Катков и воспринял учреждение Верховной распорядительной комиссии как воплощение своей идеи. «Свершилось то, чего следовало

ГРАФ ЛОРИС-МЕЛИКОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ ^__—-

ожидать» — такими словами встретил он указ 12 февраля, в полной уверенности, что именно он убедил власть принять это решение²⁷⁶.

Не сомневались в этом и его единомышленники. Петербургский осведомитель издателя «Московских ведомостей» Е.М. Феоктистов, пересказывая еще неопубликованный указ царя о новом органе власти, резюмировал: «Таким образом мысль Ваша осуществлена». Он сообщал, что, говоря «о необходимости сосредоточения власти» на совещании министров, Александр II «почти дословно повторил передовую «Московских ведомостей»²⁷⁷. «Свершилось по мысли Вашей», — вторил Феоктистову Б.М. Маркевич²⁷⁸. Адъютант великого князя Константина Николаевича генерал А.А. Киреев подтверждал: «Воззвание Ваше «к диктатуре», встреченное со скрежетом зубов нашими фельетонистами, по-видимому, совпало с решением, принятым Государем»²⁷⁹. Не случайно учреждение Верховной распорядительной комиссии и Д.А. Милютин связал с проповедью «Московских ведомостей». Проводником идей газеты в Аничковом дворце, по его наблюдению, был единомышленник Каткова К.П. Победоносцев²⁸⁰. У Константина Петровича давно сложились доверительные отношения с наследником — его бывшим учеником. Великий князь Александр Александрович был решительным сторонником режима диктатуры и накануне совещания 10 февраля обратился к Александру II с письмом, где снова настаивал на введении чрезвычайных мер.

Издатель «Московских ведомостей» выражал мнение определенных слоев привилегированных сословий и влиятельной группировки в «верхах», о чем свидетельствовали письма, поступавшие в редакцию²⁸¹. В годы общественного подъема газета Каткова стала идейным центром сторонников $1а1пд5 цио самодержавия. А сам его идеолог поначалу не сомневался, что военный деятель Лорис-Меликов будет столь же решительным, сколь и дисциплинированным исполнителем идеи диктатуры в его, катковском, понимании: как организованной во всероссийском масштабе и централизованной политики репрессий. «Граф М.Т. Лорис-Меликов ознаменовал себя важными заслугами в военное и в мирное время», — признавал Катков, объясняя свой расчет на то,

что «новое столь высоко ответственное дело, к которому призывает его доверие Монарха, будет ему по силам». Московский публицист высказал свои соображения, какие качества для этого потребны, назвав «ум, проницательный и гибкий, и энергию характера, не допускающего никаких сделок с совестью, ставящего выше всего исполнение долга, и при доброте и мягкости, чуждого суетным, слишком, к сожалению, обыкновенным у нас, увлечениям нравиться всем, даже противникам и врагам». Все это Катков у графа тогда обнаруживал, судя о его «полной уверенности в успехе дела, поскольку успех будет зависеть от личных качеств Лорис-Меликова»²⁸².

В либеральной печати также отмечены черты Лорис-Меликова, внушавшие уверенность в успехе его деятельности. Здесь называлось его умение действовать «со строгой справедливостью и непреклонным достижением поставленной цели». Много говорилось о способности завоевать доверие общества. Из откликов на назначение Лорис-Меликова видно, что в либерально-демократической среде пристально следили за его предшествующей деятельностью, узрев в ней нетрадиционные для самодержавной политики черты. «Неделя» напоминала, что «короткие, случайные, но очень многозначительные известия о графе Лорис-Меликове вскоре после назначения его харьковским генерал-губернатором» дают основание ожидать от него «чего-то нового, не похожего на все бывшее». В «Отечественных записках» надежды на то, что полномочия начальника нового органа «будут приложены к делу умно и с несомненной пользой», обосновывались также ссылкой на его генерал-губернаторство, когда он так сумел вести дело, что «чрезвычайные полномочия его ни для кого не были приметны, а между тем край оставался вполне спокойным, сам же граф пользовался общим всех уважением и любовью». В Харькове он доказал «свое умение и бороться успешно с крамолой, и понимать данное настроение и данные нужды и желания общества».

И в либерально-демократической публицистике Лорис-Меликова также характеризовали как «истинно государственного человека», способного привести Россию к выходу из кризиса, но сам путь к этому понимали по-другому, чем «охранители». В прямой полемике с «Московскими ведомостями» утверждалось, что Верховная распорядительная комиссия не есть «высшее полицейское управление» и не может быть им ни по своему внешнему виду, ни по той задаче, которую она призвана разрешить. Ключ к пониманию ее деятельности либерально-народническая «Неделя» видела в обещании Лорис-Меликова «оградить законные интересы» общества, данном в*его обращении «К жителям столицы». Обращение это в либеральной среде, как и предшествующая деятельность графа, возбуждало надежды, что программа новой власти «значительно расширяется противу прежних программ подобного рода не только в объеме полномочий, но и в теоретической основе». «Долговременный опыт доказал, — напоминалось в «Отечественных записках», — что одними караниями ничего достигнуть нельзя, что карания не только не устрашают и не уменьшают число крамольников, но точно увеличивают их». Здесь ставился вопрос: «В самом положении вещей нет ли чего-нибудь такого, что подготовляет революционный материал?»²⁸³

ф.М. Достоевский, как вспоминал в некрологе о нем А.С. Суворин, возлагая на Аорис-Меликова определенные надежды, волновался вопросами: «Да знает ли он, отчего все это происходит, твердо ли знает он причины?» И, считая главным именно знание «причин», а не ответный террор, сердито добавляет: «Ведь у нас все злодеев хотят видеть...»²⁸⁴

Мысль о недостаточности карательных средств вполне была созвучна Лорис-Меликову и, как уже говорилось, получила выражение В его отчетном докладе царю о деятельности на посту харьковского генерал-губернатора. Она довольно широко проникла и в общество. В письме к главе Комитета министров П.А. Валуеву неизвестный автор, откликаясь на учреждение Верховной распорядительной комиссии, доказывал, что для спасения России «нужна положительная деятельность созидательного ума, а не одна лишь отрицательная». «Рядом с почтенной деятельностью честного и благородного графа Аорис-Меликова должна идти деятельность государственного организатора, все объединяющего», к которой и призывал автор письма. Он предназначал ее графу Валуеву, поскольку в указе об учреждении нового органа власти прочел лишь о репрессивных функциях²⁸⁵.

В либеральном обществе возобладала вера, что Лорис-Меликов сумеет сочетать наведение порядка с созидательной и организующей работой. По наблюдению видного общественного деятеля, профессора Московского университета С.А. Муромцева, после выступления Аорис-Меликова «разлилось в обществе здоровое возбуждение». Правительство еще после убийства революционерами шефа жандармов

Н.В. Мезенцева уже обращалось к обществу «за содействием», как бы отдавая команду обеспечить себе это содействие, и, соответственно, общественного резонанса его обращение тогда не получило²⁸⁶. Выступление Лорис-Меликова отличалось непривычным для власти тоном, стилем и содержанием. «Общество было объявлено имеющим право на самобытное существование. Верно или неверно передавался смысл заявления графа — дело не в этом. Дело в том, что этот смысл был придан ему молвою, и в этом выразилось общественное настроение, общественное чувство»²⁸⁷. Газета «Земство» писала о воззвании графа как симптоме «резкого поворота в направлении нашей внутренней политики». Казалось, правительство пришло к убеждению, «что не репрессиями может быть достигнуто умиротворение, что в обществе государство должно видеть не врага, а союзника. Общество вздохнуло свободнее, в нем воскресли надежды на коренное улучшение нашей внутренней жизни»²⁸⁸.