— Могу дать один совет.— Ней подошел к поручику, заговорил тихо:— Сейчас на реке плавать опасно. Если будут затруднения — бросайте баржу.
Никогда!
«— Дело ваше. Итак, всего хорошего!
Голубой катер ушел.
Несколько минут Бологое сидел у стола, сокрушенно подперев голову рукой. Глаза были тупые, влажные. Очнулся он от стука в дверь. Пришел капитан буксира Сухов, толстый седоватый человек, с лицом, сложенным в грубые складки.
— Ах, да!—Болотов поднялся. Идем, капитан, обратно. Немедленно!
— Как обратно? Надо в Богородск. Нет мазута.
— Мазута там не получите.
— Господин поручик!— скрипуче, недружелюбно сказал Сухов.— А как же без мазута? Не подмажешь — не поедешь. Давно известно.
— Заворачивайте немедленно!—отрезал Болотов.— Слышите? Больше я не намерен рассуждать. Моя команда перейдет па буксир.
— На буксир?
— Так надо.
— Хм, как же без мазута?
— Слушайте, уважаемый человече...— заговорил Болотов.— Мне тяжелее, чем вам без мазута. В Богородске — красные.
— Красные? Да-а, вон что!
Сухов вышел, вздыхая.
Подняли якоря. Против течения маленький буксир шел очень тихо, содрогался, густо дымил. Лавина реки неслась могуче, сжимая его грудь и обдавая пылью брызг. Берега медленно подвигались навстречу.
Река казалась Болотову неприветливой. Тяжелый плеск воды, тоскливый шелест белотала, горестный крик отставшей от подруг чайки нагоняли тоску.
Ночью остро почувствовалось одиночество. Баржу никто уже не обгонял, и Болотов понял: они отстали и шли последними по угрюмой реке. Буксир дрожал, взрывал воду, но казалось, что он стоит на месте, не осиливая стремнины. Берега отошли и спрятались во тьме, небо было тяжелое и чужое, огни бакенов мигали зловеще. Влажный и липкий мрак, окутавший землю, приводил Болотова в трепет. Чудилось, что стоит только неудачно повернуть штурвальное колесо « и буксир с баржей окажутся среди этого дикого хаоса ночи, из которого нет путей-дорог.
Бесцельно и потерянно бродил Болотов по палубе, останавливался на корме. Под колесами буксира шумела и бушевала черная, как деготь, вода. Низко над землей стояли крупные звезды.
Подошел капитан Сухов.
— Не спите?
— Не до сна.
— Да, да. Неприятно,— холодновато посочувствовал Сухов.— А наши дела, господин поручик, как хотите, никудышные. Швах дело!
— Шуруй, шуруй!
— Да как шуровать? Мазута не остается губы помазать!
Шуруй! Смотри, несдобровать и тебе!
Безбрежна и враждебна была ночь. Одна звезда сорвалась, покатилась, оставляя в мраке горячий след. Болотов устало махнул рукой и пошел в каюту; чувство потерянности все возрастало и возрастало...
XXV
Ночью возле Мурзихи произошла неожиданная встреча. Из-за мыса вынырнуло странное, невиданное прежде на Каме судно — длинное, остроносое, быстроходное. Судно шло без огней.
— Миноносец!—ахнул Смолов.
Миноносец сразу оказался рядом с лодкой, замедлил ход, и с него закричали:
— Кто такие? Откуда?
— Рыбаки!— ответил Мамай.
На миноносце захохотали.
— Белую или красную рыбу ловите?
— Какая попадется!
— Так. А ну, иди к борту!
— Это зачем?
— Иди без разговора!
— Вот когда зацепили,— испуганно прошептал Василий Ти-хоныч.
Оставив в лодке оружие, партизаны поднялись на миноносец. Их провели в каюту командира.
Закинув остриженную угловатую голову, командир важно развалился в плетеном камышовом кресле. Он был в форме лейтенанта. Небрежно отряхивая папироску над пепельницей из серого мрамора, он спросил:
— Куда едете?
Смолов, стоявший впереди, ответил, смотря прямо:
►— КЛаишеву.
— Большевики? Партизаны?
Смолов понимал, как теперь ни виляй — не увильнешь. В лодке будет найдено оружие и...
— Да, большевики.
Лейтенант вскочил. Он хотел что-то сказать Смолову, но вдруг увидел позади других Мишку Мамая (тот стоял, опустив тяжелые от злобы глаза) и бросился к нему, заорал:
— Га-а, братишка! Откуда? Как?
Кровь ударила Мишке в лицо. Теперь он узнал: это был тот самый матрос-большевик, которого он отпустил за песни.
Матрос растолкал партизан, схватил Мамая за руки:
— Откуда, а? Не узнал?
— Дурак ты! Напугал как!
От радости Мамай так сжал руку Шилову (так звали матроса) , что тот изогнулся, затопал ногой.
— Что гнешься? Что?
*— Да ну тебя, черт!— крикнул Шилов, вырывая онемевшую руку.— Пусти!
Партизаны смотрели на них, ничего не понимая.
Вырвав руку, Шилов похвалил:
— Силенка у тебя! — Обнял Мамая,— Песню мы тогда ведь с тобой не допели, а?
— Сам бросил. А я конца не знаю.
— Не знаешь? Ну, теперь допоем!
И они захохотали.
...Партизаны устроились в матросском кубрике и быстро познакомились с экипажем. Матросы рассказали, как оказался миноносец на Каме. Несколько мелких судов были проведены из Балтики по Мариинской системе в Волгу. Рабочие волжских затонов и ремонтных мастерских вооружили свои суда. Так создалась боевая красная флотилия на Волге. Она оказала большую помощь сухопутным войскам в борьбе за освобождение Казани. Теперь флотилия вошла в Каму, чтобы преследовать отступающих белых. Миноносец идет в разведку, а командир Шилов — он хитрый парень! — на всякий случай надел форму лейтенанта.
Узнав, что партизаны гнались за баржей, Шилов сорвался с места:
— Где она? Ушла?
— Значит, повернула обратно!
Шилов выскочил из каюты.
XXVI
Белые в панике отступали.
В Чистополе поручику Болотову удалось достать немного нефти и мазута. Конвойная команда повеселела:
— Уйдем! Теперь уйдем, ребята!
— Отстали здорово...
— Все равно уйдем!
Не теряя ни минуты, вышли на Каму. Ночь прошла спокойно. На заре опять поднялся низовой ветер. Сначала он добродушно заигрывал с рекой — пролетал, бороздя воду, выскакивал на берега, барахтался в белотале, опять вылетал на реку и зачесывал ее в маленькие кудряшки волн. Но потом, наигравшись досыта, начал сердиться и поднимать зеленоватые глыбы воды. Кто-то невидимый быстро задернул небосвод мохнатой изво-лочью. Над чернолесьем носились большие стаи бронзовых а багряных листьев.
— Ветер может обломать бока,— сказал капитан Сухов.— Зайти бы куда в затончик, переждать.
— У тебя слабая память,— с трудом сдерживаясь, возразил Бологов.— Все забыл?
— Не забыл я...
— Ну так шуруй!
Зашли в излучину. Ветер начал бить в правый борт. Буксир стал припадать на левый бок, словно защищаясь от ударов волн. Баржа то натягивала, то ослабляла канат, грузно раскачиваясь, виляя кормой.
И вдруг налетела буря. Она начала трепать реку за белые космы, исступленно бить о берега. Река вздыбилась и заревела. Буксир то взлетал над водой, то летел в распахнутую пучину реки.
Бологов, в мокрой гимнастерке, со слипшимися волосами, хватался за поручни у входа в матросскую каюту, падал, кричал, а что — и не понять было.
Сильно бросало и баржу. Волны с грохотом разбивались о ее борт, поднимая в воздух голубые языки. Баржа кренилась, изредка дергалась вперед, но тут же, оглушенная волной, останавливалась, вырывая из воды канат. Виселица скрипела, и на ней туда-сюда качались трупы. По палубе бегала, скуля и поджав хвост, случайно оставшаяся на барже черная собака.
Буря все свирепела. На берегах с треском падали сухостойные сосны, старые ветлы. Над рекой летели хлопья сена, мусора, листья, колючая пыль; все вокруг померкло...
Капитан Сухов, без фуражки, в распахнутой куртке, метался у штурвала, что-то кричал матросам. Один матрос-великан, столкнув с лесенки Болотова, выскочил на корму, и через минуту Бологов увидел, что баржа с обрубленным канатом одиноко заметалась на бушующей'реке.
...Баржу сильно качало. Скрипели каюты. Истошно выла собака. Трюм оглушали гулкие удары воды. Смертники испуганно ползали по трюму — в соломе, в тряпье, среди трупов. Неожиданно раздался скрежет, треск, и нос баржи подняло. В трюм со свистом ворвалась вода.
