— отдел «Заграница», начальник — полковник Рёрихт119 120 абвер [разведка и контрразведка], начальник — контр-адмирал Канарис121;
— внугригерманский отдел, начальник — генерал Рейнике122;
—юридический отдел, начальник—министериаль-директор
Розенберг;
— финансовый отдел, начальник — министериаль-директор Тишбайн;
— штаб военной экономики, начальник — полковник Томас.
Бломберг (не особенно-то избалованный Рейхенау) любил
сам давать указания начальникам отделов и вызывать их на доклад, а особенно часто — Томаса и Тишбайна. Я как начальник управления все туже натягивал вожжи по сравнению с моим предшественником. Во многом мой штаб все еще не являлся тем, к чему стремился Бломберг, — его оперативным органом как министра.
Созданию оперативного штаба вермахта прежде всего противились выступавшие против объединения трех видов вооруженных сил главнокомандующие каждого из них. Они никак нс хотели расставаться с их былой большой самостоятельностью по отношению к военному министру, который обрушивал на них теперь целый водопад неподготовленных решений и предложений. При 100-тысячной армии и небольшом военно-морском флоте это было еще как-то терпимо, но никак не способствовало созданию новых вооружешшх сил и формированию новой люфтваффе, тем более что авиация имела собственное министерство, а ее главнокомандующий [Геринг] сам был министром.
Бломберг вполне осознавал это зло и связанное с ним противостояние. Он хотел ликвидировать такое положение, но со стороны Рейхенау, который вообще перебивался из кулька в рогожку, никакой поддержки не получал. Это стоило и времени, и труда, а для настоящей работы Рейхенау никогда не оказывалось на месте; он, как сам говорил мне, боялся трудностей, возникавших в связи с намерением Бломберга.
Таким образом, мне пришлось энергично взяться за эту проблему; я присутствовал при всех докладах, высказывая свои возражения, и настаивал на всесторшшем анализе положения вместе с другими видами вооружешшх сил.
Бломберг издал распоряжение о предварительном согласовании с ними спорных вопросов, но получить подписи соответствующих начальников, находившихся под контролем самого министра, было делом довольно затруднительным. Все это вызывало у участников большое раздражение, недовольство и даже враждебность, но в конце концов необходимость данных мер осознавалась всеми. <...>
Наибольшее и упорнейшее сопротивление оказывалось со стороны генерального штаба сухопутных войск. Осуществление его желаний означало бы в значительной мере отстранение люфтваффе и военно-морского флота от стратегического и оперативного руководства вооруженными силами в целом, а также во многом исключало бы вмешательство и самого Бломберга как министра в решение этих, а также военно-политических вопросов. По этой проблеме я написал (не обнаруженную в бумагах фельдмаршала. — В.Г.) памятную записку123.
Тот, кто, подобно Йодлю, пережил бурю возмущения со стороны генерального штаба сухопутных войск, когда в июне 1935 г. Бломберг издал первую, общую для всех видов вооруженных сил директиву о сосредоточении и развертывании войск на случай войны, а также тот, кто помнит о самом резком отрицательном отношении к совместным маневрам вермахта в январе 1936 г. и осенью 1937 г., знает, с каким сопротивлением пришлось бороться «министру сухопутных войск» [Бломбергу], как его называли, за роль «главнокомандующего всеми вооруженными силами».
Лично я вел эту борьбу по убеждению, а не ради тщеславия. Правда, я мог бы избежать многих неприятностей и проявлений враждебности, если бы не поддерживал законное притязание Бломберга на действительное, а не формальное высшее военное руководство вермахтом124.
Одним из типичных примеров невыносимых условий в военном секторе являлось создание инженерного корпуса люфтваффе. Необходимое распоряжение захотел дать на подпись министру авиации Герингу его статс-секретарь Мильх125. (Получив согласие военного министра через меня по телефону, он, однако, даже не счел нужным сообщить мне содержание этого распоряжения.) Я решительно отказался и категорически потребовал представить мне проект данного распоряжения. Оно было продиктовано совершенно неприемлемыми намерениями и привело бы к созданию аналогичного инженерного корпуса также для воешто-морского флота и сухопутных войск. <...> У меня произошло крупное столкновение с Мильхом, которое потом пришлось улаживать Бломбергу, но я все же никакой дезорганизации нс допустил126.
Так обстояло дело и в других областях, причем каждая составная часть вермахта стремилась создать для себя привилегированные условия, что вело к полному разброду.
Мои личные отношения с Бломбергом хотя по форме и были дружественными, на самом деле являлись прохладными и личного характера не носили. Мы очень хорошо уживались друг с другом, у нас никогда не возникало никаких конфликтов или даже какого-либо взаимного недовольства. Тем не менее между нами отсутствовал тот личный контакт, который возник у нас еще в 1914 г. и в совместно проведенные военные годы (1914—1917) в 10-м резервном корпусе. Этот личный контакт сохранился и в Ганновере, а потом был так естествен в имперском военном министерстве в результате постоянного делового соприкосновения. После смерти жены Бломберга весной 1932 г. я постояшю наталкивался на его отчуждегаюсть и замкнутость. Мало что изменила в этом и дружба наших дочерей. Доверенным человеком именно в личных делах Бломберга являлся его воешю-морской адъютант фон Фридебург127, который мог добиться от министра чего угодно. Фридебург был в 1937 г. заменен капитаном 3-го ранга фон Вангенхаймом — тем самым офицером, который после скандального второго брака фон Бломберга (о чем пойдет речь ниже) убедил его уехать из Германии и даже пытался вложить ему в руку пистолет. Имешю я не допустил тогда самоубийства Бломберга. Думаю, Фридебург мог бы помешать этому второму браку. Мне же отношения Бломберга с его будущей новой женой были совершенно неизвестны до самого дня их официального бракосочетания, на котором в качестве свидетелей фигурировали лично Гитлер и Геринг. Меня на эту церемонию не пригласили; я даже никогда не был официальным гостем в доме новобрачных.
Мои отношения с главнокомандующим сухопутными войсками бароном фон Фричем, напротив, с самого начала и до самого конца оставались дружескими, откровешшми и доверительными. Я ежедневно посещал его; порой это была просто непринужденная беседа, а поговорить о чем у нас всегда находилось. Нередко я бывал гостем барона в вечерние часы; мы без обиняков говорили обо всем за бокалом доброго вина. Фрич был старым холостяком и мало с кем общался. Я же охотно бывал у него. Даже если наши взгляды в чем-то и расходились, все равно наше общение проходило в товарищеском духе и никогда не принимало оскорбительного оттенка.
Нередко мне приходилось играть роль добросовестного посредника между Бломбергом и Фричем и улаживать напряженные ситуации или грозящие конфликты. Это было возможно потому, что я воздерживался от высказывания политических разногласий, которые, разумеется, имели место.
Бломберг отстаивал ту точку зрения, что вооруженные силы обязаны придерживаться национал-социалистического мировоззрения, служащего основой нового государства. Он считал, что как старая армия кайзеровской Германии, далекая от благоволения или ненависти к ней политических партий, зиждилась на монархическом принципе, так теперь и новая армия должна стоять на базе нацизма. Он видел в национал-социализме, в идее «фюрер-ства» своего рода выборную монархию вместо наслсдствсшюй.
Между тем Фрич «железно» держался за политически нейтральные вооруженные силы, ибо имешю такая позиция была присуща Второму рейху (созданному в 1871 г. после победы во Франко-прусской войне и просуществовавшему до Ноябрьской революции 1918 г. — Прим. пер.). Он хотел держать армию так же далеко от национал-социализма в качестве политической партии, как это имело место с рейхсвером по отношению к коммунистической идее. Иными словами, Фрич желал, чтобы армия стояла «вне политики» любого толка, ибо рассматривал национал-социализм как переходный период, в глубине души рассчитывая на реставрацию Гогенцоллернской монархии. Фрич оставался монархистом и верил в эволюционное развитие по английскому образцу. Роспуск прежних политических партий он приветствовал как огромное счастье и считал Гитлера выдающимся деятелем. Тот был ему гораздо желаннее в качестве рейхсканцлера, нежели главы государства. <...>
