Бокий продолжал еще что-то говорить с важным и серьезным видом, но Иван его уже почти не слышал. Значит, у него осталось всего три дня, а затем он может исчезнуть навсегда или, по крайней мере, на долгие годы, как этот самый Фосетт.

К действительности его опять вернул голос Бокия:

— Ну, вот, собственно говоря, и все. Все детали за оставшиеся до отъезда дни еще раз проработайте с Барченко, он в курсе всех наших дел. Подождите его в кабинете № 7, он вскоре должен туда подойти. Вплоть до определенного пункта в Бразилии Вас везде будут сопровождать наши люди, они Вам окажут всю возможную помощь, а в случае необходимости и прикроют. Дальше, к сожалению, придется полагаться только на собственные силы. Сами понимаете, операция строго секретная, и мы просто не имеем права вовлекать в нее широкий круг лиц.

На прощание Бокий с совершенно бесцветной интонацией добавил:

— Всего хорошего! Желаю успеха!

— До свидания!

Выйдя из приемной Бокия, Иван отыскал кабинет № 7, который оказался совершенно пустым, если не считать одиноко стоявшего возле окна письменного стола. Минут через десять дверь без стука отворилась, и в кабинет вошел Барченко. С собой он принес пухлый портфель, из которого он извлек несколько таких же пухлых папок с разнообразными материалами по Бразилии. Затем началась кропотливая работа. Раз за разом они обговаривали все детали предстоящей операции. Информации оказалось так много, что приходилось трудиться по двенадцать часов в день, лишь поздно вечером Иван возвращался домой. Оставшиеся до отъезда дни пролетели незаметно.

Наконец, перед самым прощанием Барченко протянул Ивану тот самый перстень, который он раньше уже видел в кабинете у Бокия:

— Держите, и постарайтесь ни в коем случае не потерять. Это наша единственная надежда на успех…

Когда Иван сказал родителям, что его срочно отправляют в длительную служебную командировку на Дальний Восток, и что писать он им будет не слишком часто, так как места там глухие и почта работает из рук вон плохо, родители почти не встревожились. Труднее всего было сказать о предстоящей разлуке Насте. Иван в течение нескольких дней пытался подобрать нужные слова, однако все приходившие в голову фразы казались ему пустыми и никчемными. Все-таки полтора — два года это не шутка, за это время многое может измениться, поэтому трудно было предсказать ее реакцию на подобное известие. Уже поздно вечером он позвонил ей домой, однако снявшая трубку тетка ответила, что ее срочно вызвали на дежурство в больницу, и что сегодня домой она уже не придет. В принципе Яузская больница располагалась совсем недалеко от его дома, и вполне можно было бы самому до нее дойти, но Иван представил себе, как в казенных стенах он будет придумывать какие-то несуществующие причины, будет просить ждать его несколько лет. А вдруг он вообще больше никогда не вернется, и она прождет его напрасно. Взвесив все «за» и «против», он в конечном итоге решил в больницу не ходить. Таким образом, Насте ничего объяснить так и не удалось. Все, прощания закончились, начались разлуки…

Поезд Ивана отходил рано утром с Белорусского вокзала, который он по старой привычке про себя все еще называл Александровским. Ему стоило немалых усилий убедить родителей не ходить его провожать, иначе они бы немало удивились, когда бы выяснилось, что их сын едет на Дальний Восток в западном направлении.

Всю дорогу до Парижа Иван не отходил от окна, с интересом вглядываясь в незнакомые пейзажи. Нескончаемой чередой мелькали страны и города — Варшава, Берлин и, наконец, Париж. Внимательно оглядев перрон, Иван заметил сотрудника советского полпредства, который, как и было условлено, стоял под станционными часами с желтым портфелем в правой руке, а через левую руку у него был перекинут легкий плащ цвета маренго. После обмена условленными фразами советский представитель, который представился ему как Сергей Александрович, предложил:

— У нас есть несколько часов до отхода поезда в Гавр, поэтому, если не возражаете, могу организовать Вам короткую экскурсию по Парижу.

— Конечно, не возражаю. Я давно об этом мечтал.

— Тогда начнем с самой колыбели города — острова Сите, расположенном посреди Сены. Именно там когда-то и возникла древняя Лютеция, предшественница Парижа.

Сергей Александрович подозвал одно из стоявших возле вокзала такси. Когда пассажиры усаживались в него, водитель, привлеченный русской речью, обернулся. Иван чуть не обомлел. Прямо перед ним сидел Боря Скворцов, с которым они расстались в Москве почти десять лет назад при весьма драматических обстоятельствах. Ивану неоднократно приходилось слышать, что многие бывшие белогвардейские офицеры работают в Париже таксистами, но он никак не ожидал здесь встретить в подобном качестве именно своего старого приятеля. Оказывается, он жив. Надо же, а штабс-капитан Уланов говорил, что он погиб. Ошибочка, значит, вышла!

Борис также явно узнал Ивана, но, очевидно, правильно оценил ситуацию, и не стал подавать виду. Скользнув равнодушным взглядом по пассажирам, он спросил на чистом русском языке:

— Куда поедем?

— К мосту через Сену, по которому можно попасть на Иль-де-Франс.

— Сейчас сделаем.

Поездка не заняла много времени. Расплатившись с водителем, Сергей Александрович повел Ивана к возведенному на острове собору Нотр-Дам. Они долго любовались его готическими шпилями и знаменитой галереей химер, расположенной между двумя башнями собора. Затем по пешеходному мосту направились на соседний остров Сен-Луи, и некоторое время бродили между раскинувшимися здесь старинными домами с мансардами. Во многих из них, по словам Сергея Александровича, некогда жили знаменитые французские писатели, художники, скульпторы и прочие деятели культуры. Впрочем, поспешил он добавить, здесь и сейчас проживает преимущественно богемная публика.

Затем они посетили Сорбонну, а также Лувр и королевский сад Тюильри, расположенные на правом берегу Сены. За разговорами и осмотром достопримечательностей время пролетело незаметно. Ближе к вечеру Иван со своим спутником вновь отправились на вокзал, где они благополучно сели на поезд, отправлявшийся в Гавр.

Там он получил заказанный на его имя билет на пароход до Нью-Йорка, куда и отплыл на следующий день. Сопровождал ли его кто-то в пути, он точно не знал, хотя время от времени у него возникало ощущение, что за ним кто-то наблюдает со стороны. Само двухнедельное путешествие показалось ему скучным и однообразным. Один день сменялся другим, а безбрежная гладь океана оставалась все такой же неизменной.

В Нью-Йорке Ивана встретил очередной сопровождающий, который назвался просто Юрием. Поскольку дипломатических отношений, как, впрочем, и любых других, у Советского Союза с Соединенными Штатами на тот момент не существовало, не ясно было, в каком качестве он здесь обретается. Можно было предположить, что он является сотрудником нелегальной резидентуры, однако Иван предпочитал в такие тонкости не вдаваться. Юрий также предложил организовать гостю экскурсию по городу, но предупредил, что у них очень мало времени, так как до отправления парохода в Рио-де-Жанейро оставалось всего три часа.

Несмотря на лимит времени, Иван решил последовать совету Барченко, и отправился в Естественно-исторический музей, где работал известный специалист по истории и культуре американских индейцев Кларк Висслер. Как удалось выяснить, именно с ним непосредственно перед отъездом в Бразилию консультировался Фосетт. На этот разговор Иван возлагал большие надежды, надеясь выяснить у Висслера некоторые важные для себя подробности.

Однако в ответ на вопросы Ивана, Висслер сначала лишь с недоумением посмотрел на него, а затем, после некоторых раздумий, произнес:

— Фосетт, Фосетт! Как же, как же, припоминаю!.. Этот весьма энергичный джентльмен заходил ко мне несколько лет назад. Ничего конкретного о своих планах и предполагаемом маршруте своей экспедиции он мне не сказал, но был полон оптимизма и не сомневался в своем конечном успехе.