– Конечно. Но даже отдельно от Библии, люди записывают свою родословную. Когда люди хотят выяснить, к кому восходит их род, они могут консультироваться с бумагой. Если бы у вас была бумага, другим старейшинам пришлось бы признать правоту Сэйба.

Джинги признал это хорошей идеей. Если бы только клан Шанги использовал бумагу давным-давно. И тут его осенило.

– Как давно европейцы впервые прибыли в землю тивов?

– Не уверен. Думаю, минимум 40 лет назад.

– Как думаешь, они могли записать что-то о родословной клана Шанги, когда впервые прибыли?

Мозби задумался

– Возможно. В администрации определенно есть много записей. Если нужные существуют, то хранятся на базе правительства в Кацина-Але.

Грузовик вез товары по автостраде в Кацина-Алу каждый пятый день, когда собирался базар, а новый базар будет послезавтра. Если они выедут завтра утром, то могут добраться до автострады вовремя и успеть на грузовик.

– Думаешь, они разрешат мне посмотреть записи?

– Шансы выше, если с тобой будет европеец, – улыбаясь, ответил Мозби. – Прокатимся?

#

Николь открыла и пригласила внутрь. Очевидно, ей было интересно, почему я пришел.

– Так о чем ты хотел поговорить?

Я не знал, как начать.

– Это прозвучит странно.

– Хорошо, – сказала она.

Я рассказал ей о просмотре своего частичного ЖиВи при помощи «Рэмем», и в том числе ссоры, случившейся, когда Николь было 16, и закончившейся моим криком на нее и ее уходом из дома.

– Помнишь тот день?

– Конечно, помню. – Казалось, ей неловко, она не понимала, куда я клоню.

– Я тоже его помню, по крайней мере, я так думал. Но я помню его по-другому. Я помню то, что ты мне это говорила.

– Я говорила что?

– Я помню, что ты сказала мне, что я могу уйти, тебе пофиг и вообще будет лучше без меня.

Николь долго смотрела на меня.

– Все эти годы ты так помнил тот день?

– Да, до сегодня.

– Это было бы почти забавно, если бы не было так грустно.

Я почувствовал боль в животе.

– Прости. Не могу передать, как мне жаль.

– Жаль, что ты сказал, или жаль, что представлял меня на твоем месте?

– И то, и то.

– И поделом! Ты представляешь, что я чувствовала?

– Я не могу представить. Знаю, что чувствовал себя ужасно, когда думал, что услышал это от тебя.

– Только ты все выдумал. Это услышала я. – Она качает головой, будто не веря своим ушам. – Что, блин, ожидаемо от тебя.

Было больно такое слышать.

– Да? Правда?

– Конечно, – сказала она. – Ты всегда ведешь себя, как будто ты жертва, словно хороший парень, который заслуживает лучшего обращения, чем имеет.

– Звучит так, как будто у меня галлюцинации.

– Не галлюцинации. Просто слепота и зацикленность на себе.

Я немного разозлился.

– Я тут пытаюсь извиниться.

– Вот-вот. Характерно для тебя.

– Нет, ты права, мне жаль. – Я подождал, пока Николь жестом показала продолжать. – Думаю, я… слепой и зациклен на себе. Мне сложно признавать, ведь я думал, что открыл глаза и покончил с этим.

Она нахмурилась.

– Что?

Я рассказал, что чувствовал, когда думал, что как отец изменился к лучшему и перестроил наши отношения, завершив моментом привязанности на ее выпуском. Николь не выглядела откровенно саркастичной, но выражение ее лица заставило меня остановиться; очевидно, я поставил себя в неудобное положение.

– Ты все еще ненавидела меня на выпускном? – спросил я. – Я все выдумал о том, что мы поладили к тому времени?

– Нет, мы действительно поладили на выпуском. Но не из-за того ,что ты чудесным образом стал хорошим отцом.

– Тогда из-за чего?

Она помолчала, сделала глубокий вдох и затем произнесла:

– Я начала ходить к терапевту, когда пошла в колледж. – Николь снова сделала паузу. – Вероятно, она спасла мне жизнь.

Моей первой мыслью было «Зачем Николь понадобился терапевт?». Я отбросил ее и сказал:

– Не знал, что ты была на терапии.

– Конечно, не знал; ты был последним, кому я сказала бы. Во всяком случае, я была выпускницей, и терапевт убедила меня, что для меня будет лучше перестать злиться на тебя. Вот почему мы с тобой так прекрасно общались на выпускном вечере.

Итак, я действительно сфабриковал рассказ, у которого было мало общего с реальностью. Все сделала Николь, я не сделал ничего.

– Думаю, я даже не знаю тебя.

Она пожала плечами.

– Ты знаешь меня настолько, насколько тебе нужно.

Это тоже было больно, но я был не вправе жаловаться.

– Ты заслуживаешь лучшего, – сказал я.

Николь коротко и грустно засмеялась.

– Знаешь, когда я была моложе, то мечтала, что ты это скажешь. Но сейчас… ну, не то что бы все исправляет, да?

Я понял, что надеялся на то, что она простит меня там и тогда, а после все будет хорошо. Но для улучшения отношений нужно было больше, чем «извини».

Меня осенило.

– Я не могу изменить уже сделанного, но хотя бы могу перестать притворяться, что не делал этого. Я использую «Рэмем» и увижу честную картину себя, как некое резюме.

Николь смотрела на меня, оценивая мою искренность.

– Хорошо, – сказала она. – Но давай уточним: ты не будешь приезжать ко мне каждый раз, когда почувствуешь вину за то, что обращался со мной, как с дерьмом. Я очень постаралась, чтобы оставить эти события в прошлом, и не собираюсь заново проживать их, просто чтобы ты почувствовал себя лучше.

– Конечно, – я видел, что она едва сдерживается. – И я расстроил тебя тем, что снова поднял эту тему. Извини.

– Ничего, пап. Я ценю, что ты пытаешься сделать. Просто… давай некоторое время не повторять этого снова, хорошо?

– Добро. – Я уже начал уходить, но потом остановился. – Только хотел спросить... если возможно, если я что-то могу сделать, чтобы загладить вину…

– Загладить вину? – Она смотрела недоверчиво. – Не знаю. Просто будь внимательнее к другим, сможешь?

Это я и пытаюсь сделать.

#

На правительственной базе действительно были бумаги сорокалетней давности, которые европейцы называли «предварительными отчетами», и присутствие Мозби оказалось немаловажным для получения доступа к ним. Бумаги были написаны по-европейски, что Джиджинги прочитать не мог, но содержали схемы происхождения разных кланов, и он довольно легко узнавал имена тивов, а Мозби подтверждал, что толкование верно. Старейшины западных земель были правы, а Сэйб ошибался: Шанги был сыном Джечиры, а не Кванде.

Один из работников правительственной базы согласился распечатать копию важной для Джиджинги страницы, чтобы тот взял ее с собой. Мозби решил остаться в Кацина-Але и проведать своих знакомых, но Джиджинги отправился домой немедленно. На обратном пути он чувствовал себя нетерпеливым ребенком, желающим проехать всю дорогу на грузовике, а не идти домой от автострады. Приехав в деревню, Джиджинги сразу же начал искать Сэйба.

Джиджинги нашел его на тропе, ведущей в соседнее крестьянское хозяйство; какие-то соседи задержали Сэйба, чтобы он помог в разрешении спора, как раздать новорожденных козлят. Наконец, они остались довольны, и Сэйб продолжил путь. Джиджинги шел за ним.

– С возвращением, – сказал Сэйб.

– Сэйб, я был в Кацина-Але.

– А. И зачем ты туда ездил?

Джиджинги показал ему бумагу.

– Она написана давно, когда европейцы впервые пришли сюда. Они общались со старцами клана Шанги, и когда старцы рассказывали историю клана, то утверждали, что Шанги был сыном Джечиры.

Реакция Сэйба была спокойной:

– Кого спрашивали европейцы?

Джиджинги посмотрел в бумагу.

– Батура и Йоркиаха.

– Помню их, – кивнул Сэйб. – Мудрые люди были. Не должны были такого говорить.

Джиджинги тыкнул пальцем в слова на странице:

– Но сказали!

– Может быть, ты неправильно прочитал.

– Правильно! Я умею читать.

Сэйб пожал плечами.

– Зачем ты принес сюда эту бумагу?

– Она говорит важные вещи. Значит, нам будет правильно объединиться с кланом Джечиры.