Стал топить печь, вспоминая Лену, как в такое же утро повстречались они первый раз, и как убегала она, вскидываясь, проваливаясь глубоко, оставляя таять в сизом воздухе срывающиеся с ноздрей тонкие облачка – а он стоял, очарованный и молодой.

Тогда думал, уже старый. На самом деле – еще молодой.

Снова лег: завернулся в доху, колотя зубами. Знобило. Стало грезиться – то ли задремал, то ли от слабости видения – как гнался за волками. Неужто когда-то и впрямь были такие силы? Опять бился, опять чувствовал соль волчьей крови на губах, упругую плотность разрываемого сталью живого, кричал, вскидывался на диване и глубоко дышал, слушая, как потрескивают дрова в печи – эх, жаль, не пожар… Глядя в отсыревший, пятнистый потолок, копался в себе, жалел. Понял теперь, что такое безнадежность. Понял: до их прихода надеялся. Даже когда улетели, мимоходом вытащив его из болота, первые дни – надеялся. На что?

Глянь, и опять уж задремал, и Сима – тут как тут, идет, потаенно улыбаясь, испуганно и призывно распахивая глазищи. Все позволяла ему. И даже не в том дело, что позволяла – главное, сама рада-радешенька была, с ума сходила от счастья. Он, он – мог ее порадовать! И чем? Тем, что делал с ней все, что хотел!.. Просыпался.

Стал легок да скор на слезу, чуть что подумает, вспомнит – поползло по щекам горячее…

Вытрет слезы кулаком, и вновь бросится в сон, надеясь на новую встречу, а там уже гремит, поджидая, Источник, ярится огнем… И вновь бесконечно падал поперек огня на маленьком вертолете, искал в адском клокотании вездеход, и видел ее сквозь надвигающийся расколотый колпак – и просыпался с криком, и поднимался, чтобы сготовить обед или ужин, а там и ночь, и все точно так же, а там и утро, а утром – завтрак.

Как-то утром он не стал подниматься. Пора было прекратить бесцельный ритуал – зачем так измываться над собой, ведь это целая мука: встать, сколько боли в суставах, сколько дрожи, как качается земля, да и стены того и гляди обрушатся и раздавят. Дурацкое занятие – вставать, расшатывать стены… он лежал и не замечал, что плачет, не понимал, почему все так смазано. Не дремалось, но что-то творилось вокруг, кто-то был в скиту, ходил неслышно по тем половицам, что под Колем всегда скрипели, а под ним не скрипели… Вроде даже чье-то лицо наклонилось. Висело само собой. Коль хотел поднять руку, чтобы потрогать, да руки приклеили к дивану. Или отрезали. Он не чувствовал рук. По углам шептались тени, беседовали неслышно на рыбьем языке, отпевали его. Снаружи знакомый – чей же, дай бог памяти, голос – позвал: «Коль, а Коль? Брось ломаться, отвори, я тебе полопать приволок!» Коль хотел ответить, что не мешай, мол, но не мог пошевелить языком, рот не открывался, А может, и открывался, но беззвучно. «Коль! – опять зовут, вот настырные. – Эй, герой межзвездных просторов, ты жив?» Просторов… во сне это было или взаправду? Полет, сила на силу… Сладкий сон. Разве можно летать за пределами скита? Только внутри. Он подлетел к потолку и повис, ухватившись за свисавшую окаянную бороду.

Борода дергалась в руках. Что-то опять носилось кругом, дотрагивалось невидимыми, мягкими лапками до иссохшего лица. Лапки были холодны и легки, как дуновение сквозняка.

Все шло кругом, вращалось исколотое холодными звездами небо. Он вел громадный корабль. Сима была рядом. Все наконец наладилось. Она читала его мысли, он читал ее улыбку, они понимали друг друга. Только звезды кружились все быстрее, Коль и Сима делали вид, что не замечают, но потом не замечать стало невозможно, слишком было страшно, Сима схватила его за руку, но рука-то уже не та, что прежде, она оторвалась в плече, лопнула, нехотя брызгая стылой кровью. Симу отшвырнуло и стало уволакивать в бездонный болотный туман, сквозь который звезды просвечивали едва-едва.

Он очнулся от боли. Боль была в груди и у локтя. Открыл глаза – темно и тихо, но Коль чувствовал, что в скиту и впрямь кто-то есть, и это наполнило его диким, животным ужасом, от которого волосы встали дыбом.

– Кто здесь?.. – он все же провернул язык.

– Я, – ответил смутно знакомый голос. – Не бойся.

– Кто?.. Почему темно?

– Свет вреден твоим глазам сейчас. Я Макбет.

Коль обмяк, вздохнул.

– Мальчик, – облегченно прошептал он. – Как ты меня напугал… Ты… – он запнулся, и Макбет терпеливо ждал, пока он окончит мысль, хотя, конечно, давно услышал ее, – один?

– Да.

Коль опять вздохнул.

– Почему больно? – спросил он после паузы.

– Я кучу зелий вогнал в тебя.

Взъярилась душа.

– Кто просил?! – Коль вздыбился, но тут же рухнул обратно, визгливо втягивая воздух от молниеносной усталости. – Кто… тебя… – выговаривая каждое слово с упором, повторил он, – просил? Я так сладко помирал… знал бы – позавидовал…

– Я знаю. Слышал, пока подлетал.

– Как – подлетал?! Шесть метров!!

– У меня оказались способности мощные, так что я теперь доктор… То есть, учусь на доктора. Пока беру в среднем километров на двадцать, а близких людей и того больше. И знаешь, когда впервые меня пронзило? – Коль не отвечал, и Макбет сказал сам: – Когда услышал вдруг ваш разговор с Симой. А потом уже поймал тебя, когда ты вяз в болоте…

Коль долго молчал.

– Весь разговор слышал?

– Да.

Очень хотелось спросить, что думала Сима, когда они говорили. Но нельзя такое спрашивать. И вслух не спросил. И, наверное, поэтому Макбет не ответил. И вместо того спросилось само собой:

– А если бы мы с ней… ты бы это тоже?..

Было слышно, как Макбет вздохнул.

– Конечно, – ответил он и, помедлив, отчетливо усмехнулся: – Но что же мне – выбегать в трусах на крылечко и орать: «Эй, подальше отойдите!»? Смешной ты, Коль… Ну, разумеется, разумеется, ревновал бы и мучился. Разумеется. Обычное дело.

– Да как же вы живете…

– По-доброму.

– Размазня ты все же…

– Ну, пусть так, – мягко согласился Макбет.

– А она тебя тоже слышала? – вдруг всполошился Коль.

– Нет. Я же говорю: редкий дар прорезался. На размазейной почве. Столько всего слышу – иногда кажется, голова лопнет… Тебя вот сейчас за сто километров ловил – так чуть сам концы не отдал. Надо ж себя довести… Симу из института выгнали, – вдруг сообщил он.

– Ай-ай. Ну и что?

Макбет ответил не сразу.

– Ты здорово сдал… Говоришь так же, как и тогда, но теперь и думаешь так же.. Худо, – раздался звон, будто Макбет перебирал мелкие стекла, и Колю резко ожгло грудь. Он охнул, потом квохчуще рассмеялся.

– Грязно мыслю – плохо, чисто мыслю – опять плохо… Устал я. Что вы ко мне привязались, ребята? Куда мне еще убежать? Опять в космос? Так ведь не пустите, не дадите ракету. Сюда приехал, жил тихо-мирно, нет, явились, поломали все… Покоя не даете, понимаешь?

– Нет, – ответил Макбет, звеня стеклом.

– Как в темноте-то видишь?

– Надо – вижу…

Помолчали. Коль надтреснуто дышал.

– Давай-ка, парень, уходи, – сказал он потом. – Не возвращай меня к суетности бытия.

Макбет старательно просмеялся – сквозь явный ком в горле.

– Еще не все потеряно, раз шутишь, – он ласково провел ладонью по щеке Коля.

– Не шучу… Где моя борода?

– Убрал.

Помолчали.

– Спать хочешь?

– Нет.

– Это хорошо. Ты у меня через пару дней прыгать будешь.

– Не буду я прыгать, дурик. Умер я. Некуда мне прыгать, незачем.

– Ер-рунда!

– Какая же это ерунда? Думаешь, я из спортивного интереса в болото попер? А потом с ума сходил, специально чтобы вам досадить?

Помолчали.

– За что ее прогнали-то?

– Так… Не до того ей. А если что-то неладное творится в душе – значит, работаешь не в полную силу, и тогда лучше некоторое время не работать вовсе. Бессрочный отпуск для восстановления душевного равновесия.

– Это что ж – я так напугал отроковицу?

– Да при чем здесь напугал… Просто много рисует тебя.

– Ай люли, – сказал Коль.

– Недавно закончила большую картину – она выставлена на ежегодной экспозиции в Ориуэле.