—Это Вы помогли Жоржу вернуться в Таллин?
— И да, и нет. За Жоржа я не просил. Но писал письмо по его поводу, надеясь, что оно может сыграть определенную роль.
А история была такая. Семья Жоржа Мери была выслана из Эстонии в июне 1941 года. Самого его арестовали и поместили во внутреннюю тюрьму Госбезопасности на площади Дзержинского в Москве, а родных отправили в вологду. Через некоторое время жене и детям определили повышенное продуктовое содержание, они начали получать продовольственный паек. потом жену жоржа пригласили в Москву, где она встречалась с мужем. Еще через некоторое время вызвали из вологды на свидание с жоржем не только ее, но и их детей—Леннарта и Хин-дрека. Примерно через полгода велели приехать в третий раз, причем поселили жену Жоржа в гостинице «Москва», где она несколько дней прожила вместе с жоржем.
Обо всем этом мой отец узнал, прочитав уже после освобождения Таллина письма Алисы, жены Жоржа, написанные его матери. У меня, конечно, возник вопрос: «Что это означает?» Семья Жоржа, высланного, осужденного, получает такие льготы, которые были абсолютно незнакомы моим родителям—родителям Героя Советского Союза!
Самое простое объяснение, которое появилось и было страшно раздуто нашими ультрапатриотами в 90-е годы, состояло в том, что Жорж был стукачом во внутренней тюрьме. Это я вполне допускаю, потому что выбор был непростым: или жизнь родных, или стукачество. Не сомневаюсь, что Жорж мог на это пойти. Каждый нормальный человек на это пошел бы, если бы от этого зависела судьба жены и детей.
но с какого времени родным стукачей предоставляются такие льготы? Такого никогда не бывало и исключалось, потому что функции стукача так не поощрялись. Я рассудил, что тут есть какая-то не известная мне тайна.
После окончания войны в 1945 году отец начал на меня нажимать, чтобы я принял какие-нибудь меры для спасения Жоржа и его семьи. Я сказал, что никаких мер принять не в состоянии и мое вмешательство не только не поможет Жоржу, а может только ухудшить его положение, поэтому ничего писать о смягчении его участи я не буду.
А тут подошли выборы в Верховный Совет. Я был выдвинут кандидатом в депутаты. И у меня родилась одна мысль. Я действительно написал письмо, адресовав его Берии. Содержание было очень простое: так и так, я ежедневно встречаюсь с избирателями и рассказываю им свою биографию, а в моей биографии имеется эпизод, по которому я сам ничего не знаю и поэтому не умею правильно его осветить. поэтому прошу сообщить, осужден мой родственник или не осужден? Если осужден, то за что и на сколько? и послал то письмо. ответа я не получил никакого,
но через полгода, в 1946-м году—звонок в дверь. Мы вдвоем с отцом подходим, а там стоит жорж Мери! они с отцом обнялись, расцеловались. Йотом жорж пожал мне руку и сказал: «Спасибо за твое вмешательство, благодаря которому я здесь». Я ему отвечаю: «Жорж, ты ошибаешься. В том смысле, в котором ты говоришь, я не вмешивался и ничего насчет смягчения твоей участи не писал». Он говорит: «Я все знаю. Я четыре года находился у них и имел десятки случаев понять психологию их действий. Если я говорю тебе спасибо—значит, знаю, за что благодарю, и не будем детализировать. Я знаю, что я на свободе благодаря тебе».
—А Леннарт Мери знал эту историю? И не был Вам за это благодарен?
— Знал... А теперь мои догадки. Отец поддерживал контакты с Жоржем, и тот уже в 80-е годы под большим секретом выдал отцу свой вариант разгадки этой тайны. Это единственный ответ, который снимает все вопросы.
В 1940-м году Жорж был заведующим отделом внешней торговли Министерства иностранных дел Эстонской Республики. Перед этим он был первым секретарем эстонского посольства в Германии. Он пользовался там явными симпатиями, был знаком со многими членами немецкого фашистского руководства, например с Риббентропом и Геббельсом. Не знаю насчет Гитлера—не говорил, а насчет Геббельса—это точно. Так что с Германией и с фашистским руководством у жоржа действительно были прочные и широкие связи.
Когда его в Москве посадили, то через некоторое время якобы привлекли к участию в подготовке покушения на Гитлера, которое готовилось иностранным отделом Госбезопасности. подготовка покушения—это исторический факт, это не выдумка. конечно, жорж не должен был стрелять в Гитлера или подрывать Рейхстаг, но он должен был участвовать в самой операции.
план был такой: в нужный момент жоржа переведут в лагерь для военнопленных, где содержатся высокопоставленные немецкие офицеры. он организует группу для побега в составе пяти-шести человек, и они должны будут бежать через афганскую границу. Маршрут побега был соответственно разработан. на границе должно было состояться столкновение с советскими пограничниками, которые расстреляли бы всех немцев, участников этого побега, оставив в живых только жоржа и дав ему возможность перейти афганскую границу. попав в Афганистан, он должен был требовать контакта с немецким посольством, через которое, выдав им какие-то данные, попасть в Германию, где участвовать в подготовке покушения на Гитлера.
Это, пожалуй, единственный вариант, который объясняет особое положение семьи Георга Мери. воздействие Госбезопасности на него в этот период могло осуществляться только через его семью. и тогда все действительно становится на свои места. Это не стукачество. Это был уже совершенно другой уровень сотрудничества.
«Если бы не было этой высылки— была бы большая кровь»
Мартовские депортации. Хийумаа. Николай Каротамм
—Каким образом Вы оказались втянуты в депортации 1949 года?
— Был направлен в качестве уполномоченного ЦК Компартии Эстонии и Совета министров Эстонской ССР для проверки законности действий Госбезопасности при осуществлении этой операции. Естественно, эта проверка осуществлялась не с точки зрения человеколюбия и сегодняшних законов политкорректности, а с точки зрения законности. Такие уполномоченные направлялись во все уезды. Нми были, как правило, члены бюро Цк компартии. Я им не был. просто членов бюро Цк было меньше, чем уездов. поэтому меня направили уполномоченным на остров Хийумаа.
нас подробно в течение нескольких часов лично инструктировал первый секретарь Цк компартии Эстонии николай каротамм. первая задача, которая была поставлена перед уполномоченными — это проведение обязательной документальной проверки обоснованности включения людей в число кулаков. на это надо было обращать главное внимание. каротамм прямо говорил: «не забывайте, что речь идет о сельской местности, где широко развита не только взаимопомощь между соседями, но и межсоседская злоба. Мы пока не можем считать, что органы внутренних дел и Госбезопасность вполне объективно оценивают людей и их деятельность. поэтому вы должны документально проверить в первую очередь тех, кто включен в состав кулаков. Что такое кулак?
Это не количество земли и скота. Это систематическая жизнь за счет эксплуатации чужого труда. Причем именно эксплуатации! нельзя считать кулаком человека, у которого, например, нянька ухаживает за ребенком. Это не просто наличие наемной рабочей силы, а характер ее использования».
Здесь я хотел бы сказать о своих очень обоснованных подозрениях. Дело в том, что еще в годы войны каротамм и в своих радиообращениях к населению Эстонии, и на довольно частых встречах с нами, в Эстонском корпусе, каждый раз утверждал, что насильственной массовой коллективизации в Эстонии проводиться не будет. Само собой разумеется, коллективное сельское хозяйство прогрессивнее единоличного, но сейчас не то время, чтобы это решало судьбу страны. поэтому мы дождемся того момента, когда государство будет обладать такой экономической и технической мощью, что колхозы будут в состоянии оправдать и доказать свою пользу, практически облегчая крестьянский труд.
Это не был треп, потому что на той же точке зрения каротамм стоял и в 1944-м, и в 1945-м, и в 1946-м году. У нас, по инициативе крестьян, целый ряд колхозов создали немедленно после освобождения. Их было штук 20-25. Но вы не найдете в материалах газет того времени об этом ни одного слова. О них запрещено было писать, чтобы не создавать впечатления, будто, положительно описывая эти колхозы, мы хотим расширить эту практику. Я знаю об этом, потому что, например, нам—комсомолу — было рекомендовано взять шефство над одним из колхозов, и мы часто в этом колхозе бывали. но нигде публично не могли сказать громко о том, что этот колхоз существует. Это было запрещено.
