— Если не секрет, батюшка, переквалификация девиц — Ваша забота?

— А-а-а, м-мы-м-ы! Отчасти… Чисто платонически… То есть, теоретически, — Гавриил явно зарапортовался, запутался в определении своей роли и, окончательно смутившись, произнес:

— Во всяком случае, для меня лично, общение с обретшими веру — елей душевный и успокоение.

Владимир Иванович, внешне, остался доволен объяснением растерявшегося архангела и, чтобы не усугублять страдания слуги Господня, перевел разговор на «Наших осветлителей».

— Батюшка, а этот стенд, по всей видимости, служит своего рода, предостережением. Выявляет теневые стороны деятельности Тоски?!

Гавриил скривился, неразборчиво просипел под нос, вероятно краткую молитву, которая завершилась дежурным: — Прости, Господи… — Прокашлялся, прочистил горло и, уже уравновешенно, попрекнул.

— Окстись, сын мой! Как можно! На фотографиях — гордость третьего круга, осветлители. Осветлители не по долгу, а по призванию! Передовая мракобесовская интеллигенция!

— Позвольте! — Перебил его Ахенэев. — Тогда мне не совсем ясен смысл термина — осветитель? Они что, близки к кинематографу? О мракобесах — молчу. С детства знаком, да и пресса нет-нет, да и обыграют, в зависимости от симпатий и настроения…

— О-о-о, сын мой! — Архангел полностью вышел из шокового состояния, забасил, как на службе. — Запомни! Осветлители — ядро Тоски, ее нерв, постоянная неутихающая боль Господня. Какой кинематограф? Денно и нощно, в угоду Всевышнему, но с повеления Всетемнейшего, они, не жалея сил, осветляют души грешников. Взгляни, как бескорыстно-самоотвержен их труд. Проникнись!..

Владимир Иванович пристальнее вгляделся и… позеленел лицом. Стенд исходил в крике!

Растянув сверкающие клыками пасти в улыбках, определение которых стало нарицательным, черти изощренно терзали грешников.

Ахенэев отшатнулся, а Гавриил, не уловив произошедшей с фантастом перемены, продолжал разглагольствовать.

— Осветлители — рулевые Тоски. Из поколения в поколение передают они секреты мастерства. Третий круг — их вотчина и клан мракобесов, вымуштрованных, волевых чертей — творит чудеса! Хотя, встречаются и инакомыслящие… Но — это отклонение от нормы…

Святой выдохся, уронил тело в кресло и потух.

— Наворочено — сам черт ногу сломит. — Безрадостно подумал Ахенэев. М-м, да. — На душе было слякотно. — А как же грешники, отче? Неужели подобный изуверский метод осветления себя оправдывает?

— Отрок! — Архангел раздул ноздри. — Не тебе говорить, не мне слушать: грешники — стадо. В загонах. Любому, знакомому с философией человеку известен принцип Катарсиса: очищения через трагедию и муку. И этот принцип, здесь, неукоснительно соблюдается! Так что, в отношении идеологии, в Тоске промашки нет. Дело поставлено на историко-философски обоснованную почву. А конкретно — вот — полюбопытствуй…

И архангел Гавриил протянул Владимиру Ивановичу увесистый альбом в глянцевом супере.

— Издан специально к 30 000 юбилею!

Ахенэев, пресытившийся агитационной бравадой, хмуро скользнул глазами по иллюстрациям. Так оно и есть! На первой же странице был помещен снимок блаженного. Мерцающая улыбка дистрофика, в окружении чертей-садистов.

— Он что — мазохист? — Удивленно уточнил Владимир Иванович.

— Что вы, что вы! — Всполошно запричитал Гавриил. — Боль телесная — исцеление. Через нее душа очищается от греховного, осветляется!

— Какая мерзость! — Внутренне содрогнулся Ахенэев и хотел захлопнуть альбом, но архангел воспротивился.

— Не горячись, сын мой. Это — всего лишь преамбула.

Гавриил раскрыл следующий лист. Владимир Иванович, против воли, опять взглянул на иллюстрацию, устало вздохнул.

— Соты-то к чему? Намек на сладкую жизнь грешников, что ли? — Съязвил он.

Архангел запыхтел, но совладал с накатившим приступом астмы, патетично поправил.

— Это не соты, уважаемый, а ячейки — стойла. Хотя сходство имеется. Вид тоски с высоты, так сказать, птичьего полета.

— Непонятна цель локализации. — Сухо заметил Ахенэев.

— Исключительно для комфорта. Самоуглубление, самоанализ, самосозерцание — это тонизирует, дает пищу для раздумий. Собственно, не мною придумано. Труды корифеев-осветителей, разработки наших институтов. Вот некоторые из них.

Святой пододвинул Владимиру Ивановичу внушительную стопку книг. «Грешник в условиях локального содержания», «Категория загонов», «Обязанности председателя Сучки»… Перечисление фамилий соавторов каждого издания занимало не менее двух страниц.

— Выпрошу пяток книжонок на память. — Мелькнула у Ахенэева мысль. — Наверняка, раритеты…

А архангел комментировал следующий снимок.

— Обрати внимание, сын мой, на две, почти одинаковые, фотографии. Два стойла, но — какая разница?

Ахенэеву почему-то вспомнился подобный психологический практикум из журнала «Наука и жизнь».

— Стойла. Почему стойла? — Назойливо стучало в висках. Но вопрос святому он не задал, постеснялся.

— Да, вроде бы, стойла, как стойла, — Владимир Иванович поправил очки, — вот только не пойму, что это за предмет на стене.

Гавриил с уважением посмотрел на своего подопечного.

— А голова у тебя варит, отрок! Заметил. Вот что значит наблюдательность. Другие и увидят — промолчат. Именно в этом предмете и различие. Это — ухо Наитемнейшего, конечно, в переносном смысле. А теперь — сравни. Одно — вылизано до блеска, другое — наоборот, затянуто паутиной. О чем это говорит? — Архангел рассыпал смешок. — То-то и оно. Обитатели этих стойл по-разному смотрят на предоставленную возможность доносить на соседа, тьфу ты, черт, — прости Господи, — осветляться. Прочти подписи под снимками.

— Стойло члена Дад и председателя Сучки —

— Стойло злостного нарушителя режима Тоски — Ахенэев непонимающе, с затаенной думкой, спросил.

— Не соображу, а причем сучки? Ударение на «у» или на «и»?

— Не глумись, сын мой! Сучки — самодеятельный учредительный комитет исправляющихся. — Святой важно закончил фразу и, ни с того, ни с сего, хлопнул себя по лбу. — Господи! — Он поглядел на настольный календарь. — Да у меня же сегодня приемный день. Во, как раз, вволю пообщаешься и с Дадовцами, и с членами Сучки, и с нарушителями… Тсс! Тихо!..

За дверью послышался неясный шум.

Гавриил на цыпочках прокрался к двери и резко распахнул ее. В келью, не удержавшись на подогнутых ногах, шмякнулось создание, увенчанное специнвентарными Дадовскими рогами и, что чрезвычайно удивило Владимира Ивановича, с длинным пушистым хвостом. Гавриил встряхнул Дадовца за шиворот, но одновременно защемил пяткой хвост, который с легким треском отделился от туловища чертоподобного.

Уличенный в подслушивании грешник на секунду сник, подхватил подпорченную часть туалета, но тут же нахально зыркнул глазом на архангела и бодро представился.

— Сбесившийся девять три ноля полета восемь в кубе, Председатель Сучки, по вашему вызову явился. Остальные члены комитета выполняют задание Чертоломного отдела, собирают дискредитирующую других грешников информацию.

Председатель Сучки крутнул в воздухе оторванным хвостом-опахалом, порылся в карманах и, вытащив сложенный тетрадный листок, заканючил:

— Отче, подмахните ходатайство на широкие полномочия. Пора отсюда сматываться. Невмоготу больше. Не в жилу. Да и срок подошел. Порекомендуйте, что Вам стоит, и печать желательно.

— А шпионить за мной — в жилу?

— Бес попутал, ей Богу!

Если для архангела подобные вторжения были не в диковинку, то появление данного экземпляра как-то покоробило Владимира Ивановича.

— Ну и специфика… — Изумился он.

Гавриил водрузил на нос очки и углубился и чтение ходатайства.

Тем временем Дадовец, отчаявшись пристегнуть хвост на место, огорченно накинул его на шею, как горжетку. На Ахенэева поглядывал настороженно, с опаской. А вдруг этот модный черт, вероятно обладающий немалым влиянием, сотворит какую-то каверзу?

— Так-с, — Гавриил закончил чтение, извлек из стола пузатый гроссбух. — Посмотрим, стоит ли подписываться иод этой челобитной. Ага… Епитимьи я на тебя накладывал? Накладывал. И неоднократно.