— Нет, — тихо ответила Кира.
Симагин перевел дыхание. Что-то я разошелся не в меру, подумал он. А работа не движется. И тут он ощутил мимолетный укол тревоги. Прислушался. Но все было спокойно: с Асей порядок, и самопросеивание идет своим чередом. Уже две молекулы найдено.
— Вот так, Киронька, нам, всемогущим, живется, — сказал он.
— И ничего нельзя сделать?
— Можно иногда. Но это такая нейрохирургия… Одно утешает. Те, кто не феи, а, наоборот, ведьмы, сталкиваются с аналогичными проблемами. Представьте, что вы злобная карга, из вредности спалившая город. И там сгорел малолетний Гитлер. И карга каким-то образом — не будем сейчас углубляться в то, каким именно, но примем как данность — она впоследствии выясняет, что, так славно погубив в огне почти три сотни человек, спасла пятьдесят миллионов. Что будет?
Мгновение Кира размышляла, потом ее лицо прояснилось. Она даже хлопнула в ладоши:
— Карга лопнет от злости!
— Ну, может, и не лопнет, — улыбнулся Симагин, — но уж надолго выйдет из строя. Будет по полу кататься с завываниями, будет полвека сидеть в своей пещере и горько плакать: бедная я, несчастная! Это ж надо так опростоволоситься! И знаете, Кира, вряд ли еще раз когда-нибудь отважится устраивать пожары.
— А то, следующее… Ведь Сталин…
— Наши примеры, Кира, предельно упрощены и схематизированы. Ведь, сгори Гитлер во младенчестве, Веймарская Республика все равно выродилась бы в какую-то форму диктатуры. И, если бы не война и затем не Хиросима, Сталин вряд ли заинтересовался бы атомной оборонкой. Ему бы, как и прежде, кавалерии хватало… Попытайся мы сейчас говорить всерьез, разговор получился бы куда более сложным и… научным. Лучше просто постарайтесь почувствовать, что это такое — шок от принципиально непредсказуемых в момент совершения поступка, нежелательных вторичных его последствий. Шок от принципиального несоответствия желаемого результата поступка его реальному результату. Особенно если вы — всемогущая фея. Для фей такой шок куда ужаснее, чем для людей обычных. Потому что, во-первых, для обычного человека девяносто процентов последствий его поступков навсегда остаются неведомы. И во-вторых, обычный человек, как правило, слишком незначительно влияет на мир, и его поступки редко имеют серьезные последствия. Но все меняется, стоит вам только… взять в руки волшебную палочку.
Они помолчали.
— Андрей Андреевич, — тихо сказала Кира, — что-то мне не по себе. Слишком уж вы серьезно все это рассказываете. Слишком уж со знанием дела.
— Мысленный эксперимент, Кира, — ответил Симагин. — Каков вопрос, таков ответ. Это вам за Бааловича. Но я все равно жалею, что завелся. Чувствую, что скучно стало. Математикой вас мучил, теперь ахинею какую-то развел…
— Мне скучно не стало. Я же сама просила, мне очень хочется с вами обо всем разговаривать. Интересная игра. Очень… К следующему разу я обязательно придумаю методику, как помогать, не вредя. Не может быть, чтобы ее не было…
Наоборот, подумал Симагин, никак не могло быть, чтобы она была. Как придумать автомобиль, который в принципе не способен давить пешеходов и отравлять воздух выхлопами? Только придумать его без колес и мотора… Но до чего же я тебя понимаю, дочурка. Смириться с этим очень трудно. Невыносимо трудно. Как с внезапным неизлечимым увечьем. Как с тем, что тебя ни за что ни про что продали в рабство на всю жизнь, продали, пока ты спал; думал — ты свободный, а повзрослел всего-то на несколько часов, и оказывается — раб…
Вслух он ничего не сказал. Пусть придумывает. Так, именно и только так люди становятся божественны не только по образу, но и по подобию. Мы знаем, взъярился Кристобаль Хозевич, что эта задача не имеет решения — мы хотим знать, как ее решать! Или совсем из других времен, две с лишним тысячи лет назад. Один из студентов Конфуция зашел поужинать в харчевню на окраине столицы, и там его спросили, кто он. Услышав ответ, хозяин харчевни поклонился и сказал с благоговением: «А, так ты ученик того Кун-цзы, который знает, что хочет невозможного, и все-таки хочет этого!»
Кира тоже еще поразмышляла несколько секунд, но сколь-либо длительной «грусти томной» ее темперамент, видимо, не переносил. Она стрельнула на Симагина озорным взглядом:
— А на Марсе вы бывали, Саваоф Баалович?
Симагин усмехнулся:
— Бывал.
— А на Венере?
— Заглядывал. Но, Кира, опять же почти все внимание уходит на то, чтобы не наследить. Вы представьте: когда-нибудь прилетят же нормальные, обыкновенные космонавты-астронавты, увидят следы одинокого туриста в кроссовках — ведь с ума сойдут!
— А на других звездах?
— Конечно, — Симагин усмехнулся опять. Шутим… — Особенно по молодости. Любопытно же. И потом, Кира, бывают удивительно красивые миры. Удивительно красивые… Перенесся я, помню, как-то раз в Туманность Андромеды. Лечу это я, лечу…
Долго, свирепо позвонили в дверь — «Гонг» захлебнулся и прерывисто заклекотал. Кира вздрогнула, ее лицо озадаченно вытянулось.
— Кого это принесло на ночь глядя? Интим наш, можно сказать, нарушают! Никого нет дома!
— Может быть, мама? — предположил Симагин.
— Вряд ли… С чего ей сегодня возвращаться, раз отец уехал. Да и ключ у нее есть… — Она встала. — Сейчас, Андрей Андреевич. Извините. И не вздумайте, пожалуйста, пока меня нет, глядеть на часы и собираться уходить. Лучше поешьте еще.
— Курочку, — добавил Симагин.
— Вот именно. — Улыбаясь, она прошла совсем рядом с ним и коротко, пролетающе, но удивительно ласково погладила его плечо. До чего же приятно. Его рука непроизвольно дернулась догнать ладонью ее ладошку, но он сдержал себя. В борьбе обретешь ты право свое… Баловница голоногая. Легкой, медлительной волной пропутешествовал мимо Симагина чистый, приветливый запах ее духов — и ее самой.
— Кира, так просто не открывайте… обязательно спросите, кто там.
— Почтальон Печкин, — сказала Кира уже из прихожей. Звонок зашелся снова.
И в это мгновение где-то очень далеко словно бы лопнула басовая струна. Звука нет, и, кажется, не произошло ровным счетом ничего — но кожа слышит прилетевший из бездны отголосок удара. Симагин сосредоточенно сгорбился, уставясь в тарелку перед собой. Но его вмешательства уже не требовалось. Силовой кокон принял удар на себя. Прогнулся, спружинил; справился. Ася осталась невредима и вряд ли ощутила хоть что-то. Так ведутся теперь бои.
А я молодец, удовлетворенно подумал Симагин и чуть расслабился. Верно предугадал, и верно поставил экран. Если бы не сообразил заранее — сейчас не успел бы среагировать. Двенадцать тысячных секунды инверсия в состоянии оказалась скомпенсировать полностью; в координатах линейного времени вообще ничего не произошло. Но какой подонок! Безо всяких попыток просто пригрозить или поторговаться еще — сразу насмерть! Мне повредить кишка тонка — так на женщине моей отыграться захотел! Тварь. Взрыв? Да. Взрыв газа на кухне. Бедняжка моя. Чайку захотела себе разогреть на сон грядущий… Был бы пожар, и кто-то вполне мог бы еще погибнуть или обгореть… Пей свой чаек спокойно, Ася. Аська. Даже не знаешь, что по энергии… так, энергия темпоральной инверсии, энергия двух, его и моего, операционных каналов, энергия двух же информационных каналов, энергия взрыва, энергия поглощения… где-то штук восемь предельно мощных водородных бомб, каждая мегатонн на полсотни, пронеслась сейчас у тебя, Аська, над головой, и — ни малейшего дуновения, даже прическа не колыхнулась… А звонок-то звонит и звонит. Ого! Это уже не звонок! В дверь просто-таки ломятся… Да что случилось? Еще пожар?! Почему Кира молчит и медлит?
— Кира! — крикнул он, и только тогда догадка, иззубренная и горячая, как внезапно рухнувший в спину осколок авиабомбы, швырнула его из кухни.
Привычка. Глупая человеческая привычка. Что бегать теперь? Уже в прихожей он одернул себя и перешел на шаг, с закушенной до крови губой взглядывая сквозь стены влево и вправо. На лестничной площадке трое милиционеров с пистолетами наготове попеременно и совершенно безнадежно бились плечами в мощную, окованную металлом наружную дверь; в прихожую едва доносились их голоса: «Симагин! Открывайте! Мы знаем, что вы еще здесь, вахтер вас узнал! Будем стрелять!» Гостиная носила, что называется, явные следы борьбы: разбита большая напольная ваза с цветами, цветы вывалились и рассыпались, и растеклась вода. Опрокинуты два стула, расколото зеркальное стекло серванта, или как там это называется… горка… Кира лежала навзничь, и на ее лице остывала судорога отчаяния и страдания. Юбчонка задрана к груди, разодраны и невесомым комочком отброшены подальше трусики. Неподвижные ноги широко и мертво раскинуты; лоно и внутренние своды бедер — в крови. И очень много крови на ковре… ну конечно, живот распорот. А вот и нож — здоровенное перо с выпрыгивающим лезвием, какого у Симагина никогда не водилось — но на рукоятке отчетливо, услужливо оставлены симагинские отпечатки пальцев, первая же экспертиза обнаружит. Стереть отпечатки? Зачем? Не в отпечатки играем… Изнасиловал, зверски изнасиловал и зарезал.
