По экрану, в переливах светомузыки, заметалась стайка пластичных кордебалетчиц и Марина, неоднократно выпившая на брудершафт с каждым из двух «пораненных героев», неожиданно объявила, что сумеет отколоть канкан не хуже резвившихся на сцене вертихвосток.

Сообщив по секрету, что когда-то брала призы на конкурсах бальных танцев, она сбросила халатик и, оставшись в одном пестреньком купальничке, перевязала мешающую движениям смоляную гриву по пиратской моде — галстуком и стала лихо забрасывать загорелые ножки выше головы.

Яша и Эдик, конечно, не могли похвалиться подобными достижениями на хореографическом поприще, но старались изо всех новеньких, еще не обкатанных сил. А вскоре к ним присоединился и Ахенэев.

Диско сменил тягучий блюз и несостоявшаяся звезда мюзик-холла, повиснув на шее Тьмовского, закачалась с ним в танце.

Яша и Владимир Иванович вернулись к напиткам.

— Эх, босс! Знал бы ты, какая у меня в прошлом году манекенщица с Проксимы была! Одно имя — застрелиться можно! Баламутрия!.. Чуешь, как поэтично звучит? О-о, босс! То не женщина — настоящий апокалипсис! Что она со мной вытворяла?! Такая любовь… Ежели она прилетела с делегацией — обязательно познакомлю! Экзотика! Будешь всю жизнь вспоминать.

— Нет, друг, спасибо. Уволь. У меня — Эльвирочка! Так что, экспериментируй сам.

Блюз испустил последний стон и на экране два похабных пустобреха развязно повели программу дальше. В дверь стукнули.

Яша поспешно убрал под кровать следы пиршества и ослабевшим от выпивки языком проговорил:

— Войди-те!

— Вас, князь, какая-то, ну, гм, в общем, какая-то — спрашивает. Настоятельно требует, — пояснил из-за двери едко-насмешливый голос. — Пустить?

— Конечно! — Безмятежно разрешил черт.

В коридоре сдержанно хрюкнули и удалились звать таинственную посетительницу.

Минуты через две, в палату, растянувшись на пороге, проникло нечто маленькое, фиолетовое, с воронкообразными ушами, подвижным хоботом, при трех верхних щупальцах, с двумя козлиными копытцами, рыженьким хвостиком и маленькими рожками.

Создание поднялось, прижало средним щупальцем к пузу пузырчатого плюшевого незнамо-кого и, огласив палату радостным визгом: «Здравствуй, папочка!» плюхнулось на колени к подскочившему от неожиданному Тьмовскому.

— Сынок! Не этот — папочка… Папочка — вот тот! С тетей на крови сидит.

В дверях, опершись щупальцами в бока, стояла моднючая и размалеванная…

— Ба-ла-мутрия!! — Потрясенно охнул черт. — Легка на помине…

— Так я и знала! И здесь — изменяешь! — Баламутрия влепила Якову звучную пощечину.

Князь схватился лапой за щеку и с пол-оборота завелся.

— Сцены ревности устраивать приехала? Нет — какова?! Чье-то чадо в подоле приволокла, а мне подсовываешь… О каком потомстве речь?… Мы же с тобой генетически несовместимы?! — и, взглядом призывая в свидетели Тьмовского, более уравновешенно продолжил. — Ох уж, эти женщины… Ты же современная проксимоцентаврянка…

Яков натянул пижаму и предложил взрывной гостье сесть.

— Между прочим, негодяй, — Баламутрия не прореагировала на последние слова черта. — Это — твой сын! Или отказываешься от кровного ребенка? — Она подхватила фиолетовое сокровище, ласково пощекотала щупальцем в ухе. — Вот видишь, малыш, твой папа не хочет признавать родную кровиночку! Подлец твой папочка!.. Покажи, Яшенька, этому мерзавцу свой хвостик и рожки.

Проксимоцентавренок Яша, обиженно гудя хоботком, отклячил попу и уныло вильнул рыженьким хвостиком.

— Как же так, Баламутрия? Каким образом мог получиться этот шпингалет, ведь — явная несовместимость?! У нас даже кровь разная! Я уж не говорю о способах деторождения! Нет, ты явно что-то путаешь!

— Мерзавец! Все вы, мужчины, одинаковы! — Баламутрия вытянула одним из щупалец из сумочки носовой платок и утерла сынку хобот. — Как дело касается каких-нибудь обязательств, семьи, так сразу — в кусты! Кровь у нас, видите ли разная! К твоему сведению, у Яшеньки кровь — коричневая! А хвост и рога? Разве не твой подарок? А копыта, наконец?? Откуда!! От проксимоцентаврянина, что ли? Неужели ты все забыл?!! Кто клялся в вечной любви, кто забивал мне голову тем, чтобы я родила неповторимого сына и назвала его в твою честь! Я поверила, и перед нашей последней просьбой обратилась здесь, в шестом круге, к генетикам с просьбой помочь. Не знаю, что они со мной сделали, но на Проксиму прилетела, уже ожидая нашего ребенка. И вот — итог! Отец не признает родного сына! А я то, дура, рванулась в ад, тешила себя надеждой, хотела сюрприз любимому преподнести! Как же? Первый в истории совместный ребенок от черта и проксимоцентаврской бесовки… Наши политики на всю систему раструбили, что мой Яшенька — символ дружбы и сотрудничества двух преисподних. Ты не рыло воротить должен, а гордиться! Вот, посмотри. И пусть тебе будет стыдно!

Баламутрия швырнула черту несколько иллюстрированных журналов. На обложках и вкладышах счастливая манекенщица демонстрировала читателям сногсшибательные туалеты и своего сыночка. Рядом с этими, отлично выполненными стереоскопическими иллюстрациями была помещена черно-белая фотография КНЯЗЯ Загробштейна.

Портретное сходство между двумя Яшами несомненно существовало. От матери «символ дружбы и сотрудничества» унаследовал где-то сорок-пятьдесят процентов…

— Тут не по-нашенски написано! — Огрызнулся черт, которому улыбнулось «счастье» стать родоначальником новой расы. Это в его планы не входило. — Ты, Баламутрия, брачная авантюристка! Где доказательства, что именно я отец этого проксимцентавра-чертенка или черто-проксимоцентавренка? А? Ну где? Мало ли в аду чертей! И где у меня уверенность, что ты еще с кем-нибудь не укрепляла межгалактические связи? И вообще, гражданочка: я Вас — не знаю!

— О-ох, Яков! Какая же ты все-таки сволочь!.. Да я каждый твой шрамик изучила, каждую родиночку. И про наколку подмышкой не забыла: «Баламутрия — любовь моя!»

— Вы все слышали? — Заорал черт, зацепившись за спасительные откровения бывшей любовницы. — Так вот, милая. К твоему сведению, нету у меня ни шрамиков, ни наколок. Ну и ловка, подруга! Прошу Вас, гражданочка, укажите, какие у меня особые приметы? Хотя, заранее скажу — дохлая Ваша затея!.. Поклеп возводите. Я может быть и сволочь, но, прошу учесть, — порядочная!

— Ах, указать?! — Баламутрия попыталась обхватить извивающейся конечностью Яшин хвост. — А шрамик от ожога у кисточки?

Черт с готовностью задрал хвост трубой и сунул его под хобот нарушительнице спокойного холостяцкого бытия, аргументируя свою непричастность к появлению на свет лилового Яшеньки.

— Ну что, съела?! — Раздухарился Яков и попросил присутствующих подтвердить свою правоту.

Владимир Иванович не знал, то ли смеяться, то ли осуждать своего любвеобильного помощника.

— Прекрати паясничать, ловелас! — Попыталась проявить женскую солидарность Маринка. — Иначе отведу Баламутрию в хранилище и покажу твою татуированную шкуру.

Но Яков и ухом не повел. А войдя в раж, продолжал, на чем свет стоит, костерить инопланетянку, обвиняя ее не только в брачном авантюризме, но и в политической подтасовке фактов.

— Ну, дорогой, держись!! — Оскорбленная в лучших чувствах Баламутрия, глотая слезы, прижала к груди безотцовщину и направилась к выходу. — Ты у меня по суду алименты платить будешь. До третьего поколения внучат. По закону! И на все преисподнии ославлю! А сейчас возьму справку из лаборатории об установлении отцовства. Вот так-то! Подлец!..

Хлопнув дверью, инопланетянка покинула палату…

— Ушла! Ну да, бог с ней! Поехали дальше веселиться! — Как ни в чем не бывало, предложил Яков.

Но в палате никто не отозвался на этот призыв, кроме телевизионного экрана, на котором лобызал микрофон какой-то завитой тенорно-сопранный певец.

Даже Эдик осуждающе посматривал на своего друга и дальнего родственника. А о Маринке и говорить не стоило: черт шкодливо избегал ее презрительного взгляда. Взгляда, которым еще пол-суток назад она обещала ему все адовы наслаждения…