Школы эти стали возникать еще в 1730-е годы «для собрания и обучения детей», прижитых солдатами во время бесконечно долгой службы или после ее окончания2. Солдатские дети не являлись крещеной собственностью помещиков. Но они не становились и свободными людьми. Уже в семилетием возрасте их указано было приводить к местным властям, причем нарушение этого указа каралось как укрывательство беглых солдат. В течение восьми лет солдатские дети обучались в гарнизонных школах, а по достижении пятнадцатилетнего возраста их зачисляли в полки, «дабы государству в рекрутах облегчение быть могло».
С 1744 года в гарнизонных школах для солдатских детей стали обучаться и представители различных некре-иостиых сословных групп и в том числе дети из дворян-
ских фамилий. В отличие от солдатских детей они жили «на своем иждивении» и не должны были после окончания школы обязательно идти в солдаты3. Именно на таких основаниях учился в гарнизонной школе Дмитрий Се-нявнн.
В гарнизонной школе он обучался: словесной и письменной наукам, пению, солдатской экзерциции, арифметике, артиллерийской и инженерной наукам.
И хотя в качестве педагогов выступали ротные писаря и унтер-офицеры и лишь в отдельных случаях офицеры, Сенявпн за короткое время изучил четыре правила арифметики и «несколько дробей». Но несравненно большее значение, чем эти успехи, сыграло в жизни Сеиявина общение с детьми из народа, занятия в одном классе с ними и совместные игры и забавы. Такую школу удавалось пройти немногим представителям дворянского сословия.
В те годы уже входили в моду иностранные гувернеры, причем дети помещиков попадали сплошь да рядом в руки «воспитателей», не имевших никакого образования и приезжавших в Россию в погоне за наживой, а иногда даже спасаясь от кредиторов и полиции. Среди гувернеров, вывозившихся вместе с модными товарами из Франции, и среди тех иностранцев, которые открывали пансионы для «благородных» дворянских детей, бывали грамотные и умелые педагоги; но чаще всего это были совершенные неучи, вроде фонвпзнпского Вральмана. И те и другие усугубляли типичную для дворян и дворянских детей отчужденность от народа. Начавший свое учение под руководством сельского попа и продолживший его в школе для солдатских детей, Дмитрий должен был в сравнительно меньшей степени заразиться этой страшной язвой господствовавшего сословия.
Город Боровск, где учился Дмитрий, был типичным провинциальным городком Центральной России XVIII века. Население его насчитывало всего около пяти •тысяч человек. В городе было десять каменных и 720 деревянных «обывательских домов», воеводская канцелярия, острог и 11 церквей. Остатки земляного вала и возбуждавший острый интерес у всех городских и окрестных ребятишек подземный тайник на берегу реки Протвы напоминали о боях с тушинским царьком Лжедмит-рием II. О героической борьбе защитников города, многие из которых отдали в начале XVII века жизнь в битве с польскими панами и их ставленником Лжедмит-рием, свидетельствовал и герб Боровска с сердцем и лавровым венком, символизировавшими верность и славу. Но это было, пожалуй, все, что оставалось от военного прошлого сонного уездного городка.
Еще более глухим местом было село Комлево, где протекла большая часть детства будущего флотоводца.
В Комлево и прилегающей к нему деревне Фатеево числилось в то время 60 крестьянских дворов с 254 мужчинами и 249 женщинами. Крестьяне эти находились в совместном владении нескольких семейств Сенявииых и семейства Зепбулатовых. Если учесть, что комлевские крестьяне почти не были втянуты в промыслы и торговлю и «довольствовались хлебопашеством», если добавить, что урожаи на барском и на крестьянских полях собирались сам-четвёрт, сам-третей или сам-друг, станет ясно, что доходы, которые Комлево могло приносить родителям Дмитрия Николаевича, были довольно ограниченны. У них, правда, были еще деревни и пустоши в Боровском, Малоярославсцксм и других уездах. Но даже учитывая все эти владения, Сеиявины не могут быть причислены к разряду крупных помещиков 4.
Жизненный уклад таких, основанных па барщинной системе, вотчин, какой являлось Комлево, складывался на протяжении веков и отлился в устойчивые рутинные формы. Заботы мелкопоместных дворян, сидевших в своих барщинных имениях, сводились прежде всего к тому, чтобы мужики не отлынивали от работы на барском поле, дворовые прилежно ткали, пряли и исправно ходили за барской скотиной и за барскими детьми, приказчики не слишком беззастенчиво воровали, крестьянки не засиживались в девках и в деревне становилось больше семей — тягол 3, служивших тогда единицей обложения всякими повинностями.
Барщинная система являлась питательной средой, на которой вырастали помещики, подобные Простаковым и Скотипину из фонвизинского «Недоросля». В условиях, •когда барское иоле обрабатывалось руками и инвентарем крестьян, а «хозяйственная деятельность» помещика ево-дилась в основном к мерам принуждения своих крепостных, естественно, развивался тип тунеядствующего, ленивого, презиравшего всякий труд и вместе с тем жестокого барина. А слабость хозяйственных связей поместья способствовала крайней ограниченности культурных интересов помещиков. Муруго-пегие и чистопсовые щенки и карточная игра, коржики с салом и соусы с грибками и всякие водки и наливки — вот к чему сводился круг интересов этих помещиков.
Бесправное положение крестьян открывало неограниченные возможности для грубого вмешательства помещика в жизнь крестьянских общин и семейств, для всякого рода насилий и надругательств над крепостными.
В годы юности Сеня вина в Калужской губернии, в которую после губернской реформы 1775 года входил Боровский уезд, помещица Маслова засекла насмерть свою крепостную крестьянку. За это зверское убийство калужская палата уголовного суда приговорила Маслову всего лишь к церковному покаянию. Приговор суда -был утвержден генерал-губернатором Кречетниковым и не отменялся вышестоящими инстанциями, так как в нем не было решительно ничего, что противоречило бы обычаям крепости и ческого госуда рства.
Тип бюрократа-самодура представлял собой калужский губернатор Лопухин: напившись пьяным, он бродил по улицам вверенного его попечению города и забавлялся тем, что выбивал стекла в обывательских домах. А в губернское правление он въезжал верхом на раздьяконе 4. Кроме этих и других безобразий и непристойностей, за губернатором накопилось ни много ни мало, а 34 уголовных преступления5.
Подрастающий Дмитрий на каждом шагу сталкивался с подобными представителями крепостнической Руси.
Но уже с детства он знакомится и с другими людьми. Среди помещиков, владевших имениями по соседству с Сенявииыми, прежде всего.следует назвать отца великого русского революционера и ученого — Радищева. Семьи Радищевых и Сенявиных были совладельцами пустошей
Тверитиново, Кутепово и Куровское в Боровском уезде и, весьма возможно, встречались друг с другом домами 5.
На этом основании нельзя, конечно, сделать вывод об идейном влиянии будущего автора «Путешествия из Петербурга в Москву» на Сенявина. Дмитрий Николаевич никогда не реагировал по-радищевски на российскую действительность и никогда не примыкал к революционному лагерю. Но важно отметить, что окружение, в котором рос Сеня вин, состояло не только из таких моральных уродов, как Маслова или Лопухин. Противоречия феодально-крепостнической системы резко обострились во второй половине XVIII века. В этих условиях даже среди тех дворян, которые в противоположность Радищеву являлись сторонниками крепостного права и самодержавия, раздавались голоса протеста против помещичьего изуверства, сословного чванства и презрительного отношения к народу. От второй 'Половины XVIII века дошло гораздо больше известий о насилиях над крестьянами, чем от первой половины века, и потому, что в это время появилось гораздо больше дворян, которые стали обращать внимание на такие насилия и громко выражать свое возмущение ими. Нельзя не отметить некоторой гуманизации общественной нравственности, распространявшейся среди части русского дворянства. Эта гуманизация коснулась и Сенявина и помогла ему позднее усвоить прогрессивные взгляды на взаимоотношения между дворянами офицерами и крестьянами матросами.
