В висках сильно застучало. От усталости или от волнения не могу отстегнуть кобуру пистолета. Вот зверь уже в нескольких шагах, и бежать нет смысла… Он идет отомстить за свои неудачи и, видно, не отступит от своего намерения… Наконец, пистолет зажат в руке, и… звук выстрела всколыхнул утреннюю прохладу. Медведь взревел и огромным мохнатым столбом вздыбился на задних лапах. Потом голова покачнулась, и зверь с неистовым ревом рухнул на землю. Еще не знаю, радоваться победе или спасаться бегством?.. Поворачиваюсь к зверю спиною и кубарем качусь вниз к озеру. В догонку слышатся гул и треск. Я сворачиваю в сторону и на миг оглядываюсь назад. Мимо прогромыхал и шлепнулся в воду большой валун, потом наступила тишина. Значит медведь не погнался и, может быть, мертв.

Немного передохнув, возвращаюсь на место встречи. Мохнатая глыба лежит без движения, и я подхожу к ней совсем близко. Медведь внезапно поднимается на ноги и как-то неуклюже, нагнув голову к земле, с душераздирающим ревом ковыляет на меня. Я пячусь назад и стреляю почти в упор в голову… Теперь медведь лежит на животе с протянутыми когтистыми лапами.

БОГАТАЯ НАХОДКА

Только к вечеру я успел привести в порядок свою добычу. Мясо большими кусками разложил на каменном полу в пещере, вымытые кишки опустил в озеро, а тающий на глазах жир поместил в наспех сделанные из коры плошки.

Заложив камнями и завесив шкурой вход в пещеру, начал перетаскивать мясо к шалашу или, вернее, к соленому водоему, где погружал в воду для засола. За эти переходы я нашел к шалашу более короткий и ровный путь по-над марью и второй день, отложив обследование озера, ношу богатую добычу.

В эти дни по-прежнему стояла теплая ясная погода. Но к вечеру второго дня с северо-запада черной стеной поднялась грозовая туча. Точно кто-то злой и могучий перемешивал там киселеобразную муть, и она, озаряясь змеями молний, неслась мне навстречу, замазала полнеба, спрятала солнце. Надоедливые слепни куда-то исчезли, а обрадованная перемене мошкара черным дымом повисла над головой, посыпалась в глаза, запирала дыхание, разъедала руки. Я старался по-быстрее пройти четырехкилометровое расстояние с последней ношей.

До шалаша оставалось полкилометра, как, выскочив из тайги, в лицо хлестнул крупный спорый дождь, и мошкара исчезла. Над головой рушилось и трещало небо, ложбинки быстро заполнялись пузырящейся мутной водой; подернутые белой вязью пены, по рытвинам заспешили темно-бурые ручейки. В воздухе запахло теплым дождем и детством, живицей и ромашкой.

Вот уже почти рядом шалаш, но намокшая одежда связывает движения, отяжелевшая ноша давит к земле, опять ноет натруженное колено.

Грянул сильный гром. И вдруг мерную дробь дождя заглушил шум вспугнутой бури, затрещали сучья таежных стариков. С каплями дождя в воздухе смешались хвоя и листья и в гонимом бурей месиве, озаренные молнией, блеснули белые ледяные комочки. Опять загрохотало небо, и, словно подчиняясь грозной команде, на тайгу и поляну ринулась в атаку стена белого беспощадного града. И не комочки, а крупные льдинки сбивают цветы, втаптывают их в набухшую землю, косят траву, больно стучат в спину. По скользкому белому булыжнику остаток пути иду спиной к ветру и, наконец, упираюсь ношей в дверь своего жилища. Одновременно с моим приходом, так же внезапно, как и нагрянула, буря с градом умчалась за озеро, оставив на поляне ненужные, сереющие и медленно исчезающие градины. Наконец, гроза совсем притихла, а с серых клочьев облаков на землю посыпался мелкий, прохладный, бесконечный дождик.

В шалаше тепло и уютно, пахнет берестой и сеном. Мерный шелест по кровле потянул к отдыху, напомнил далекое детство. Мы с товарищем, мокрые и смешные, бегали под дождем по улице деревни, напевая: "Золото, золото падает с неба"… Потом забирались на чердак и со сладким замиранием сердца слушали дробь дождя по железной крыше. Прижавшись друг к другу, мы подолгу просиживали молча в чердачной полутьме, улавливая все новые и новые нотки в говоре дождя с жаждущей влаги землею.

"Золото, золото падает с неба…" - с раннего детства запомнились слова из чьего-то стихотворения. С раннего детства деревенская жизнь научила ценить и любить дождь, который вселял в душу радость, крепкую надежду на урожай.

"Золото, золото падает с неба…" - выбивали капли по плоскостям моего самолета, выстукивали в стекла окна уютной холостяцкой квартиры…

"Золото, золото падает с неба…"

Уже тайга спряталась в прохладной темноте, а дождь все моросил и моросил. В такую погоду мне всегда хотелось побыть наедине с дождем, послушать симфонию воды, земли, воздуха и еле слышные далекие раскаты грома. Потом включалась радиола, и в говор дождя вплеталась раздольная русская песня сестер Федоровых… - "Ничто в полюшке не колышется…" или словно сотканная из красот самой природы симфония Чайковского.

Так было там, дома, в деревне, в городе… А сейчас хоть идет и такой же дождь, но он льет и льет на душу нестерпимую скуку и тоску и я дорого заплатил бы за то, чтобы побыть сейчас в кругу товарищей. И сильнее, чем хлеб и суп, сахар и чай, мне нужны сейчас товарищи, друзья, коллектив, люди. И совсем уж трудно выразить словами жажду поговорить, поспорить, посоветоваться, а то и запросто посидеть молча с людьми, избавиться от гнетущего чувства одиночества. Но это желание в дебрях таежного простора остается несбыточным, похожим на сказку.

Нет… Нет!.. Так дальше нельзя. Надо скорее найти самолет, а потом и выход из создавшегося положения…

Всю ночь, не давая уснуть, ныла припухшая нога, а утро двадцатого июля встретило меня дождем и серым туманом. Непогодь и боль в ноге опять неизвестно на сколько дней привязали к шалашу, обрекли на бездействие. Стараясь не поддаться тоске и боли, избегаю постели и, закончив записи, начинаю делать туески из заготовленной бересты.

В этот воскресный день - дни помечал в маленьком табеле-календаре - сшил три ведра и три большие кринки, две кружки и два кузовка под грибы или подо что угодно. А дождь все льет и льет, будто прорвалось прогнившее небо и непогоде не будет конца. В понедельник под шелест дождя изготовил килограммов двадцать колбасы и в туесках залил ее жиром, а в дымоходе печки начал копчение слегка просолевшей медвежатины. На колбасу ушел весь запас соли, и надо его восстановить, вываривая соленую воду в большой посуде. Так, хочешь - не хочешь, нужда заставляет заняться гончарным делом.

Шлепая босыми ногами по грязным лужам, утром двадцать второго июля иду к оврагу, что недалеко от шалаша справа, осмотреть глину и взять ее для пробы. По-прежнему моросит дождь, и с двухметровой обрывистой стены на усыпанное валунами дно оврага грязной струйкой урчит водопадчик. У самой струйки, на кирпично-красном фоне стены оврага, большими коричневыми овалами выделяется вязкая глина. Она показалась мне подходящей для задуманной цели. Деревянная лопаточка то и дело натыкается в глине на валуны, и я, вспоминая медведя и улыбаясь, швыряю их на дно оврага. Один из камней оказался настолько неподатливым, что, подковыривая, я сломал инструмент и, огорченный этим, решил забросить упрямца подальше. Но небольшой, величиною с литровую кружку, валун оказался таким тяжелым, что я уронил его у самых ног под струйку водопада. Из-под грязных брызг, точно благодаря за душ, упрямец улыбнулся мне желтоватым блеском.

- Золото?!- вскрикнул я, принимая такой же душ, и подошел к самородку.

Забылась сломанная лопаточка и глина, в душу хлынула радость и волнующая непонятная тревога. Золото?!. "Золото, золото падает с неба… Дети кричат и бегут под дождем…" - запел я не выходившую из памяти все эти дни песенку неизвестного автора.

Оглядываю навалы мокрых валунов на дне оврага и нахожу еще два самородка поменьше и восемь штук совсем маленьких. Да, да… Коренное золото… Богатейшее месторождение…

Сложив самородки в одну кучу на дне оврага и превозмогая боль в колене, добираюсь до соленого водоема, чтобы осмотреть валуны: нет ли и здесь золота? Но самородков не оказалось, а соленый водоем доверху заполнен мутной дож-девой водой, прорвавшейся в него из ручья через сделанную мной предохранительную гать. Пришлось заняться откачкой воды и починкой преграды. Эта работа отняла весь день