пилот на высоте в два десятка километров без гермошлема да без высотно-компенсирующего костюма чувствует себя, то ли в душе сиятельного генерала что-то все же сработало — как-никак человека на верную смерть посылал, — он спросил Ментюкова о его самочувствии.
— Хоть и ломило у меня косточки, но ответил я высокому начальству, что все хорошо, — рассказывает Игорь Андреевич и припоминает, как Савицкий в конце разговора по поводу рухнувшего американского самолета заметил: «Спасибо. Без тебя бы он ушел…»
Генерал понимал, что не ракетчики сбили Пауэрса.
— Да все мы понимали. Мы были профессионалами. Просто это была сделка с совестью…
Однако как получилось, что У-2 после прохода над ним «трубы» начал разваливаться в воздухе? Для пило тов такое вполне понятно. Кто хоть раз выполнял так называемые типовые атаки по самолетам с реактивным двигателем, знает, что получается, если попадешь в спутную струю. В лучшем случае отбросит, перевернет, а то и двигатель захлебнется. Был и у меня однажды подобный случай.
Помню так. Уже на кругу — это в районе аэродрома — на высоте всего-то в 500 метров после роспуска звена на посадку мы растягивались — занимали определенную дистанцию друг от друга, чтобы не свалиться на посадочную полосу всей кучей. А чуть выше роспуск после задания произвела еще одна группа истребителей. Не заметив нас, они также входили в круг, устанавливая при этом положенную высоту. И вот слышу кричит мне по радио Коля Ковалев, мой ведомый: «256-й, на тебя самолет садится!..» А я уже видел тот самолет — как потом выяснилось, в нем был Жора Корниенко, который, ничего не подозревая, устраивался сверху прямо мне на голову…
Квитанцию, то есть ответ передавшему что-то по радио, мол, слышал и понял его, я дал секунды две спустя, уже вовсю шуруя в то же самое время всеми рычагами! Но перед этим взгляд зафиксировал: огнедышащее — словно кратер вулкана! — выхлопное сопло и столб пламени в меня! Дистанция между нашими самолетами была каких-то метров восемь-десять…
Страха, откровенно скажу, не было. Была реакция каскадера. А точнее — желание жить! И в той борьбе за жизнь что-то подсказало сработать в кабине именно так, как и сработал. Со стороны, должно быть, все выглядело благопристойно и грамотно: мой самолет не метнулся вверх — тут наверняка в струю огня попал бы, не пошел он и по дуге большого круга вниз, когда та же струя ударила бы по хвосту машины, и, как знать, что осталась бы от ее нежных рулей высоты. Я совершенно некоординированно, резко двинул ручку управления от себя — в левый угол кабины, правую педаль руля поворота — до отказа в правый угол и… выскочил из огня! В кабине, если бы все это заснять на пленку, выглядело бы довольно забавно. Ну, скажем, в танце «маленьких лебедей» вдруг один из них прекратил семенить ножками, вырвался из общего строя и на изящных пуантах да в накрахмаленной пачке пошел бы по диагонали сцены стремительным акробатическим каскадом — рандат, фляк, сальто назад, прогнувшись с двумя пируэтами, в темпе сальто вперед… При этом приземлиться тот белый лебедь должен был не на голову.
Я приземлился тогда вполне прилично.
Много лет минуло с давней лейтенантской поры. А будто и сейчас перед глазами огнедышащий Везувий, который показал мне на высоте 500 метров Жора Корниенко. Уйти от раскаленной трубы его истребителя мне помог разве что мой ангел-хранитель…
И еще деталь. Так, к слову. На всю жизнь запомнилась мне «квитанция», которую я пустил в эфир на подсказку Коли Ковалева (царство ему небесное — Николай разбился в одном из полетов ночью…):
— Да вижу! Е… твою!
На что с земли, уже с командного пункта, последовал запрос:
— Кто там матерится?..
Я только что выскочил из дурацкой ситуации, объясняться в воздухе на эту тему мне ни с кем не хотелось — пора было выпускать шасси, щитки-закрылки, выполнять заход на посадку и думать о посадке. А на следующий день, на разборе полетов, Герой Советского Союза Л. К. Щукин, прославленный ас времен корейской войны, все-таки поинтересовался, что это за вольный сын эфира нарушил вчера порядок радиообмена в воздухе. Я поднялся.
— Что, нервы не выдержали?.. — только и спросил Лев Кириллович.
Не знаю, успел ли разрядиться в воздухе летчик Пауэрс, когда самолет-«труба» чертом — на сверхзвуке! — пронесся над его крестообразной машиной, или у них, американцев, и сказать-то в таких случаях нечего, но подполковник Ментюков как-то, спустя годы, вспоминая былое, признался:
— Сам Пауэрс в ходе следствия и на суде говорил, что услышал хлопок, и впереди него полетело оранжевое пламя… — Хлопки такие, известно, получаются при полетах сверхзвуковых самолетов, а пламя — это то самое выхлопное сопло. — Одним словом, самолет Пауэрса попал в спутную струю моего Су-9 (так позже стали называть истребитель-перехватчик Т-3), а в ней потоки воздуха стегают со скоростью до 180 метров в секунду! Плюс крутящий момент. Вот его и стало крутить. Крылья обломались…
О себе, об истории того так неожиданно закончившегося полета Пауэрс со временем напишет книгу «Оверфлайт». До сих пор она не переведена на русский и неизвестна нашим читателям. Так вот там летчик-шпион и пишет: «Время настигло нас. Отброшенный на сиденье, я сказал: „Боже мой, вот оно!..”» Выходит, отреагировал на нештатную ситуацию в воздухе и американец.
А время, действительно, настигает нас, и за все приходится расплачиваться. Жаль только, что выводы при этом получаются запоздалые.
На допросах, которые начались сразу же, как только шпион из Штатов попал в руки компетентных органов, он доказывал, что был не шпионом, а «жокеем», которому платили за полеты по определенному маршруту и который только включал да выключал аппаратуру, как было указано на карте, не испытывая при этом ни малейшего любопытства.
Что и говорить, «жокеев» таких на российских просторах всегда хватало. Нынче Россия — вообще сплошной манеж для «жокейских-то» выездок. Ну, а тогда залетному гостю его бизнес не удался и пришлось держать ответ совсем не на лошадиную тему.
Государственным обвинителем на судебном заседании по делу Пауэрса выступал прокурор Руденко. «Он допрашивал меня более двух часов. И каждый раз приходилось вставать. Я очень устал и умственно и физически. Усталость быстро переходила в депрессию, — пишет Пауэрс, но замечает, как старался не поддаться слабости, не потерять бдительность и тщательно обдумывал каждый ответ, чтобы не допустить промаха:
— Они хотели, чтобы вы взорвали самолет, погибли сами и уничтожили все следы?
— Нет, мне не говорили, чтобы я покончил с собой.
— Но вам дали булавку, чтобы вы покончили с собой?
— В случае пыток.
— Вам говорили, что в СССР применяют пытки?
— Я не помню, чтобы так говорили, но я ждал этого.
— Вас пытали?
— Нет…»
Пауэрс подробно вспоминает ход судебного процесса, вопросы-ответы, обстановку, в которой оказался: «Из зала меня провели в хорошо обставленную приемную. Здесь стояла кушетка, на которой я мог при желании отдохнуть. Меня ждал завтрак: свежие фрукты, которых я не видел с тех пор, как оказался в России, бананы и ломоть арбуза»…
Американского шпиона приговорили к лишению свободы на десять лет. «Присутствующие в зале стоя аплодировали. Потому ли, что приговор им показался достаточно суровым или, наоборот, гуманным. Не знаю…» — так и не понял Пауэрс.
