Шиповник вечно мешает тебе пройти. Наденешь юбку – цепляется шипами. Наденешь шорты – царапает ноги. Но красив – до обалдения. Куда там оранжерейным розочкам…

Целуешь меня. Забавляясь, требуешь, чтобы я не пытался отвечать на поцелуи. Не получается – мои губы сами раскрываются и тянутся навстречу. Прикладываешь к ним палец, трясешь кудряшками, запрещая: «А тебе – нельзя!» пытаешься снова. Опять не могу. Хохоча, сгребаю тебя в охапку и опрокидываю на пристроенное в тени покрывало…

Впитываешь мои ласки, как сухой песок – воду, наслаждаясь ими неприкрыто и откровенно, целиком отдавая себя моим рукам. Губы приоткрыты, меж зубов блуждает кончик языка. Глаза затуманены. Я, распаленный, срывающимся шепотом рассказываю тебе – о тебе: какой я тебя вижу, как тебя чувствую, каково мне с тобой. Ты, задыхаясь:

– Говори еще… Каждое твое слово – как поцелуй…

Обхватила колени руками. Смотришь грустно.

– Знаешь, я, кажется, ревную тебя к твоей жене.

Киваю полусогласно.

– Я и сам чертовски завидую твоему мужу. Быть рядом с тобой, иметь возможность видеть тебя постоянно… Счастливый!

– Нашел тоже, кому завидовать! Поставь-ка себя на его место: ты на работе пропадаешь, а супруга в это время с Сашкой обнимается…

Мотаю головой, сгоняя неприятно вцепившуюся в бороду стрекозу и вытрясая посторонние мысли. Устраиваюсь поудобнее, отвлекаю от занятий маникюром начальницу.

– Все-таки я не понял, какова была разумная целесообразность использования нас в качестве вампировозки.

– А никакой. – Люси ловко подтянулась на собственном хвосте и, перевернувшись вверх головой, изящно перепрыгнула на приборную доску, а с нее на капот.

– Тогда к чему?..

– Знаешь, у нас был один линейный доктор, так тот по три раза на дню на себя психбригаду тягал. И все вызовы мотивировал одинаково: «Больной в состоянии алкогольного опьянения».

– С каких это пор опьянение стало поводом для вызова психиатра?

– С тех же, что и вампиризм.

– Непонятно. У нас же был совершенно спокойный пациент.

– Ну и что? По телефону, когда вызов принимают, этого не видно. Война предполагалась, оттого нас и послали. В обоих случаях требовались не психиатры, а мордобойцы. Так вот наши коллеги нас расценивают.

– Это еще что! Там, откуда я прибыл, нас как-то среди ночи местный дурдом на себя вздумал дернуть. Диспетчер спрашивает: «Что у вас случилось?» А ему отвечают: «В больнице бунт». Тот: «В полицию обращались?» Они: «В полицию? Знаете, нам и в голову…»

Ожила рация, хрипло заклекотав:

– Зенит Пауль-Борис один-девять!

– Слышим вас.

– Один-девять, по нашей прикидке вы должны быть в районе Подболотья.

– Только что проехали.

– Один-девять, срочный вызов. Что там, мы не очень поняли. Звонили тревожно, кричали – помирает. Не исключено, что суицид. На месте разберетесь. Вы сейчас ближе всех, опять же – профиль. Записывайте…

М-да… Покойников я за свою жизнь повидал немало. Но вот такую смерть мне меньше всего хотелось бы констатировать.

Население озерной деревушки выстроилось в гробовом молчании полукольцом вплотную к желтой ленте полицейского ограждения. В руках многих мужчин топоры, вилы, лопаты, дубины. На суровых лицах – смесь горя и злобы.

– Пошла к тростникам, чтобы прополоскать белье. Люди, услышав страшные крики, сбежались к ней, но преступник успел скрыться в зарослях. Поиски ни к чему не привели, – пояснял мне пожилой усталый сержант полиции, теребя грязными пальцами вислый седой ус, желтый от табака.

Люси быстро бегала взад-вперед по лежащей на траве папке, диктуя сама себе карточку:

– Труп женщины, на вид двадцати пяти – двадцати семи лет, лежит на спине близ берега в луже крови…

Лужа – огромная. Сырая земля выпила, сколько могла, предоставив остальной крови копиться на ее поверхности черно-красно-радужной, сильно пахнущей кислым, тягучей пленкой. Края лужи прямо-таки шевелились от обилия жирных мух с зелеными брюшками, довольно лазавших по спекшейся корке. Им – в радость. У них – праздник.

Интересно, а кому могут быть в радость такие вещи? Ведь получил же неведомый злодей от этого удовольствие…

Тело буквально в клочья изрублено многочисленными ударами ножа грудь, бедра, живот. В особенности живот – чудовище, совершившее бессмысленное и дикое зверство, нанесло туда не один десяток ударов. Впрочем, почему «зверство»? Зверь так не поступает – он убивает только для защиты или пропитания.

Вглядываюсь туда, где вязкое скопление темной кровяной массы особенно велико, – да, так и есть! Покойная была беременна. Выкидыш у нее случился прежде, чем наступил конец.

Сглатываю отдающую железом слюну, подавляя внезапную тошноту. Шура, держи себя в руках! Ты же профессионал все-таки. Присаживаюсь на корточки рядом с начальницей, сую в рот мятую сигарету, надеясь отогнать липкий дух смерти, пропитавший воздух. Мышка морщится недовольно:

– Вместо того чтобы доктору помочь, курит. Завязывай, на фиг. На вот лучше, заполни. – Ко мне полетел сложенный пополам сопроводительный лист.

Здесь такой порядок – специальной формы для документов, подтверждающих смерть, не предусмотрено. Медик, прибывший на констатацию, оформляет стандартную «проводиловку», такую же, какая отдается врачам приемного покоя стационара при доставке туда больных.

Вношу в отпечатанные на грубой, серой, почти оберточной бумаге графы сообщенные мне полицейским сержантом данные погибшей, время получения вызова, номер наряда. Против надписи: «диагноз врача/фельдшера «Скорой помощи» проставляю слова: «смерть до прибытия «Скорой».

– Люсь, а что указывать в графе «Куда госпитализирован»?

– В смысле?

– Ну, я ж не знаю, куда ее на том свете поместят – в рай или вовсе наоборот?

Мышка глянула на меня сердито и недовольно буркнула:

– Всем невинно убиенным место в раю. А твоему поганому языку место в помойной яме! Нашел повод для шуток! Ставь прочерк.

Поставил. Указал наши фамилии. Подал листок полисмену, старательно заворачивающему в прозрачный пластик орудие убийства. Не нож это, кстати, а длинная, косо заточенная столярная стамеска со сбитой железной накладкой на желтой полированной рукоятке. Нам здесь больше делать нечего. Взяв в одну руку начальницу, а в другую – ящик, не без облегчения поспешил к стоящему поодаль автомобилю.

Зеленовато-бледный Патрик выбрался навстречу нам из кустов, вытирая рот клетчатым носовым платком. Руки его тряслись так, что потребовалось с пяток попыток, чтобы попасть ключом в прорезь замка зажигания.

Колеса с визгом провернулись на мокром песке, стукнули отброшенные назад мелкие камушки, и мы заторопились прочь от страшного места.

– Доктор, а доктор!

– Чего еще тебе, Шура?

– А вызовочек-то, похоже, вполне профильный образовался.

– Ты о чем?

– Нормальный человек, поди-ка, такого не сотворит.

Мышка чуфыкнула устало, поскребла задней лапкой под левой лопаткой и вздохнула:

– Знаешь, Шура, чем больше я на вас, двуногих, смотрю, тем больше удивляюсь. Похоже, ваше самое любимое в жизни занятие – душить котят, топить щенков и обрывать крылья насекомым.

Каждый год приходят устраиваться на «Скорую» молодые ребята и девчата, привлеченные романтикой выездной работы. Они наслушались во время учебы баек от тех, кто уже успел поездить, о спасенных тяжелых больных и сложных диагностических случаях, о веселых приключениях и неунывающем скоропомощном народе. Они молоды и любопытны, рвутся в дело, им все интересно.

Их ждут бессонные ночи, рев сирены на перекрестках, надежда и вера на лицах озабоченно встречающих у дверей людей, заполненные суетой приемные покои.

А еще – неудобные носилки, которые тащить придется с бог знает какого этажа на своем горбу, бессмысленные вызовы к тем, кто мог бы благополучно обойтись таблеткой анальгина, пьяная блевотина на полу салона, нецензурная брань и жалобы на лечение от тех, кого только что спасали, угрозы наркоманов и смрад полуразложившихся трупов.