Селяне сходятся в полукруг, у некоторых в руках факелы из рисовой соломы, смоченной битумом.

Близняшки Фуонг выводят вперед толстого вьетнамца в белой рубахе, белых штанах и белых туфлях. Близняшки Фуонг пинками ставят его, со связанными руками и завязанными глазами, на колени. Мужчина умоляет и плачет. Когда его плач ни к чему не приводит, он начинает плеваться и ругаться. Где-то в глубине толпы какая-то женщина начинает вопить и вырываться из рук селян, которые держат ее на месте. Невозможно понять, вопит эта женщина, гневаясь на мужчину в белом, или желая его защитить.

Дровосек выходит вперед. Он поднимает руки над головой и тут же опускает. В свете факелов горячим серебром мелькает кривой клинок ятагана, который отрубает толстяку голову. Голова укатывается в тень. Тело оседает вперед, ноги корчатся в судорогах и дергаются. Кровь с напором выбрасывается из обрубленной шеи, сильно и обильно. Черная лужа крови впитывается в песок.

Близняшки Фуонг берутся за бамбуковый шест под руками Сранни-Ганни и вытаскивают его из ямы. Они грубо волокут его на край опушки и привязывают к пальме. Вытягивают бамбуковый шест и высвобождают руки, разрезая путы.

К деревую прибывает огневая группа из двенадцатилетних девчонок с молотками. Две девчонки тащат деревянные колодезные ведра. Они ставят ведра верх дном и встают на них. Пока Сранни-Ганни пытается вырваться, выпучив глаза и исходя воплями под кляпом, четверо девчонокприколачивают гвоздями к дереву его руки и ноги.

Еще одна девчонка выходит вперед. Девчонка высокая, с белой кожей. Она движется очень медленно, стройная, грациозная, красивая. На ее безупречном лице-ни одной азиатской черты. Классическая голубоглазая рыжеватая блондинка с манящими глазами, раздувающимися ноздрями и капризно выпяченной нижней губой. Зовут ее Ангелочек. В шалмане Сранни-Ганни она звезда, приманка для публики.

На Ангелочке расшитые стекляшками джинсы, кроссовки "Адидас" и желтая майка, растянутая тяжелыми круглыми грудями. На майке красуется надпись "БОГАТАЯ СУЧКА" из блесток, которые посверкивают в мерцающем свете факелов. На шее болтаются длинные бусы из розовых пластмассовых шариков.

Сранни Ганни глядит на Ангелочка. Глаза его полны слез, он плачет, ничего не может понять. Он глядит на Ангелочка так, словно узрел богиню во сне. Потом отводит взгляд от Ангелочка и замечает меня, встречается со мной глазами, пялится на мое лицо и форму армейского капитана.

Ангелочек протягивает руку и дотрагивается до щеки Сранни Ганни, вытаскивает кляп, склоняется к нему настолько близко, что он может ощутить запах дешевых духов между ее грудями, так близко, что от ее горячего дыхания толстые стекла очков затуманиваются. Она целует его в губы своими безупречными губами, тесно прижимается к нему своим безупречным телом.

Удивленное выражение на лице Сранни Ганни сменяется гримасой ужаса. Он дергается, вопит, скулит, стонет, кашляет, охает, и снова вопит.

Поздно, однако.

Ангелочек поворачивается и демонстрирует зрителям-селянам окровавленный нож в окровавленной руке. В другой руке – ее трофей, кровавый кусок розовой плоти.

Она показывает его Сранни Ганни. Когда она показывает его, глаза Сранни Ганни пытаются выскочить из орбит. Он пытается завопить, изо всех сил пытается завопить, но не в силах издать ни звука.

Девчонки, которые стоят на колодезных ведрах, принимаются за дело. Одна зажимает нос Сранни Ганни, а другая тем временем пережимает ему глотку. Наконец он вынужден открыть рот. Ангелочек запихивает Сранни Ганни в рот его же окровавленный член с яйцами. Девчонки на деревянных ведрах держат его за голову и продолжают сжимать глотку, пока Ангелочек сшивает губы суровой черной ниткой.

Покончив с шитьем, Ангелочек вытаскивает из кармана джинсов нечто похожее на отполированную до блеска винтовочную гильзу. Она выкручивает из нее ярко-красную губную помаду. "Фуонг Хуоанг", – говорит она и толстым слоем красит красным неровно сшитые губы Сранни Ганни. "Программа Феникс".

– Ты Феникс, – говорит она, указывая помадой на Сранни Ганни. Странно слышать, как человек с таким американским лицом говорит по-английски с таким сильным вьетнамским акцентом. "Ты Феникс", – говорит она снова с ожесточением в голосе. Затем, глядя ему в глаза, приблизив лицо так, что его можно поцеловать, она говорит: "Ты Феникс … Вот тебе Феникс!"

Наступает полная тишина, как после битвы.

Селяне расходятся, растворяясь в темноте.

Кто-то бросает факел в шалман, и фанерный бордель взрывается, превращаясь в пламенный дворец.

Потное лицо Сранни-Ганни обращено ко мне с таким же выражением, какое я видел когда-то на лице умирающей девчушки-снайперши во время битвы за город Хюэ. Сранни-Ганни страдает. Его глаза молят о милосердии.

Я вытаскиваю тяжелый пистолет из наплечной кобуры и нацеливаю его на Сранни Ганни. Он может еще несколько дней провисеть вот так на пальме, вопить будет, а тем временем птицы и муравьи займутся его глазами, и черви будут заползать в его рану в паху и выползать обратно.

В красных сполохах горящего борделя его глаза умоляют меня пристрелить его. Я навожу пистолет ему в лицо. Но откуда Сранни Ганни знать, что пистолет не заряжен? Я щелкаю курком незаряженного пистолета, и он дергается. Я отворачиваюсь, видно, что он ничего не понимает.

Довожу до вашего сведения: с милосердием у меня плоховато.

Дровосек кладет руку мне на плечо – это сигнал, что командир Бе Дан, братья Нгуен и близняшки Фуонг выдвигаются. И мы уходим оттуда, где некий умирающий комендор-сержант морской пехоты остается висеть, прибитый к дереву и изувеченный, с губами, размалеванными красной помадой, как у шлюхи.

Мы уходим скоро, бесшумно как привидения. Без колебаний мы утыкаемся в плотную черную стену джунглей, и черная стена джунглей растворяется перед нами и впускает нас.

И вот я снова в Хоабини, неделю спустя после того как Сранни-Ганни был изувечен и умер, и слушаю, как Сонг и командир Бе Дан любят друг друга. Я сижу под землей в тайном тоннеле под нашей хижиной. Залез, чтобы поизучать старый глиняный макет оперативной базы Кхесань. Позиции американцев обозначены черными флажками. На макете отмечены все кусты, все блиндажи, свалка артиллерийских гильз, командный пункт и точное местонахождение проволочных заграждений, "клейморов", минных полей, пушек, гаубиц, счетверенных пулеметных установок 50-го калибра и пулеметов М60. В Кхесани я провел год, и никогда не имел столь подробной информации об этой базе.

Дровосек и Джонни-Би-Кул повезли повозку дров на продажу, на рынок в соседнюю деревню. Темнеет. Пора бы им уже и вернуться.

Слышу звуки – словно кто-то стонет от боли. Осторожно заглядываю в дом через щелку в дверце. Когда живешь во Вьетнаме, то никогда не знаешь, кто может заявиться с неожиданным визитом.

В желтом свете керосинового светильника вижу радость на лице Сонг, которая глядит на командира Бе Дана.

– Гм, – говорит он нежно. – Дорогая моя.

Сонг встает, обнимает его, целует. "Ан тхо, – говорит она. – Любимый мой". И добавляет: "Ма шери".

Они снимают друг с друга одежду медленно, с нежностью.

У Сонг очень красивое тело. Я гляжу на нее со своего насеста для подглядывания, и глаза мои не просто широко раскрыты, они еще шире. В волосах ее хризантема. Груди у нее маленькие, но безупречной формы, соски напряглись, они почти черные. Единственные недостатки ее тела – шрамы на ногах от работы на чеках, следы порезов о колючую проволоку и отсутствие трех пальцев на левой ноге, с тех времен, когда ее пытала Национальная полиция.

У командира Бе Дана тело страшное, в ямках от пуль и осколков, усеяно шрамами от порезов о колючую проволоку.

Сонг опускается на колени и берет у командира Бе Дана в рот.

Через несколько секунд они ложатся на тростниковую циновку и начинают заниматься любовью. В промежутках между приглушенными вздохами и долгими стонами наслаждения они что-то шепчут друг другу. Темп повышается, и их любовная схватка становится жаркой и почти яростной, как при изнасиловании, и вот уже они трахаются, с восторгом спариваясь как два сильных животных, напрягая все мускулы, они обливаются потом, и как же они красивы!