Клуб представлял из себя небольшое полуподвальное помещение, чистенькое, уютное, с дизайном, выполненным не без искры Божьей, не шедевр, конечно, но пригласить сюда никого не стыдно. Бывали здесь самые разные люди — от нищих панков до самых что ни на есть настоящих «новых русских», оставляющих в грязноватом дворике свои «шестисотые». И то — ведь далеко не все они тупицы с растопыренными пальцами из новой серии анекдотов, поползших по стране, эти, из анекдотов, скорее исключение, чем правило. В наше время, пользуясь одной блатной феней, много не заработаешь, деньги водятся в политике, в экономике, а там феня не шибко котируется. Это только простых граждан грабить можно с феней на устах, а много ли у них, у граждан-то, возьмешь? На «шестисотый» точно не хватит.

— Ты что будешь? — спросил Кулак.

— Не знаю.

— Ладно.

Он пошел к стойке, взял две бутылки пива, стаканы и что-то шепнул девушке, распоряжающейся нехитрыми клубными припасами.

Настя сидела на широкой деревянной скамье за тяжелым грубым столом, сработанным из толстых досок и словно обожженным сверху, с сигаретой в руке — а как же, в таком месте да без сигареты, нонсенс просто! Пиво было холодное, но невкусное. «Балтику» она не любила — водянистый напиток, ни то ни се, а пахнет потом так, что можно подумать, будто Настя выпила стакан водки, и кайф очень странный, тупой, тяжелый. И писать очень хочется. Когда Насте предлагали что-нибудь выпить, она не рисковала, конечно, с такими напитками, как коньяк или водка. Пробовала несколько раз, но поняла, что это не для нее. Пока что, во всяком случае. Штучки для мазохистов. Кайф можно получить меньшими потерями, выпив какого-нибудь крепкого пива, подороже, чем «Балтика», но подешевле коньяка.

Кулак поднялся с лавки и снова направился к стойке, взял у смеющейся барменши, чуть старше Насти, две чашки кофе и вернулся к столу.

Настя с удовольствием следила за тем, как он движется, широкими уверенными шагами огибает лавки, длинные ноги в обтягивающих черных кожаных штанах ступают упруго, уверенно. Кроме вечных кожаных штанов на Кулаке была белая футболка с черной надписью: «No More Fucking Rock-n-Roll» — и черная кожаная жилетка. Сильные руки, сплошь покрытые разноцветной татуировкой, изображающей драконов, индейцев, томагавки, стрелы, всего одним взглядом не охватить, плавно несли две полные до краев чашечки, не расплескав ни капли. Ловкий парень этот Кулак. Ловкий и красивый.

Он поставил кофе в центр стола.

— Ну, что делать будем, Настюха?

— Не знаю, — протянула она.

— Ха, интересно, я, что ли, должен думать? Не знает она.

Вдруг он оборвал речь и глаза его уперлись во что-то, что находилось за Настей. Подавив в себе желание обернуться, она почувствовала, что этот прекрасный принц сейчас от нее ускачет. Да-да, на лихом коне, как в сказке. Настя хлебнула еще пива прямо из бутылки и попросила у Кулака зажигалку. Ее «Зиппа» лежала в кармане, но слишком уж внимательно он на кого-то там уставился, нужно было как-то вернуть его внимание, хотя она с каждой секундой все отчетливее понимала, что момент упущен. Да и был ли он вообще, этот момент?

— Светка! — вдруг заорал во все горло Кулак. — Светка! Ты что, старых друзей не замечаешь? Оборзела, да? Я вот тебе сейчас шершавого как запущу! А ну иди сюда!

Настя поняла, что ей дико, невыносимо хочется, чтобы эта обычная, всем известная и чисто внешняя грубость Кулака была обращена на нее. Это все его шуточки — «шершавый», «оборзела». Кулак давно уже пользовался этакими простонародными выражениями, находя в них особый шик. С его легкой руки и благодаря его обаянию они стали модными даже в кругу его друзей, и многие теперь запросто роняли словечки, которые можно услышать разве что на рынке от замшелых торговок овощами. Это не был ни родной матерок, матерок-то само собой, это статья отдельная, с любовной тщательностью разрабатываемая, трепетно хранимая и защищаемая от гордецов, желающих порушить вековые традиции. Нет, это были как раз грубые «шершавые», «все бабы — суки» или, например, «гузло».

Что до мата, то Кулак как-то, еще чуть ли не при первой их встрече здесь же, в этом же клубе, во время чьего-то концерта прочитал благодарным слушателям целую лекцию. Настя тогда оказалась рядом с ним за столом случайно. Он сам подсел. Увидел свободное место и приземлился. Потом махнул своей рукой-граблей, призывая друзей, те и подвалили, мгновенно сдвинув на краешек скамьи каких-то подростков, пытавшихся, по выражению из арсенала Кулака, «строить Насте куры». А Настю не сдвинули. Она так и осталась сидеть в центре кулаковской компании, выслушивая его сентенции. А потом, как-то автоматически, превратилась в одну из них — приближенных, посвященных, своих.

Кулак, рассказывая свои истории, периодически заказывал выпивку и, как само собой разумеющееся, считал в заказах и Настю. А у нее нет-нет да и появлялась мысль, портящая все впечатление от чудесного знакомства. Мысль до омерзения простая и банальная: возможно, Кулак, который общается с бесчисленным количеством разного народа, спутал ее с кем-то. Но заострять на этом внимание не хотелось. Она пила свое, вернее, его пиво и слушала, как он рассуждает о культуре русского языка вообще и разговорной речи в частности.

Суть его монолога сводилась к тому, что мат — это вообще нормальный способ общения и внутренняя культура тут ни при чем. Это совершенно разные вещи, говорил Кулак.

«Я легко могу себе представить, как академик Лихачев в сердцах говорит „блядь!“ и комкает какую-нибудь только что написанную им статью, поняв, что написал ерунду. Очень даже просто. Но я даже вообразить не могу, как он рассказывает какой-нибудь анекдот со словами „пидорас“ или „отсоси“. Есть определенная грань, где грубость переходит в пошлость. Грубость — это не признак отсутствия культуры. Пошлость — однозначно».

Кулак пьянел, начинал сбиваться, вставал из-за стола и неожиданно показывал приемы кунг-фу, которым владел очень даже неплохо. Поэтому, собственно, его и звали Кулаком. Он служил в десантных войсках и теперь, несмотря на разгульный образ жизни, не забывал несколько раз в неделю посещать спортивный зал. Как он умудрялся при этом еще и пить — загадка. Но теперь он завязал с выпивкой. Видимо, организм предложил ему выбрать между тренажерами и стаканом.

Сейчас Настя всеми силами пыталась удержать Кулака, что называется, «при себе». Может быть, заглянут в клуб приятели из «Костыля», ну да, обязательно кто-нибудь притащится, вечером здесь какой-то концерт, увидят ее с Кулаком в обнимку... Да, в обнимку, а что, собственно, такого? Можно и в обнимку. Если он, конечно, до этого дойдет. С Кулаком не стыдно ни в обнимку, ни как-нибудь еще.

Настя спиной почувствовала ее приближение. Теплой волной духов обдало ее сзади, и не только духов. Каким-то вязким, тяжелым, но в то же время очень приятным биополем была окружена та, что подходила к их столику.

Боковым зрением Настя увидела сначала расплывчатое белое пятно, которое неумолимо двигалось вперед и наконец превратилось в ту самую Свету, на которую пялился Кулак последние несколько минут.

— Привет! — весело сказала Света Кулаку, игнорируя Настю совершенно, словно ее здесь и не было, словно она сейчас не разговаривала с Кулаком о своих делах.

— На, — Кулак протянул Насте зажигалку, не глядя на нее. Округлившимися глазами он впился в высокую худую блондинку, которая возвышалась над ним, покачиваясь на каблуках своих очень хороших — Настя отметила этот факт — очень дорогих и стильных ботинок. — Здравствуй, здравствуй.

Кулак больше ничего не сказал, но Настя отчетливо слышала молчаливый диалог, происходивший между этой великосветской барышней и ее кавалером, которого Настя теряла прямо на глазах.

«Так что ты там говорил насчет шершавого?» — спрашивали большие, умело подкрашенные глаза каланчи Светы.

«Светик, я для тебя всегда готов», — отвечал Кулак, подняв брови и потягивая пиво.

«Раскодировался он, что ли?» — запоздало подумала Настя. Да, понятное дело, если пиво хлещет. А если он уходит в запой, то на фиг он ей нужен. Он же беспредельщик.