— Где будет командир 2-го Кубанского конного корпуса генерал Науменко? — спрашивает он, легко, привычно и чисто по-офицерски козырнув нам.
— Я и есть генерал Науменко, — серьезно рассматривая прибывшего, отвечает Вячеслав Григорьевич.
— Ваше превосходительство, сотник Попов, от 4-го Донского корпуса, для связи прибыл, — отрапортовал он, приложив руку к козырьку фуражки.
— Расскажите — где ваш корпус и как он попал сюда? — сразу же спросил генерал, поздоровавшись с ним за руку.
Сотник Попов был грустный, приятный и лицом, и манерами. Он доложил, что их корпус был отрезан от Донской армии и вынркден был отступать уже не на Новороссийск, а вот сюда, на Туапсе. И он прислан для связи с кубанскими частями и для ориентировки.
— Как настроение в корпусе? — спрашивает генерал Науменко.
Сотник долгим взглядом посмотрел в глаза Науменко и тихо произнес только одно слово:
— Неважно е...
— А численность его? — допытывается генерал.
— Численность большая, — спокойно, но грустно отвечает офицер и, сделав паузу, произнес: — Восемнадцать тысяч коней, но воевать корпус уже не может, — печально закончил он.
Мне было очень жаль этого приятного донского сотника, так тяжело переживавшего трагедию армии и своего 4-го «мамантовского» корпуса. Своей искренностью он подкупил и генерала Науменко. Сотник еще доложил, что ночевать корпус будет в станице Бжедуховской.
Численность 4-го Донского корпуса мне тогда показалась сильно преувеличенной. Но вот что о нем пишет Г.Н. Раковский в своей книге: «Донская армия была разрезана на две части. От главной массы был отрезан лучший и самый многочисленный «Мамантовский» 4-й корпус»158.
Этим корпусом тогда командовал генерал Стариков159, который рассказывал Раковскому: «Ввиду этого мне ничего не оставалось, как отходить горными проходами прямо на Туапсе вместе с Кубанской армией. В корпусе у меня насчитывалось свыше семнадцати тысяч коней. Это объясняется тем, что — побросав артиллерию, пулеметы и обозы — все превратились в верховых. Корпус, однако, ввиду упадка духа — был не боеспособен» 16°.
В станице Бжедуховской
Сняв свои арьергардные сотню казаков и пулеметы, ночью с полком вошел в станицу Бжедуховскую. Она расположена на двух берегах довольно глубокой и узкой долины-угцелья, по дну которой протекала речонка и через нее мост.
Стояла дикая темнота и грязь. Под ногами буквально ничего не видно, и только тусклые огни из хат определяли и улицу, и то, что это есть населенный пункт. Квартирьеры развели сотни и привели меня к полковому штабу.
Небольшой казачий домик. Маленькая керосиновая лампа плохо освещала комнаты. На столе стоит и шумит уже самовар «для штаба полка». В углу много икон, и перед ними уютно теплится лампадка.
После многих и всяких тяжких дум все это так мило и приятно душе православной.
Зайдя, я снял папаху, перекрестился на иконы и громко поздоровался с хозяевами, которых, собственно говоря, я и не вижу. Хозяюшка в соседней комнате занята у печи для нас, а хозяин, довольно крупный чернобородый казак 35—40 лет, тихо и с грустью накрывал стол для гостей, помогая жене. В своей комнатушке, освещаемой свечкой, сидела, видимо, их дочка. При нашем входе она вышла на зов отца. Я невольно остановил на ней свой взгляд.
Она барышня 15 —16 лет. Чистенько, по-станичному, одетая. В черной густой косе цветные «укосники», как у украинских девушек. С черными красивыми большими глазами и густыми черными бровями. Длинные ресницы. Она в яркой кофточке и темной юбочке. Через дверь видна ее девичья комнатка — очень уютная, в картинках, с фотографиями и разными безделушками на стене.
Дочь оказалась единственной у родителей и, конечно, очень любимой. Вот я и подумал — что же ждет ее «завтра» и потом, при красной власти? За какого красавца казачка она, красавица, словно черкешенка, выйдет замуж?
По-нашему, по-станичному, ее должен бы выбрать в жены лучший казак-молодец. И гордиться должен ею. Но при красных нельзя ведь будет гордиться «казакоманством» и вообще молодцеватостью!
За ужином Надюша, почти сверстница ее, быстро подружилась с ней, и потом они что-то щебетали в ее комнатке.
Бжедуховская — последняя кубанская станица, такая мирная и тихая, где еще не было беженцев, толчеи, голода и душу раздирающих сцен.
Утром 9 марта, при самом восходе солнца, у восточной высокой околицы станицы выстраивалась масса войск — 4-й Донской корпус, наш корпус и пластуны.
Стоял легкий морозец. Иней чуть-чуть покрыл прошлогоднюю жниву. Солнце мягко, не торопясь, восходило где-то далеко-далеко на востоке. Через разные «перегорки» на север далеко была видна Закубанская равнина-степь, теперь уже занятая красными.
На бугорке, северней околицы станицы, собрались все старшие начальники, до командиров полков включительно. Чего мы ждем - я не знал. Генерал Науменко был очень озабочен чем-то.
К нам, к этой группе старших начальников, подъехал верхом на дивном гнедом кабардинце под седлом в серебряной оправе какой-то очень красивый генерал, одетый в шубу-черкеску, похожий на горца. Потом генерал Науменко на мою любознательность ответил, что это генерал Запольский161, командир нашей пластунской бригады. Он был офицер Генерального штаба и не казак.
Я был разочарован. Если бы мне сказали, что это «начальник Черкесской конной дивизии», это было бы более похоже на .него. Но командир пластунов, идущих в чеботах по грязи, с сидорами за спиной, а впереди них такой нарядный и красивый генерал, «под черкеса», на дивном кабардинце, которому позавидовал бы любой конник, — в моем представлении все это не вязалось...
Вот тут-то, на этом курганчике под станицей Бжедуховской, мы, младшие строевые начальники, штаб-офицеры, узнали, что генерал Деникин приказал «всем этим войскам отходить на Таманский полуостров, где и грузиться на пароходы для следования в Крым».
Генералы нашли, что до Таманского полуострова войска не дойдут. Красные армии уже заняли не только Закубанскую равнину, но заняли и этот наш Таманский полуостров. Кроме того, идти к нему надо фланговым маршем, с боями. Но как же можно вести бои, когда все части, словно манны небесной, ждут только случая, как бы оторваться от противника, войти в лес, в горы и как можно скорее попасть в благословенную Грузию, где не будет войны, где мы отдохнем, починимся, оправимся, собьем свои ряды и только тогда уже двинемся вновь сюда, на родную Кубань, для ее освобождения.
Найдя, что на Тамань идти уже очень поздно, все части двинулись в направлении станиц Черниговской, Пшехской и дальше на юго-запад.
С возвышенного плато у станицы Бжедуховской мы еще раз, и в последний раз, посмотрели в далекую синеву родных кубанских полей на север и, спустившись вниз, вошли в какое-то ущельице, сплошь покрытое лесом. Я сразу почувствовал себя легко. Ну, думаю, в горах-то нам легче будет отбиваться от красных.
Прогцай, Кубань!.. Прощай...
Казачьи корпуса отходят на Туапсе
Я воспользуюсь выдержками из записок генерала Науменко, помещенными в журнале «Казачьи Думы»162. Вот что там написано:
«По директиве Главнокомандующего армиями генерала Деникина, на Туапсе должны были отходить:
— 4-й Кубанский конный корпус генерала Писарева, дравшийся в районе Ставрополя.
— 2-й Кубанский конный корпус генерала Науменко, прикрывавший железнодорожный узел станции Кавказской.
— Группа генерала Шифнер-Маркевича, переправившаяся через Кубань у станицы Усть-Аабинской (1-й Кубанский корпус. — Ф. £.).
— 4-й Донской конный корпус генерала Старикова, имевший задачей оборонять реку Кубань ниже Усть-Аабинской станицы.
Ставка Главнокомандующего, Добровольческий корпус, Донская армия (кроме 4-го Донского корпуса генерала Старикова) и 3-й Кубанский корпус генерала Топоркова — отошли в Новороссийском направлении».
