Такой характер

В гарнизонном клубе было многолюдно. Из близлежащих сел пришли девушки, по-праздничному наряженные, возбужденные. Вокруг них сразу же захороводили молодые офицеры. Особенно вокруг стройной смуглянки.

Подполковник Анатолий Васильевич Иванкин, стоя в сторонке, с интересом наблюдал за подчиненными. Он любил вот так, в непринужденной обстановке, посмотреть [188] издали на тех, с кем приходится делить радости и трудности летной службы. И столько нового порой открывалось ему в людях.

К смуглолицей девушке подошел Владимир Тарасов, высокий, красивый летчик-инженер, что-то сказал веселое, и лицо девушки осветилось улыбкой. Да, Владимир умеет хорошо сказать. Его любят в полку за остроумие, веселый, открытый характер, уважают за пилотажное мастерство.

Анатолий Васильевич тоже испытывал к нему симпатию — что ни поручи офицеру, все ему по плечу. И политзанятия ведет, и командиру эскадрильи помогает, и для отдыха время находит. «Нет, не зря командиром звена назначили», — подумал подполковник.

Внимание девушки было всецело отдано Владимиру, и другим ничего не оставалось, как удалиться. Но вот около нее остановился старший лейтенант Хатунцев, тоже летчик-инженер.

«И этот туда же, — мысленно усмехнулся Иванкин. — Нет, брат, не по Сеньке шапка».

Невысокого роста, худощавый, Хатунцев рядом с атлетически сложенным Тарасовым выглядел прямо-таки невзрачно. Проигрывал он не только внешними данными. Красноречия особого за ним тоже не замечали. Тарасов смел, дерзок, ловок. Хатунцев же какой-то чрезмерно осторожный, даже, пожалуй, медлительный.

Но нравилась командиру в Хатунцеве настойчивость. Чем больше Иванкин делал ему замечаний, чем острее высказывал свое недовольство, тем упорнее брался летчик за дело. Он часами просиживал на тренажерах, в кабине истребителя. А сдвиги в технике пилотирования были весьма незначительные. «Нет, — не раз думал Иванкин, — не каждому дано быть асом. Летчиком, как и художником, надо родиться. Талант — не золотистая эмблема с крылышками, его к тужурке не приколешь».

Прозвенел звонок, и публика хлынула в открывшиеся двери зрительного зала. К удивлению Иванкина, Хатунцев прошел в зал вместе с Владимиром и девушкой.

Из клуба они тоже вышли втроем.

...Истребитель круто лез вверх. Выше и выше, где уже вычерчивал на голубой глади белые петли другой самолет — «противник», с которым Хатунцев должен померяться [189] силами. Воздушный бой. Иванкин больше всего любил это упражнение. И когда сам «крутил» боевые развороты, петли и полупетли, и когда это делали другие, а он сидел в задней кабине за инструктора и внимательно следил за действиями летчика.

Если характер человека наиболее ярко проявляется в минуты опасности, то качества летчика — в воздушном бою. Здесь он весь на виду, и не надо никакой регистрирующей аппаратуры, чтобы зафиксировать, как учащенно забилось его сердце от восторга или замерло от тревоги, как налились силой мускулы и заставили дрожать машину и повиноваться или как дрогнули сами...

Инструктор все видит, все чувствует по поведению истребителя.

Хатунцев должен атаковать первым. Его «противник» — командир эскадрильи, первоклассный летчик, мастер стремительных, неожиданных атак. Это в полку знают все. Знает и Хатунцев. Что он противопоставит командиру, какую тактическую сметку проявит в поединке? Правда, на предварительной подготовке к полетам, они все обговорили и расписали, где, кто и как атакует, но инициативу или пассивность, дерзость или чрезмерную осторожность планом не предусмотришь.

Хатунцев набрал заданную высоту и положил истребитель в разворот, следом за самолетом-целью. Началось сближение. «Противник» делал отвороты влево, вправо, «закручивал» спираль неторопливо, осторожно. А Хатунцев будто старался скопировать «почерк» командира, плелся в хвосте, как на поводке, плавно вводя истребитель из одной фигуры в другую.

Иванкин от нетерпения покусывал губы, им овладевал азарт, так хотелось взять ручку управления в свои руки и рвануться за целью! Но он сдерживал себя и молчал.

Наконец Хатунцев доложил, что атаку произвел, и сразу же цель круто и энергично

пошла влево.

— Берегитесь, теперь атакуют вас, — сказал командир. Но и «берегитесь», сказанное специально для встряски, мало повлияло на летчика: он пилотировал старательно, чисто, но вяло. И подполковник не выдержал.

— Смотрите, — сказал он, принимая на себя управление. — Истребитель должен чувствовать силу вашего характера и повиноваться моментально.

От перегрузки зарябило в глазах. Солнце молнией [190] сверкнуло в кабине, и пошел «закручивать» самолет тугую пружину, уходя от преследования.

Из кабины Хатунцев вышел мокрый от нота, а в глазах — восторженные огоньки. Он с благоговением смотрел на подполковника.

Подошел командир эскадрильи. Тоже вспотевший, возбужденный.

— Вот это да! — похвалил он Хатунцева. — Все соки из меня выжал.

Иванкин хитро улыбнулся и заговорщически подмигнул Хатунцеву:

— Молодец. Так вот и надо. Самолет, что горячий конь с норовом, признает только сильных.

Смуглолицую девушку Иванкин снова увидел в клубе и немало удивился. Она была с Хатунцевым. Судя по тому, как мило она ему улыбалась, положение старшего лейтенанта было, видимо, намного прочнее, чем ожидал командир. А когда стоявший рядом политработник сказал, что у Хатунцева скоро свадьба, подполковник даже не поверил:

— Не может быть.

Будто в подтверждение его слов появился Тарасов. Окинул фойе гордым, чуть насмешливым взглядом, увидел свою знакомую и издали поздоровался с ней кивком головы. «Сейчас подойдет к ней, и все изменится», — подумал Иванкин.

Но Тарасов остался с товарищами. Да, видно, позиции его на сердечном фронте сильно пошатнулись.

— Вот и пойми этих женщин, — Иванкину было обидно за своего любимца. — На кого такого орла променяла?

— Не такой уж Тарасов орел, — возразил политработник и закончил с сожалением: — Мало мы психологией занимаемся, Анатолий Васильевич.

— Моя психология — полет. Там лучше всего характер проявляется. Кто в небе не дрогнет, тот и на земле не подведет.

К ним подошел капитан Тарасов:

— Здравия желаю.

Иванкин поздоровался с подчиненным за руку и уловил запах спиртного:

— Уж не с расстройства ль? [191]

— Что вы? — усмехнулся Тарасов, поняв намек. — Наоборот, с радости. Рад за товарища.

Но это прозвучало фальшиво.

— Вы что, забыли, что завтра полеты? — уже официально спросил подполковник.

— Нет, не забыл, — ответил Тарасов. — Я выпил самую малость. До завтра и духу не останется.

— Дело не в духе, а в дисциплине. Летать завтра не будете.

Тарасов было нахмурился, но тут же улыбнулся своей добродушной невинной улыбкой:

Точка, товарищ подполковник. Такое больше по повторится.

На следующий день была объявлена тревога. Едва смолк вой сирены, а аэродром уже кишел, как муравейник перед ненастьем: авиаспециалисты расчехляли самолеты,

подвозили боезапасы, летчики тут же, у самолетов, прокладывали маршрут на картах. Прибывшие из вышестоящего штаба проверяющие во главе с немолодым полковником педантично записывали все в свои блокноты.

Подполковник Иванкин все чаще посматривал на часы. Нет, он не беспокоился, что подчиненные не уложатся вовремя. Тут полный порядок. Уже начали поступать доклады о готовности к вылету. Но где капитан Тарасов? Чем объяснить, что звено без командира? Проспал или куда уехал?

Подполковник решил были идти звонить в гостиницу, где жил Тарасов, по в это время увидел вынырнувшую из-за поворота знакомую высокую фигуру.

Тарасов прибежал красный, запыхавшийся. Под глазами синие круги, видимо, от беспутно проведенной ночи.

— Ваш? — удивленно спросил председатель комиссии.

— Да, капитан Тарасов, командир звена, — не зная куда деться от стыда, ответил Иванкин.

— Какой же это командир? — еще больше удивился полковник. — Шум устраивает в гостинице, отдыхать другим мешает.