Полковник — это звание ему присвоили недавно — сам полетел с летчиком. Действительно, Пинчуков не блистал техникой пилотирования, особенно при выполнении

сложных фигур. Виктор Георгиевич показал ему одну фигуру, другую, а затем попросил повторить. Пинчуков выполнил неплохо.

— Еще разок, — сказал командир. — Для закрепления. И сразу на вторую переходи, более сложную...

С каждым разом летчик действовал увереннее и смелее.

На земле Виктор Георгиевич посоветовал командиру эскадрильи:

— Прежде чем требовать от летчика дерзости, надо научить его мастерству.

Через год Пинчуков стал превосходным летчиком и толковым командиром звена. А спустя некоторое время его, как отличника боевой и политической подготовки, послали учиться в академию...

Судьбы многих офицеров переплелись с судьбой их командира, Виктора Георгиевича Романова. Возмужала, стала зрелой молодежь.

Говорят, наиболее ярко человеческие качества проявляются в те моменты, когда на весах судьбы лежит и жизнь, и честь. Такие моменты не раз выпадали на долю Виктора Георгиевича и его подчиненных.

Однажды, возвращаясь с задания, полковник Романов [173] попал в исключительно сложную обстановку. Аэродром внезапно закрыло низкими облаками, из которых посыпал густой снег. Идти на запасной аэродром — не хватило бы топлива. Полковник стал заходить на посадку. С трудом пробил облака. Впереди сквозь серую пелену показались расплывчатые огни взлетно-посадочной полосы.

— Включите прожекторы! — приказал полковник. Вспыхнул яркий луч и ослепил летчика — прожекторист, измерявший до этого высоту облаков лучом прожектора, перепутал направление. А до земли — считанные метры. Малейшая ошибка или неточность и произойдет непоправимое. В подобной ситуации мешкать нельзя. И никто не осудит летчика за то, что он оставит машину. Жизнь человека дороже всего. Но Виктор Георгиевич даже не думал об этом. Все его мастерство, все силы и нервы были направлены на одно — посадить самолет. Требовалось исключительное хладнокровие, мужество и летное искусство. И они нашлись у командира. Он блестяще приземлил машину.

А спустя некоторое время экзамен держали многие: на учениях была поставлена трудная задача — поддерживать наступающие сухопутные войска с воздуха, подавлять и уничтожать на поле боя танки и артиллерию «противника».

Погода не благоприятствовала: над землей висели низкие облака, пряча вершины сопок. Снежное покрывало затянуло неровности, затрудняло определение высоты и ориентировку. Надо было обладать большим летным мастерством, чтобы выдержать жесткий режим полета: точно соблюдать место в строю, вести ориентировку, поиск целей и поражать их.

Перед самым вылетом обстановка еще более усложнилась. Начался снегопад. Старший начальник приказал поднять в небо пока лишь небольшую группу из наиболее подготовленных пилотов. Но Виктор Георгиевич видел, как рвутся в полет молодые. Не взять их, значило поколебать в них веру в собственные силы.

— Кто желает лететь со мной в первой группе? — спросил командир у выстроившихся летчиков.

Каждый из них понимал, какого напряжения и даже риска требует задание.

Будто по команде строй сделал шаг вперед: все до одного летчика. [174] Полковник включил в группу и молодых.

Истребители-бомбардировщики шли на малой высоте. Мелькали под крыльями приютившиеся в долине деревеньки, еще не скинувшие с себя предутреннюю дымку небольшие рощицы. Внезапно впереди горизонт расплылся и заплясал ярко-оранжевыми всполохами: началась артиллерийская подготовка наших войск. Огненный вал вздымался до самых облаков. Истребители-бомбардировщики стремительно приближались к цели. Было похоже, что через мгновение истребители ворвутся в огненное облако и огонь захлестнет машины. Не у каждого даже опытного летчика хватает при виде такого зрелища выдержки и мужества. Виктор Георгиевич был свидетелем, когда в подобной обстановке дрогнула рука у седовласого пилота, имеющего тысячу часов налета, и он преждевременно потянул ручку управления на себя. Истребитель-бомбардировщик взмыл ввысь раньше, чем требовалось для маневра, и бомбы легли далеко от цели. Не дрогнет ли рука теперь у его ведомых?

Огненный вал полыхнул уже, казалось, перед самолетами. Артиллеристы должны прекратить стрельбу, как только самолеты появятся над их позициями: не замешкаются ли?

Не замешкались. Огненный вал так же внезапно исчез, как и появился. Пора...

Удар группы истребителей-бомбардировщиков был внезапным и сокрушающим.

Старший начальник дал высокую оценку мастерству летчиков, ведомых полковника Романова.

...Ночью выпал пушистый снег, подровнял дорожки, подбелил крыши домов, на деревьях и проводах повис иней. Утром он огненными блестками сверкал в лучах восходящего солнца. Все вокруг выглядело празднично. И на душе у Виктора Георгиевича, шагавшего к штабу, тоже было празднично. Поздно вечером ему позвонил генерал и поздравил с высокой правительственной наградой — орденом Красного Знамени.

У штаба стояли офицеры. Увидев командира, они пошли навстречу, окружили его, они уже знали о награде и поздравляли полковника. Среди офицеров были и Валерий с Петром...

Виктор Георгиевич простился с полком. Но куда бы он ни уехал, за своих ведомых он спокоен — они справятся с любой задачей. [175]

Согласно инструкции...

Капитан Чекунов, назначенный летчиком-инструктором вместо старшего лейтенанта Новикова, курсантам не понравился. Прежний инструктор был веселый, энергичный, пилотировал отчаянно, с озорством, разборы полетов проводил с шутками и прибаутками. Чекунов же говорил мало, больше спрашивал, а уж когда говорил, то слова его надолго западали в память.

Особенно не понравился капитан курсанту Акимову. После первого с ним контрольного полета в зону, где Акимов перепутал порядок выполнения фигур пилотажа, капитан внушительно сказал.

— Летаете неплохо. Но если так будете путать, к самолету не подпущу.

А в твердости капитанского слова курсанты убедились в первые дни знакомства, когда один из них, предупрежденный Чекуновым за недисциплинированность при повторении проступка, был отчислен из училища.

Но одну хорошую черту его — непоколебимое спокойствие в воздухе отметили все. Капитан никогда не кричал, не вмешивался в управление, замечания делал в исключительных случаях; порою казалось, что в инструкторской кабине никого нет. Но на земле капитан вспоминал вес мелочи, и жалкий вид имел тот, кто допускал ошибки из-за халатности, незнания или самомнения. Капитан потом спрашивал с неудачника на каждой предполетной подготовке, «склонял» его на каждом разборе.

Больше всех страдал Акимов. Считавшийся при старшем лейтенанте Новикове хорошо подготовленным и способным курсантом, он теперь никак не мог смириться с тем, что его называли отстающим. Вот и сегодня, разбирая прошедшие полеты, Чекунов вспомнил даже давнюю ошибку Акимова.

«И чего он ко мне привязался? — думал курсант, — Была бы ошибка серьезная, а то — перепутал порядок. От перестановки слагаемых сумма не меняется. Сделал-то я все правильно».

Заканчивая разбор, капитан в который раз приказал:

— Повторите порядок и маршрут осмотра самолета. Капитан внимательным взглядом окинул класс. Его черные, с прищуром глаза, казалось, проникали в самую глубь души каждого.

— Курсант Назаров. [176]

Назаров, полный и неуклюжий, встал, начал поправлять под ремнем гимнастерку.

— Застегните пуговицу, — указал Чекунов на воротник.

«Вот буквоед, — мысленно возмутился Акимов. — Новиков в такую жару разрешал сидеть расстегнутыми».

Назаров застегнул пуговицу и стал тихим, тягучим голосом рассказывать порядок осмотра самолета. Полуденная июльская духота и монотонные интонации Назарова действовали на курсантов усыпляюще. Акимов видел, как клевал носом его сосед сержант Лаптев — серовато-синие зрачки его глаз смешно подкатывались под верхние веки, длинные белесые ресницы медленно опускались. Несколько секунд он сидел неподвижно, потом вздрагивал, встряхивался, а спустя некоторое время все начиналось сначала.