Из кухни, пряча руки под засаленный фартук, вышла, громко шаркая, хозяйка – неопрятная женщина с унылым лошадиным лицом. Безразлично осведомилась:

– Что господа желают?

Мы переглянулись. Вид заведения внушал сомнения в съедобности предлагаемых здесь блюд. Люси полюбопытствовала негромко:

– Интересно, далеко ли до инфекционного отделения сегодня?

Патрик не понял юмора:

– А зачем нам туда ехать, мэм?

– Куда ж еще деваться с кишечной инфекцией?

Я пресек пересуды:

– Бросьте. Нашего брата так просто не уморишь. Я в родном городе неоднократно в диетической столовой жрал – и жив! Хозяйка! Нам полный обед из всего самого лучшего, что есть на кухне.

Трактирщица обреченно кивнула и спросила с тоской:

– Вы свое животное тоже кормить будете?

Люси оскорбилась. Пришлось вступиться:

– Это не животное. Это наша начальница.

Новый кивок, и замызганная дама исчезла за дверцей. Там что-то зазвенело, упав.

Выбрав кусочек стола почище, мы с пилотом уселись друг против друга (а мышка – рядом со мной), томимые самыми мрачными предчувствиями. Хозяйка выглянула в зал:

– Ничего, если я вашему животному подам чайные блюдца? Оно, кажется, у вас не очень большое.

Мы с Патриком хором закричали:

– Это не животное! Это наша начальница!! Госпожа Люси Рат!!!

Женщина мрачно склонила голову и отошла ненадолго, чтобы возникнуть с новым вопросом, исполненным печали:

– Какого вина подать господам – белого или красного?

Потакая вкусам нашего маленького доктора, мы потребовали пива.

– Светлое?

– Темное. Лучше портер. – Патрик хорошо усваивал руководящие указания.

– И вашему животному тоже?

Наш гневный вопль сотряс потолок, на стол полетели клочья паутины. В ответ мы получили очередной депрессивный кивок.

Наконец появилась пища. Хозяйка поставила перед нами по шершавой миске из простой красной глины – нам с водителем довольно емкие, а мышке – кривую плошку, не то глубокое блюдце, не то пепельницу. Вслед за этим на стол было брякнуто грубо слепленное из той же глины блюдо, прикрытое мятой жестяной крышкой, и кособокий серый кувшин со щербатым горлышком. Сервировку дополнили два мятых оловянных стакана, не иначе как побывавшие в камнедробилке, и пара кривых столовых ложек плюс одна чайная – все самого антисанитарного вида.

– Из чего пить животному, я не нашла. Напоите сами, – вымолвила неряха и пропала раньше, чем мы успели разораться.

Я выловил из нагрудного кармана халата пластиковую мензурку для Люси. Та подозрительно принюхалась:

– Из нее больные не пили?

– Ты за кого меня держишь?

– А что же оттуда валерьянкой разит?

Спорить я не стал. Вместо этого отправил Патрика в машину за стеклянной посудинкой, из которой мышка обыкновенно заливала в свой организм напитки. Сам же извлек кусок бинта и взялся добросовестно протирать ложки.

– Не поможет, – мрачно заявила начальница, – их надо стерилизовать кипячением не менее сорока минут. С предварительным замачиванием на сутки в какой-нибудь дезинфекции покруче.

Патрик вернулся со стаканчиком для Люси, и мы приступили к трапезе.

– Предлагаю начать с пива, – внесла идею доктор Рат, – в состоянии опьянения та отрава, которой нас здесь попотчуют, проскочит, не вызывая рвотного рефлекса. Возможно.

– Вы меня все время вынуждаете пить за рулем, – слабо запротестовал Патрик, – а ведь это не дело, мэм.

– Кто кого заставляет пить за рулем? Что за чушь? Руль в машине, а ты здесь. Или ты сюда баранку под курткой приволок?

Водитель тихо вздохнул и принялся разливать пиво по стаканам.

Оно было черным и тягучим, в стаканах встала красивая шапка густой желтоватой пены. Над столом поплыл упоительный аромат. Мышка оживилась, зашевелила носиком, хвост ее забавно вздернулся вверх стрелкой. Первые же глотки привели всех в восторг. Напиток оказался чуть горьковатым, бархатистым на вкус, умеренно – в самый раз – охлажденным.

– Не все так плохо, – констатировали мы, – с этаким пивом, пожалуй, что угодно слопать можно.

И сняли крышку с блюда.

Перегородки из струганых лучинок делили посудину на четыре части. В одной из них лежала горка тончайше нарезанной слезящейся ветчины. Полосатые бело-розовые ломтики обрамляла темная каемка специй. Другую занимало крошево из ярких маринованных овощей. Кубики, в которые был нарезан салат, были столь малы, что определить первоначальные ингредиенты не представлялось возможным. Запах же вызывал такое слюнотечение, что все дружно сглотнули.

Третью секцию доверху заполняли мельчайшие, длиной в полспички, копченые рыбешки без голов. Их золотисто-коричневые тушки истекали прозрачным нежным жиром. Наконец, в четвертой пребывали аккуратные треугольнички ноздреватого теплого хлеба, пахнущего солнцем и тмином.

За ушами у бригады громко затрещало от дружной работы челюстей. Поданное исчезло со скоростью кошачьих консервов в рекламном ролике. Мы переглянулись.

– А здесь не так уж скверно! – постановили все, с надеждой поглядывая на косую кухонную дверцу в ожидании следующего блюда. Появление кривого, засаленного и закопченного чугуна встретили с энтузиазмом. К чугуну прилагалась сучковатая доска с чем-то закрытым обрывком тряпки.

Из непредставительных недр явился душистейший в свете крепкий прозрачный бульон. А под тряпкой… О, таких пирожков я давненько не едал! Слоеные крохотульки – их не требовалось откусывать никому, кроме Люси, – таяли во рту, обнаруживая внутри рассыпчатую мясную начинку, обильно сдобренную пряностями. Кувшин пива быстро опустел, мы затребовали другой, доставленный нам незамедлительно.

Вместе с пивом прибыл керамический горшок, залепленный обугленным блином. Внешность этой посудины, безусловно, могла свести с ума всю местную санэпидемслужбу, если бы таковая здесь имелась. Но нам уже было все равно. Мы нетерпеливо сорвали блин и полезли черпаком в благоухающие глубины.

Тоненькие ленточки тушеного мяса трех различных сортов, сплетенные в крошечные косички плавали среди овощей, частью знакомых, как зеленая фасоль и сладкий перец, частью мне неизвестных. Мясо не приходилось разыскивать в этом рагу – его там имелось больше, чем всего прочего. Тушение производилось в какой-то красной густой подливке, напоминающей томатную, совершенно божественных вкусовых свойств.

К пожираемому нами блюду придавалась очередная доска с пирожками – на сей раз начинкой служили жареные грибы.

По мере увеличения нашего толстопузия скорость перемещения пищи в наши желудки падала, но и рагу съедено оказалось подчистую. И это было не все! Нас еще ожидал десерт.

При виде песочного торта, прослоенного пластами холодного дрожащего желе всех цветов радуги и увенчанного искусно выполненной конструкцией из свежих ягод и взбитых сливок, Патрик издал стон, а я украдкой расстегнул пуговицу на брюках. Люси бросила на нас испытующий взгляд и провозгласила, осушая мензурку:

– Пузо лопнет – наплевать! Под халатом не видать.

К десерту мы получили чай. Точнее, горячий настой чего-то терпкого и душистого, с оттенком весеннего меда. Осоловело таращились мы друг на друга, не в силах вылезти из-за стола. Приплелась трактирщица, промямлила, не вынимая рук из-под загаженного передника:

– Господам не угодно ли коньяку для завершения обеда?

Мне было угодно. Я умоляюще глянул на начальницу. Та вздохнула:

– Что с тобой поделать! Жри свою отраву!

На столе возникли чарочки, до краев налитые вязкой зеленовато-янтарной жидкостью. Я пригубил. Слов для описания моих чувств нет в лексиконе! Крайне приблизительно испытанные мной ощущения могут быть описаны термином Летики из гриновских «Алых парусов»: «Улей и сад!»

Мягкое, обволакивающее дрожание несравненного аромата долго держалось во рту.

Нарисовалась хозяйка – за расчетом. Заявленная цена показалась нам удивительно скромной. Я протянул ей банкноту вдвое крупнее, махнув рукой – мол, сдачи не надо. Даже прижимистая Люси одобрительно кивнула.