Выбрел обратно, щурясь на дневное светило. Мышка вопросительно глянула на меня.

– Беседуют, – махнул я рукой, – толкуй, что там дальше было.

– Дальше-то? Да все просто. Приехал Равиль. А фельдшером у него Гоша Грузило. Ежели четверых таких, как ты, сложить, навряд ли один Гоша получится. У Гоши стиль бесхитростный: вместо «здрасте» – кулаком в душу. А уж потом «зачем вызвали». Как они там беседовали, неведомо. Только вылез больной через сколько-то времени, на коленях к Аленке ползет и кланяется: «Извините, госпожа, Христа ради».

– Госпитализировали?

– Ага. В травму с сотрясением мозга. А девчонке позор на всю «Скорую», хоть беги.

– И вот вы, доктор, врете все, – вмешался неожиданно в разговор водитель.

– Ха, а я думала, ты там в газете вконец поселился и между строчек бегаешь. А уши-то, оказывается, снаружи остались!

– И все равно врете, – упрямо заявил пилот, – там и впрямь горячка была. Они шли на «плохо с сердцем», а тот на них – с топором. Всей и правды, что извиняться его заставили. А остальное Грузило, пустозвон, натрепал. Осрамил, дуб, деваху ни за что.

– Ты-то почем… – начала было моя начальница, но развитию спора помешало появление на крыльце привезенной нами старушки. Вид ее был благостен, чистое маленькое личико светилось, будто вышла из храма. Она обернулась и истово поклонилась обшарпанной больничной двери, словно иконе.

– Благослови тебя Господь, госпожа доктор! – с чувством произнесла самоубийца-неудачница и направилась в нашу сторону. – Благослови и вас Господь, что привезли меня, скудоумную, сюда!

Мы разинули рты в немом удивлении.

– А и просветила меня госпожа доктор, а и на путь понаставила, - возвышенно вещала бабка, – и от мыслей моих глупых рецепт выписала. Сделай, говорит, как написано, все плохое отойдет. Уж какая доктор душевная! Ну чисто андел Господен! – И, несколько сменив тон, попросила: – А вы, господа, не прочитаете ли мне, что за лекарство прописано? Я ить глазами слаба, самой не видать.

Мы оторопело приняли из слабых рук бумажку, развернули. На бланке с угловым штампом психиатрической лечебницы значилось:

Felici domestici No 1

D.S. Для постоянного применения.

Подпись. Личная печать.

Наши рты уже не закрывались. Мы глядели то на бумагу, то друг на друга. Наконец Люси вымолвила:

– Я вижу то, что вижу, или меня сюда пора? – Жест в сторону приемного покоя. Я покивал:

– Похоже, я вижу то же самое. Может, это у нас коллективное?

Бабулька занервничала:

– Что там, милые? Скажите, не томите старуху!

– Бабуль, – объявила мышка, – мы в латыни не сильны, прости. Вот мы сейчас профессора разбудим. Она тебе скажет.

– Молода чтой-то она для профессора, – засомневалась старушка.

– Профессор, профессор, бабка. Это тебе сослепу кажется. Шура, буди.

Мы невежливо, в две руки и две лапы, растолкали Дженифер и сунули под ее мутные со сна глазки рецепт.

– Читай и переводи! – хором приказали мы с Люси.

Дженни зевнула и, ничего не понимая, зачитала:

– «Возьми. Кошку домашнюю одну. Выдай. Обозначь. Для постоянного…»

Старушка засияла радостно:

– Ай и правда. Вот уж дело так дело! Заведу себе котеночка, будет хоть с кем поговорить. Все душа живая!

И заторопилась прочь, сияя и прижимая к сердцу драгоценный рецепт.

– Ну, хоть кого-то вылечили…

– Шура, – неожиданно заявила мышка, – а та история и впрямь Гошкины враки. Но ведь вранье – смешно, а правду скажешь, никто и не улыбнется.

– Вот приедем когда-нибудь на базу, расскажешь чистую правду про рецепт.

– Да кто же поверит?!

Глава двадцать вторая

Те же. Перекресток. Автомобиль – на обочине. Мы – на травке. Жуем, что бог послал. Послано от души – пышный богатый каравай, головка нежнейшего сыра, изрядный мешок колючих желтых овощей с запахом и вкусом отменного огурца. Овощи конфискованы у впавшего в слабоумие алкоголика, который готовил их к засолке на закуску. Я иезуитски заставил бедолагу волочь их в машину, а при выгрузке клиента овощи, само собой, забыл. К дружному удовольствию бригады.

Поглаживая наполненное брюхо, обращаюсь к основательному ломтю сыра, из которого торчат задние лапки и хвостик начальницы:

– А меня вроде на перевозку поставить собирались…

Хвост покачался из стороны в сторону, из сырных глубин раздалось глухо и недовольно:

– Тебе плохо со мной работать?

– Да нет, что ты!

– Ну и помалкивай.

Люси прогрызла кусок насквозь и явилась с другой стороны.

– А что есть перевозка? – философски вопросила она, очищая элегантными движениями усики. – Перевозка, если вдуматься, есть перемещение ненужного тебе груза из одного места в другое. Нет?

– Ну, можно и так определить.

– Так чем ты не перевозка?

– Вон Дженифер третьи сутки катаем, а проку? Объесть она нас не объест, но, – скупердяйски сощурилась мышка, – взятку ведь дадут, делиться придется.

Деваха обиженно надула губы:

– Это вообще-то моя машина, между прочим. Вы у меня в гостях, а не наоборот.

– Все мы на этом свете в гостях, – отмахнулась Люси, – а транспорт казенный.

И вновь принялась трудиться над сыром не хуже землеройного снаряда.

– За что она со мной так? – недоумевала Дженни.

– Не обращай внимания. Думаю, она просто ревнует.

– Ну и целуйся со своей мышью! – отвернулась та.

Еще этого мне не хватало! Бабьи дрязги на бригаде!

– Не, ну ты послушай, что в ихнем парламенте творят! – возгласил водитель.

Рат снова вылупилась из сыра, значительно возрастя в поперечном объеме и став несколько благодушней.

– Если в сыре много дыр – значит, вкусный этот сыр, – возвестила она народу, – если в ем одна дыра – значит, вкусным был вчера!

– Ну, дыр-то ты насверлила от души, – не удержался я от замечания.

– В здоровом теле – здоровый дух, крепкий сон и аппетит за двух!

– Ой, насчет духа и сыра, – оживилась Дженифер, – там, в психушке, один чудак есть, так он постоянно рассказывает, что мы все на сыре живем.

– Идея-то не глупа, – раздумчиво протянула Люси, ковыряя былинкой в зубах, – только как тебя в дурку занесло?

– Я прежде с доктором ездила – объяснила Дженни, – так он туда попал. Не знаю, как это по-вашему называется, а по-моему, просто с тоски по дому умом повредился. Он не один там такой. Ну, я раньше иногда заходила его проведать. А тот чудик сырный с ним рядом лежал.

– Интересный бред… А он землю по этому поводу не кушал?

– Нет, он по-другому объяснял, не как гастрономию. – Девчонка на минутку задумалась. – Вроде так: у нас тут под ногами ходов, мол, каких-то полно, только их не видно. А через те ходы можно попасть в другие миры, которые больше внешнего. Или, наоборот, из них сюда… И якобы не так, что залез в них и попал, куда хочешь, а ключ нужен или вроде того… Я не помню точно, не слушала особенно…

– Занятно. Хороший бред. Нестандартный, развернутый, систематизированный. Никогда с подобными идеями не сталкивалась, – размышляла вслух мышка, – а сыр-то тут при чем?

– Ну как же? Дырки там, ходы.

– Ага… Кто он есть вообще-то?

– Я слышала, ученый какой-то. А он сам говорил, вроде зеркала делал.

У меня в мозгу что-то щелкнуло.

– Зеркала?

– Зеркало, что ли, строил… Ой, да не помню я!

Я ощутил странное чувство, будто услышал что-то очень важное, но не могу понять что извилины мои потрепыхались, побарахтались да и улеглись на место в ленивой дреме. Недурны, однако, местные огурчики! Почищу-ка, пожалуй, еще один.

– Психи девятнадцатые, где находитесь?

– Эль-два, повторяю, Леонид-второй. Перекресток дорог на Свирю и Лагунки, – ответил я по подсказке водителя.

– Смайли у вас?

– Кто-кто? Не понял вас, база.

– Фельдшер Дженифер Смайли.

– У нас.