Это были все, кто покинул полк по личным мотивам. Их больше я не увидел. Есаул Луценко умер своей смертью во Франции перед 1930 годом, а хорунжий Шопин поступил рядовым в 1-й Кавалерийский полк Иностранного легиона французской армии, дослужился до звания сержанта и погиб в Сирии в бою против восставших друзов. С ним погиб и наш молодой кавказец есаул Сережа Поволоцкий229, будучи также сержантом.
Офицеры-корниловцы. В Адлере, у Атамана Букретова
Жуткая ночь прошла. Утром 20 апреля скачу в Адлер. Надо узнать — возможно, что прибыли транспорты из Крыма? Сдаваться красным мы ведь совершенно не собираемся! Как доложил полковник Дрейлинг, цель переговоров — «оттянуть время, пока прибудут пароходы из Крыма».
На полпути к Адлеру обнаруживаю обоз Корниловского полка. Путь мой преграждают человек пятнадцать офицеров полка. Впереди них полковник Аитвиненко, рядом войсковой старшина Марков; за ними есаулы Збронский, Мартыненко, Носенко, Тюнин, братья Кононенко, Коз-лов-младший и еще кто-то. Позади всех стоит наш младший брат Георгий, есаул. Других не помню.
— Куда Вы спешите, господин полковник? Зачем? Что слышно? Неужели сдаваться красным? Да никогда! — забросал меня вопросами Литвиненко.
Оказывается — они ночью бежали из полка, занимающего арьергардные позиции, и, если будет утвержден мир с красными, они будут грузиться на «Бештау» одиночным порядком.
— Полки еще сильны! Мы еще можем сопротивляться! Надо идти в Грузию! И если потребуется — силой развернуть границу, но войти! — продолжает возбужденно, короткими фразами, не говорит, а выкрикивает экспансивный полковник Литвиненко.
— Я только командир полка, у нас теперь начальник дивизии полковник Преображенский, обращайтесь к нему, — отвечаю всем присутствующим.
— Плюньте на этот штаб дивизии, после отъезда генерала Бабиева он ничего не стоит, там уси городовыкы! — парирует мне Литвиненко. — Да Вы выступите только со своим полком, и все к Вам присоединятся! — продолжает он.
Я удивился возбужденности их, словно кто-то уже хватает их за горло. Что там у них произошло в полку, я не знаю. Они говорят, что командир полка, войсковой старшина Безладнов упрямо будто бы заявил им, что он держит ответственную арьергардную позицию и без приказания ее не оставит. Он потребовал, чтобы офицеры оставались до конца при своих сотнях, но они ночью оставили полк, прибыли сюда, в обоз, и не знают, что дальше делать?
— Хорошо. Едемте со мной в штаб Войска, к Атаману, — Вы, Илларион Васильевич и Марков, там выясним все, — предлагаю им.
Они согласились. К ним присоединился по своей инициативе есаул Збронский.
Мы в штабе Войска. Там большая суматоха. Миновав парных часовых, вошли в знакомый мне по вчерашнему военному совещанию дом.
— Атаман занят и принять Вас не может, — отвечает мне высокий, стройный, с приятным лицом есаул, в аксельбанте на гимнастерке, личный адъютант Атамана Букретова — вежливо, но с полным осознанием своего высокого положения.
— А я Вас прошу доложить Атаману, что просит командир 1 -го Ла-бинского полка, — говорю ему требовательно.
Он уходит и, вернувшись, докладывает, что «Атаман лег отдыхать и просит его не тревожить, так как он не спал всю ночь».
— Вы вначале сказали, что он занят, а теперь говорите, что он отдыхает. Что это значит?.. Доложите еще, что его хотят видеть офицеры Корниловского полка вместе со мной! — уже возмущенно диктую ему.
— Я этого не могу доложить, господин полковник, и прошу понять меня, — чистосердечно отвечает адъютант, — но если Вам так нужно видеть Атамана — пройдите сами наверх и постучите ему в дверь.
Все мы четверо поднялись на второй этаж, и на мой стук в дверь послышался ответ:
— Кто там?
— Командир 1-го Лабинского полка и господа офицеры Корниловского полка хотят видеть Вас, Ваше превосходительство, — отвечаю.
Открывается дверь, и появляется Атаман. Он одет, как и вчера, — в кителе и в сапогах. Увидев нас, он «потянулся», как делает человек после крепкого сна, и даже зевнул, чтобы показать нам, что он спал.
Вслед за нами прискакали и остальные офицеры-корниловцы. Указав жестом на них, я докладываю Войсковому Атаману уже от лица всей 2-й Кубанской казачьей дивизии, что казаки совершенно не хотят сдаваться красным, что полки ждут приказа своего Атамана, могут и хотят пробиваться в Грузию и вообще идти куда угодно, но только не сдаваться.
— Разве есть части, которые еще хотят драться?.. Я этого не знал, но теперь уже поздно. Перемирие подписано, и никуда двигаться нельзя, иначе подведете других. И по всем этим вопросам теперь обращайтесь к генералу Морозову. Он находится на фронте, — спокойно, деловито произнес он.
— Так, значит, все кончено, Ваше превосходительство?
— Да, конечно.
— Ну а те офицеры, которые не могут и не хотят остаться? Позвольте получить на них пропуск на «Бештау»?
— Там все заполнено, мест нет, — отвечает он.
— Это офицеры Корниловского конного полка!.. Многие из них пер-вопоходники, им оставаться у красных совершенно невозможно!.. Я Вас прошу дать им пропуск! — с жаром докладываю Атаману.
— Корниловцы-ы?!. Ну хорошо. Попросите ко мне моего адъютанта, — успокаивает он нас.
Знакомый нам адъютант появился и получает распоряжение: «Выдать пропуск тем офицерам, на которых укажет полковник», —■ показывая на меня, говорит Атаман Букретов.
Я рад хотя бы этому успеху. Все оставляю делать полковнику Литвиненко, а сам бросаюсь в седло и скачу домой, в полк. Потом надо проскакать к старшему брату в 1-й Кавказский полк. Надо спасти его. Потом подумать о Надюше-сестренке.
Крупной рысью выхожу из Адлера. Дорога из него идет вначале прямо на восток и перпендикулярно упирается в шоссе из Сочи в Грузию. Здесь я наткнулся на хвост колонны нашего штаба дивизии, вернее, на последние санитарные линейки.
— Куда вы? — спрашиваю.
— А не знаем, штаб дивизии впереди идет, а мы вслед за ними, говорили — идем на Адлер, а куда дальше — не знаем, — отвечает сестра милосердия.
—- А полки тоже идут вслед за вами?
— Да не знаем, полковник, — отвечает она.
Голова штаба дивизии была от меня в 200 шагах. Впереди шел верхом полковник Преображенский, рядом с ним полковник Гришин. Позади остальные чины штаба и конные вестовые. Они шли очень медленным шагом и сильно растянулись в своей колонне. Время у меня было рассчитано, и я, повернув налево, спешно двинулся к своему полку.
Этот день 20 апреля был днем «столпотворения Кубани». Весть «о сдаче армии» облетела все уголки и ущелья, где ютились полки и беженцы, около 60 тысяч людей. Все, боясь «сдачи», двинулись к Адлеру и за Адлер. Связь с частями и управление армией были утеряны полностью. Все как-то сразу опустело в душах, и жизнь самой армии и ее частей утеряла свою цель. В воздухе почувствовалось: «конец», конец всему, и конец очень жуткий.
В стихии беспомощности
Когда я вернулся к полку, у шоссе, южнее его, обнаружил штаб своего 2-го Кубанского конного корпуса с генералом Хорановым.
Хоранов, пунцовый в лице от неизвестных мне переживаний, был разговорчив, но смущен.
— Я остаюсь здесь и дальше никуда не поеду. Белые или красные — мне все равно. Везде служить можно. И если они дадут мне также корпус, я буду командовать и красным корпусом, — говорит он мне в присутствии своих штабных офицеров.
На меня эта философия произвела отталкивающее впечатление. Если мы еще «метались», ища выхода и спасения. Если я дал слово своим казакам «остаться с полком» — я еще искал выхода, как и куда идти с полком? Никто из нас не говорил никому твердо, что «я остаюсь». Мы оставались, но — как?
Да мы еще и «не оставались». Мы все еще ждали пароходов из Крыма. И цель переговоров была лишь в том, чтобы оттянуть время.
К биваку Ааби некой бригады подошел 2-й Свод но-Кубанский полк полковника Лиманского и расположился биваком у шоссе. У Аиман-ского дивный полковой хор трубачей. И было даже странно видеть в эти трагические часы Кубанской армии молодецкую часть в 400 шашек и молодецкого 26-летнего командира полка в таком не угрюмом настроении.
