Для точности сообщается, что дивизия генерала Бабиева состояла из четырех полков: 1) Корниловского конного полка — войскового старшины Владимира Безладнова⁸⁷; 2) 2-го Сводно-Кубанского полка — полковника Игната Лиманского⁸⁸; 3) 1-го Хоперского полка — полковника Михаила Соламахина⁸⁹; 4) 2-го Хоперского полка (командира не знаю. — Ф. Е. ) и 5) Волчьего дивизиона имени генерала Шкуро — есаула Колкова⁹⁰.

Кроме этих частей Кубанской армии, в составе Донской армии действовал 3-й Кубанский корпус генерала Топоркова, но из каких полков он состоял — нигде не указано. Как нигде не указано и не написано — куда входили тогда следующие полки Войска: 1-й и 2-й Запорожские, 1-й и 2-й Уманские, 1-й и 2-й Полтавские, 1-й и 2-й Таманские, 1-й и 2-й Екатеринодарские и 1-й и 2-й Линейные. Нигде также не написано, в какие дивизии они входили и кто командовал этими полками и дивизиями⁹¹.

2-й Кубанский конный корпус, расположившись в станице Кавказской, имел восточнее себя 4-й Кубанский конный корпус в Ставропольском районе, до которого было свыше 120 верст по железной дороге. На северо-северо-запад от себя, до станции Тихорецкая, до войск генерала Шифнер-Маркевича, имел 60 верст расстояния. Кроме телефонной и телеграфной связи, живой связи между нами не было из-за дальности расстояний.

Штаб Кубанской армии генерала Шкуро находился в вагонах на станции Усть-Лабинская, то есть в 80 верстах по грунтовой дороге до станции Тихорецкая, в 80 верстах от станции Кавказская (хутор Романовский) и в 200 верстах по железной дороге до Ставрополя, где действовал 4-й Кубанский конный корпус.

Прикидывая эти расстояния, трудно представить реальное и полезное управление в боях своими, широко по фронту разбросанными корпусами из штаба Кубанской армии, так поздно сформированной, оформленной.

Генерал Деникин в своих описаниях не жалует кубанских казаков тех месяцев упадка духа всего воинства, словно от Кубанского Войска зависело спасение всей России. Им же назначенный командующим Кубанской армией генерал Шкуро был смещен, а назначен генерал Улагай⁹². В приказе говорится:

«По Казачьим Войскам: назначается состоящий в резерве при штабе Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России генерал-лейтенант Улагай — Командующим Кубанской армией. Командующий Кубанской армией генерал-лейтенант Шкуро откомандировывается в мое распоряжение с сохранением содержания по последней должности»⁹³.

Сам генерал Деникин об этом пишет: «Шкуро был вскоре сменен генералом Улагаем, доблестным воином, чуждым политике и безупречном человеком, но — и его никто не слушал»⁹⁴. От себя добавим: тогда многие старшие не слушались своих начальников, не только рядовые воины.

В Кавказской. 6-я сотня

Оторвавшись от противника и расположившись широко по квартирам, полки корпуса спокойно отдыхали ровно 4 дня. В эти дни усиленно работало управление Кавказского отдела и штаб нашего корпуса по приведению в порядок пластунов и Кавказских полков — 1-го и 2-го.

За успешность работы исполнявший должность Атамана Кавказского отдела войсковой старшина И.И. Забей-Ворота был произведен в чин полковника, несомненно, по ходатайству командира корпуса генерала Науменко.

Были и еще отрадные явления.

1. Через 3 дня в станицу вернулся разъезд хорунжего Михаила Ко-панева, посланный мною еще из Красной Поляны на северо-запад для связи с частями 1-го Кубанского корпуса, который считался «погибшим», так как корпус безостановочно отходил все 3 дня до Кавказской.

2. На усиление корпуса в станицу прибыли 4-й Лабинский и 4-й Линейный полки, но незначительного состава.

3. В 1-й Лабинский полк прибыло пополнение конных казаков, числом свыше 120 человек.

4. По Красной улице, с молодецкими солдатскими песнями «в ногу», вошел гренадерский батальон до 150 человек. «Батальон чести» назывался он, так как был составлен из солдат, бывших во Франции и недавно вернувшихся на Родину через Новороссийск. Видом они были молодецкие, просто бравые. Желтые погоны на шинелях, желтые околыши на фуражках и петлицы их мундиров радовали глаз обывателя.

Несмотря на грязь и слякоть, они шли бодрым шагом, весело и игриво, с залихватскими своими песнями, видимо давно и долго знакомыми им и любимыми ими. Своим видом они хотели, думаю, щегольнуть перед казаками.

В эти дни станица Кавказская была переполнена казаками. Жизнь бурлила так, словно красных и не было «у порога». Исправно работала отдельская военно-ремесленная школа, начальником которой состоял старый полковник Каменский. Генерал Науменко сделал ему визит со мною и получил от него в подарок плеть работы его казаков.

Такая тихая жизнь в станице шла до 16 февраля, когда красными была сделана демонстрация на станицу, а хутор Романовский заняла бригада 39-й стрелковой красной дивизии, о чем описано выше.

На второй день, 17 февраля, жители станицы ликовали. 1-й Лабин-ский полк — спаситель от красного нашествия — спрягался ими всеми похвальными терминами. Тротуар Красной улицы против штаба корпуса был заполнен пленными красноармейцами, как наглядный пример доблести Аабинцев. После обеда верхом еду в расположение полка, чтобы осмотреть все упряжки новых 18 пулеметов, захваченных вчера у красных. На широкой улице-площади, недалеко от войсковой больницы, у двора старика Осипа Белоусова, вижу большой гурт казаков, поющих песни.

— 6-я сотня!.. СМИР-НО-О! — слышу команду и вижу выскочившего вперед хорунжего Меремьянина.

— Здорово, молодецкая 6-я! — подъехав рысью, произношу им.

— Здрав-вия жел-лаем, господин полковник! — ответило около ста голосов, сильных и возбужденных событиями, гордых и достойных, с полным сознанием своего молодечества и безудержным желанием воевать для защиты своей Кубани-Матери.

— Что делаете? — спрашиваю молодецкого, очень стройного блондина с веснушками и очень приятного на вид хорунжего Меремьянина, которому было, думаю, не свыше 22 лет от роду.

— От нечего делать —■ поем песни и танцуем, господин полковник! — весело отвечает он.

Такой ответ командира сотни, видимо, очень понравился его казакам. Они с доброй улыбкой смотрят на меня и ждут чего-то. Казаки все с обветренными лицами и очень солидные в летах. И их командир сотни против них кажется совершенным мальчиком.

— Из каких станиц состоит Ваша сотня? — спрашиваю Меремьянина.

— Да все они, господин полковник, мои станичники из Константи-новской.

Меня это очень заинтересовало.

— Слушаются ли они Вас? — нарочно спрашиваю его.

Беленький, чистенький, красногцекий, хорунжий еще больше краснеет в лице и с улыбкой отвечает:

— Так точно, господин полковник, — поняв мою шутку.

— Господин полковник!.. Мы все — вся сотня одной станицы, и мы сами за этим следим. И пусть попробует кто ослушаться нашего хорунжего! — вдруг говорит мне очень чистый лицом, с усами и бритой головой, нарядный казак лет 36, стоявший рядом с хорунжим Меремья-ниным.

Я понял, что это был взводный урядник, а может быть, и вахмистр сотни. А он, словно желая подчеркнуть свой вес в сотне, продолжал:

— Хорунжий — он наш. Да, нас, Меремьяниных, здесь почти целая полусотня. И все родня. А я — его родной дядя. Вахмистр и взводные — все станичники.

Я вижу, что после этих слов, видимо, самого вахмистра сотни расспрашивать «о состоянии сотни» дальше не следует.

— Ну, так тогда отшкварте мне свою лабинскую лезгинку, — весело говорю.

— Слушаюсь, господин полковник! — отвечает хорунжий Меремья-нин, и, забыв, что тут стоит «его родной дядя», он уже командует: — Ну-ка!.. Круг!.. И начинай!

И казаки запели протяжно «Горе нам, Фези к нам, с войском стремится», и, когда дошли до «дэл-ла», командир сотни хорунжий Мере-мьянин сам «первым» понесся в лезгинке.

— Довольно, братцы!.. Молодцы!.. Больше слов для Вас не нахожу. Спасибо за все! Но я должен посмотреть и другие сотни, — весело бросаю в их широкий круг и, нажав на тебеньки седла, широкой рысью отошел от этой оригинальной и прекрасной сотни константиновцев.