Полки Хоперской бригады, входившие в состав 3-й дивизии, давно отозваны генералом Шкуро к себе, к Сочи, как главные и верные его соратники еще по 1918 году.
Астраханская казачья дивизия, отходившая по Ставрополью к Кубани, была временно подчинена Бабиеву. Старший офицер этой дивизии писал мне, что она состояла из двух полков астраханских казаков, двух полков калмыков и двух полков туркмен Астраханской губернии. Почти все четыре последних полка разошлись при отступлении по своим кочевьям. На Черноморском побережье остатки дивизии образовали с остатками Терской дивизии Терско-Астраханскую казачью бригаду и были оттянуты в тыл. До хутора Веселого, что южнее Адлера, дошли только две сотни астраханских казаков. Там они оставили своих лошадей с седлами и переправились в Крым. На острове Лемнос они составили Терско-Астраханский полк. Вот почему так уменьшилась 3-я Кубанская дивизия генерала Бабиева.
На предложение генерала Науменко тактичный и скромный 65-летний генерал Арпсгофен, не вдаваясь в рассуждения, со смущенным лицом став «смирно», произнес:
— Слушаюсь, куда прикажете мне ехать?
— Вы отправитесь в Войсковой штаб, а там Вас, может быть, перешлют в распоряжение ставки в Крым, как офицера Генерального штаба, на соответствующую должность, — ответил ему Науменко.
Генерал Арпсгофен сразу же понял, что пришел конец его военной службы.
— Все окончено, Федор Иванович. Я выеду в Австрию к своей сестре и займусь у нее хозяйством, — сказал он мне потом, когда генерал Науменко со своим штабом оставил нас.
Мне было очень жаль этого приятного и почтенного старого генерала, еще так бодрого физически и со свежею головою194.
Своим штабом 3-й дивизии генерал Бабиев занимал какую-то дачу-дворец. Войсковой старшина Ткаченко, мой помощник, спросил разрешения проехать к нему — повидаться со своим двоюродным братом. Вечером он вернулся и сообщил, что сегодня состоится у Бабиева кутеж с корниловцами и он прибыл за мной, по приглашению Коли Бабиева, как он его называл, будучи родственником.
Его штаб стоял в 5 верстах от штаба нашей дивизии. Проехать туда было быстро и легко, но я не хотел встречаться с Бабиевым в кутеже, да еще с офицерами Корниловского полка. Со стороны последних получилась бы двойственность к своим двум старым командирам, чего я не хотел, зная властность Бабиева.
Спросив разрешение, Ткаченко сообщил Бабиеву о моем отказе. Последний тут же вызвал меня к телефону.
— Это Вы, Джембулат? — слышу я так знакомый мне, с хрипотцой, голос, уже «весёлый».
— Да, я полковник Елисеев, — отвечаю, как равный в должности.
— На хабар (что нового) ? — как всегда, запрашивает он меня по-татарски.
— Хабар йок (новостей нет)! — отвечаю ему взаимно.
После этих незначительных слов я почувствовал, что он очень хочет меня видеть.
— Отчего Вы не хотите приехать ко мне?.. Со мною Корниловцы, у нас весело! Право — я очень хочу Вас видеть у себя и, конечно, кунаком. Вспомним старину.
Последние его слова — «конечно, кунаком и вспомним старину» — меня соблазнительно подкупили. Эта «старина» началась в январе 1915 года в Турции, когда он был сотником, а я хорунжим, и продолжалась до мая 1919 года, когда он уволил меня от командования Корниловским конным полком на Маныче и удалил конспиративным порядком. Теперь он явно сознал, что тогда был не прав.
У меня иногда проявляется гордость, переходящая в упрямство. Он приглашал меня очень тепло, и, конечно, надо было проехать к нему. К тому же, ежели бы я знал, что совершаются «наши последние дни» Славы и бытия Казачьего, поехать было надо.
В телефон слышу шумные голоса офицеров и звуки хора трубачей, из чего заключил, что там веселье в полном разгаре. Как гостя, знаю, заставят «догнать» их в веселии, чего я не любил, почему решительно отклонил приглашение. Тогда Бабиев переходит на другую тему:
— Известно Вам, Джембулат, что наши дивизии сводятся в одну... и я предназначен быть ее начальником?
Я не скрываю этого, отвечаю, что только сегодня услышал подобное от генерала Науменко. Поздравляю его и говорю, что Лабинская бригада, свыше 1500 шашек, будет рада служить под начальством своего коренного Лабинца, хорошо им известного.
Бабиев отвечает, что он и сам рад этому, и спрашивает моего согласия быть командиром Лабинской бригады, приказ о чем он отдаст немедленно.
Бесцветная должность командира бригады в дивизии была мне известна еще по Турции и по Манычу 1919 года. В Турции командир нашей 1-й бригады 5-й Кавказской казачьей дивизии195, генерал Иван Никифорович Колесников196, не имел даже и адъютанта. То же было и у полковника Василия Кузьмича Венкова в дивизии Бабиева. И расстаться с живым 1-м Лабинским полком, в котором свыше 1 тысячи шашек при 26 пулеметах, добытых в боях, расстаться с офицерами, с которыми так сжился?!. Нет и нет! — решительно ответил ему.
Дня через два образовалась сильная 2-я Кубанская казачья дивизия, имеющая в своих рядах шесть полков и две батареи. Вот ее состав:
— 1-й Лабинский полк полковника Ф. Елисеева,
— 2-й Лабинский полк полковника А. Кротова,
— 1-й Кубанский полк полковника А. Кравченко,
— 2-й Кубанский полк полковника И. Гетманова,
— Корниловский конный полк войскового старшины В. Безладнова,
— 2-й Сводно-Кубанский полк полковника И. Аиманского,
— 2-я и 5-я Кубанские конные батареи (фамилии командиров не помню). Это произошло около десятых чисел апреля месяца. Я радовался этому. Во-первых, получилась очень сильная дивизия, а во-вторых, была вера в Бабиева, по-прежнему воинственно настроенного, выдающегося боевого генерала Кубанского Войска.
Я думал, что теперь мы перейдем в наступление. А зачем — и сам не знал. Ну, хотя бы для того, чтобы воевать!.. Так как война хороша тогда, когда наступаем.
В эти дни в 1-й Лабинский полк влился дивизион Лабинцев войскового старшины Козликина, около 250 коней. В полку стало 1300 шашек. Сила!
О Козликине я слышал от Лабинцев «целые чудеса» о его храбрости и ненависти к красным, которые погубили его семью. Он мстил им, став героем, почти легендой среди Лабинцев. Передо мной представился теперь пожилой штаб-офицер, довольно крупного роста, отяжелевший от всего пережитого, с длинными усами вниз, морщинистый и говоривший тонким голосом. Докладывал о себе, о своем дивизионе очень почтительно, часто титулуя меня по чину. И ничего «жестокого» я не нашел в нем — ни в его фигуре, ни в голосе, ни в глазах, ни в разговоре. Он устал. И просился отдохнуть в обозе. Я отпустил его. Он был из заслуженных урядников Великой войны 1914 года.
Награждения в полку
Мы идем в Грузию. Этот вопрос был ясен для всех. Там будет отдых, переформирование нашей Кубанской армии и — вновь поход на Кубань.
В обновленной дивизии у Бабиева лучшим, главным и любимым полком остается, конечно, Корниловский. Его офицерская семья сильнее Аабинского полка, это я знал отлично. Но 1-й Лабинский полк несравненно сильнее Корниловского и по численности, и по однородности казаков и офицеров. И я не хотел, чтобы наш заслуженно храбрый полк был бы в дивизии и в глазах Бабиева «вторым» по качеству.
Власть каждого командира очень велика в своем полку. И от командира полка зависит качество самого полка. Зная все это по опыту еще с чина хорунжего, будучи полковым адъютантом у командиров разных духовных и боевых качеств, я собрал всех офицеров полка и сказал им следующее:
— Мы идем в Грузию. Там будет переформирование нашей Кубанской армии. Нам надо отремонтировать полк. Я хочу командировать в Кутаис полковника Булавинова с достаточным авансом, чтобы закупить сукна для черкесок казакам на весь полк, которые пошьются уже в полковой мастерской. Надо экипировать полк, как было в мирное время. Офицеры получат черкески также от полка, бесплатно. Наш 1-й Лабинский полк должен быть лучшим в дивизии, каков он уже и есть! — закончил им.
