Литмир - Электронная Библиотека

Через полтора месяца вся наша богатая и цветущая Кубань-Отчизна была оккупирована красными войсками.

В апреле 1919 года, по выздоровлении, едучи из Сочи в Екатерино-дар, генерал Врангель посетил по пути станицы Лабинского отдела: Петропавловскую, Михайловскую, Курганную, Константиновскую, Чамлык-скую, по которым прошел во главе нашей 1-й Конной дивизии, состоявшей из полков: 1-го Запорожского, 1-го Уманского, Корниловского конного, 1-го Екатеринодарского, 1-го Линейного и 2-го Черкесского конного. И вот его отзыв о станицах и о казаках: «Тепло и сердечно встречали меня казаки. Подолгу беседовал я со станичными сборами. Обедал со стариками в станичном правлении. Осматривал школы, училища и лечебные заведения. Пронесшаяся над краем гроза, казалось, не оставила никакого следа. Жизнь вошла в обычный уклад, и огромные богатые станицы успели оправиться. Все дышало довольством и благоденствием. Казаки очень интересовались общим нашим положением, подробно меня обо всем расспрашивали».

И этот теплый отзыв об огромных и богатых станицах, которые не только что оправились от пронесшейся над краем красной грозы, но от которой не осталось и следа, генерал Врангель заканчивает так: «Я лишний раз убедился — насколько общий умственный уровень Кубанских казаков сравнительно высок»27.

Но перейдем к событиям «о Лабинцах».

В своей станице

Для семьи мое появление без предупреждения было исключительной радостью. Наша страдалица-мать, казалось забыв свое печальное вдовье положение, всю свою любовь в эти два дня моего пребывания «дома», по пути вновь на фронт, перенесла исключительно на меня, которого не видела около 5 месяцев. И вот теперь он здесь — живой, бодрый и веселый. И не только он сам, родной сын ее здесь, но с ним жива и здорова так хорошо знакомая ей его кобылица Ольга, участница всех боев «от Воронежа».

Такие, кажущиеся второстепенными детали в казачьем семействе — они очень дороги в быту семьи и захватывают всех домашних. Это означало, что их сын, внук или брат вернулся с войны не только что целым и невредимым, но он вернулся с войны даже на той же строевой лошади, на которой и ушел из дому.

Это возвращение у казаков «домой» так ярко и образно описал большой донской писатель Ф.Д. Крюков28. Вот оно: «Мать, вся охваченная

благодарным восторгом и счастьем, подошла к старому Зальяну и поклонилась ему в копыта.

— Спаси тебя Христос, милая лошадушка!.. Носила ты моего сыночка родимаво, служила ему верно, товарищем была и целым принесла мне его назад! — произнесла она.

И плача — взяла руками умную голову лошади и поцеловала ее в мягкие вздрагивающие ноздри».

Так расценивала наша мать мое возвращение домой и роль моей кобылицы Ольги, в седле, с тяжелыми арьергардными боями доставившей ее сына «от Воронежа и до Кубани».

Матери тогда было 50 лет. После трагической гибели нашего отца она постарела и так нуждалась в нашем сыновьем присутствии при ней, нашей моральной помощи ей.

Но какая же могла быть моральная помощь?!. Вот и сейчас: старший сын Андрей29, есаул 1-го Кавказского полка, — где-то на фронте. Младший Георгий30, сотник Корниловского конного полка, — также где-то на фронте. А при ней, в доме, в хозяйстве, — 70-летняя старушка, мать мужа, наша дорогая бабушка, да три дочери-подростка. На кого же опереться ей ?!

Бедные наши казачки-матери! И кто поймет их бескрайнее горе в той войне, которую вело казачество «за свой порог и угол»?

На «полковом выезде» (о нем ниже), в отцовских парадных санках, мы катим с матерью к кому-то в станице. Мать, запахнувшись в теплую шаль, от радости не находит слов, что сказать мне.

— Ах, сыночек!.. Был бы жив отец!.. Как бы он был счастлив! — вырвалось у нее из души.

На Кубани, да и вообще в Казачьих Войсках, достигнуть должности командира полка в мирное время считалось редким случаем для строевого офицера. Вот это именно и сказала мать о достижении своего сына. Я на это ничего ей не ответил, но понял, насколько она была счастлива, неграмотная казачка, мать 12 детей, давшая своему Кубанскому Войску трех сыновей-офицеров.

Глубокая, неискушенная, чистая и честная станичная душа, перед которой надо преклониться и лобызать ее чистые уста и мозолистые руки трудолюбивых земледельцев-казаков и казачек.

Кучером у меня воронежский крестьянин, бывший унтер-офицер Максим — с румянцем на смуглом лице, молодецкий, расторопный и очень хозяйственный мркчина 30 лет, бросивший свой дом и семью и со 2-м Хоперским полком отступавший до самой Кубани. Обо мне за общим столом в семье он говорит только так:

— Мы с господином полковником, Федор Ивановичем, — и дальше продолжает рассказ о каком-либо случае.

На восхищение приятный русский крестьянин был этот Максим. Мать нашу он почтительно называет «тетенька» или «мамаша», и она от него в восторге. Моих сестренок-гимназисток — Надю, Фисю и Нину — он называет по именам и все завлекает их «прокатить по станице» на его черных как смоль вороных воронежских жеребцах в санках. Все в семье в восторге от Максима — хорошо сложенного физически и всегда веселого.

Возвращаясь домой, с матерью заехали в штаб Кавказской запасной сотни, временным командиром которой состоит старший урядник Михаил Егорыч Ткачев. Он был инструктором в станице молодых казаков и обучал нас, школьников, и пешему строю, и гимнастике на снарядах, и словесности. Потом был образцовым станичным атаманом. Богатый, умный, почетный в станице казак, летами чуть моложе нашего отца. Черная густая борода — округленная — была у него еще и тогда, когда он был инструктором, то есть когда ему было около 30 лет. Образный казак старых времен. Старовер. Выходец с Дона, из станицы Нижне-Чирской. С него можно было писать портрет Степана Разина.

Большой дом, штаб сотни, полон бородатых казаков-станичников. В комнате тесно от толпы, дымно, накурено, плохо пахнет овчинными шубами, в кои были одеты казаки. Все гомонят и беспрестанно курят. Командир сотни, увидев меня, скомандовал только «встать!». Все встали, но, увидев мою мать, дали дорогу и посадили ее на почетное место.

— Расскажите нам, Федор Ваныч, што на фронте? Нужно ли туда идти? — спрашивает меня под гробовое молчание Михаил Егорыч.

Все напряженно слушают меня и курят, курят без конца махорку. И когда мать, наглотавшись этого табачного чада, громко чихнула, Ткачев досадливо выкрикнул:

— Да не курите вы, анчихристы!.. Сколько раз я вам говорю об этом!

Если бы были времена Минина и Пожарского, эти воины достойны

восхищения, но теперь... Я им не сказал, что они «устарели», но видел, как они боятся прихода красных и хватаются за спасительную соломинку, которую ожидали от моих слов. Я их, конечно, обнадежил, что «красные сюда не придут». Хотя тогда я и сам так верил.

Образование своей Кубанской армии их порадовало, и они считали, что общими силами мы отстоим свою Кубань. Счастлив, кто верует...

Но каково было удивление и огорчение моей матери, когда она узнала от меня, что я еду вновь на фронт, и ровно через два дня.

— Ты все, сыночек, на фронт да на фронт... посмотри, как другие! Даже соседи удивляются и говорят: «Чивой-то ваших сынов не видно дома?.. Хучь бы матери помогли в хозяйстве?.. Все на фронте да на фронте».

Что я мог ответить ей, жалкой (то есть любимой — станичный термин)? Слово «надо» было единственным для нее понятным аргументом, который для нее был равносилен закону.

В станицах глубоко вкоренилось в психологию и казаков, и их жен, и матерей, что казак для того родился, чтобы «служить Царю и Отечеству». И хотя царя убили, а Отечество — Россия занята красными, служить все же надо, а бороться против красных — в особенности.

И на мой ответ «надо» мать горестно и беспомощно покачала головой и ее добрые, уставшие плакать глаза наполнились слезами.

Бедная наша мать, то ли ее ждало еще впереди!.. И если бы она знала «ближайшее будущее», то стоило ли ей еще жить?!.

6
{"b":"237057","o":1}