— А что потом?

— Очнулся. Щербатый с презрением смотрит. Тело уже убрали. Он весь в крови. «Слаб. Малохольный. Не годится», — произнес он. Что-то хотел сказать, потом махнул рукой: «Ладно, поглядим»…

— Так что, Щербатый кровь пил?

— Нет. Это концерт, на меня рассчитанный, проверка на Шивость. Ему постоянные переливания крови требовались. Он есь гнил изнутри. На крови этой свежей и держался. У него

Шприц был — доктор свой, по-моему, слегка помешанный, что, впрочем, неудивительно. В подвале несколько человек томилось, «собаки Шприца» их прозвали — с них постоянно кровь Щербатому качали.

— Что с ними делали?

— Когда высасывали кровь — они помирали. Закапывали их. Но это для жизни. А еще Щербатый любил развлечения для души. Ему нравилось, когда на его глазах убивали. Он не вставал с постели, лежал, как разложившийся вздувшийся труп. Только слабое дыхание говорило, что он жив… Разные развлечения практиковались. Нравилось ему, когда у его ног сношаются — притом чем моложе пацан и девчонка, тем лучше. Потом их Шприцу отдавали или забивали.

— А ты?

— Не доверял он мне с самого начала. Сперва я под замком сидел. Потом выпускать стали, приставили за мной Басмача. Пытались приучить, нож в руки совали, требовали — убей. Мальчонку из бродяг — только таких брали, кого не хватятся — я должен был запороть. Не стал. «Или ты, или тебя», — сказал Щербатый… А я не мог. Я в бездну глядел и понимал, что этот шаг — страшнее смерти. — Леха Ледокол замолчал, в его глазах появилось странное выражение.

— Что потом было?

— Мне казалось, кровь дает Щербатому абсолютную власть над своей компанией. Они делали все, что прикажет… Сказать, что его боялись, — значит ничего не сказать. Он паническое ощущение у всех вызывал… А самое страшное — они втянулись. Они будто взяли кусок его власти, угождая ему… Знаешь, посвящение своеобразное такое. Хлопнуть стакан человеческой крови.

— Говорят, после этого предрассудки как рукой снимает, — кивнул Аверин.

— Именно. Переступивший через это становится готовым на все.

— Сколько народу они порубили?

— Не знаю… Под домом погреба, ямы кругом вырыты. Дом на костях, как на кладбище, стоял. Не завидую тем, кто сейчас там живет.

— Дом на костях, — по спине Аверина побежали мурашки. Он слишком многое видел и слишком многое знал, но такое слышал впервые.

— Знаешь, самбист. Я тогда понял — есть он, водораздел для душ. Есть тот выбор — одни к Богу, другие к дьяволу… И еще — есть что-то в нас, что тянет на ту или иную сторону… Я не смог прийти к ним.

— И должен был погибнуть?

— Да. Но сперва, когда я отказался мальчонку зарубить, меня оставили в покое. Я тогда не понял почему, а потом дошло — Щербатый видел меня насквозь. Он играл со мной, как кошка с мышкой. Он знал, что я приду его убивать.

— Ты намеревался его убить?

— Еще как. Дождался часа, пробрался к нему в комнату. Он спал. Я взял молоток. И получил по черепу сзади. Как дурачок попался. Щербатый все просчитал. Он смеялся. Я очухался связанный. И рядом смеющаяся слабо — сил на хохот не хватало — туша. И его помощнички смеются.

— И тебя приговорили?

— Приговорили. На цепи держали в подвале, как кота пушкинского. Калач, мой наставник, за мной присматривал. Он, гад, наслаждался. Не бил, ничего. Он питался моими страданиями. Моим ожиданием смерти. Ему это нравилось. Он со мной разговаривал. Это был его коронный номер — изводить беседами. Как кошка с мышкой — даст надежду, пообещает у Щербатого жизнь мою выпросить, отпустит чуток, а потом опять когти выпускает. Чего объяснять. Это все необъяснимо.

— И сколько все это длилось?

— Может, неделю, может, месяц… В этом чертовом погребе я потерял счет дням… А потом я сбежал.

— Как?

— Сумел подточить крюк, на котором цепь висела. И выбрался наружу… Мне казалось, что выбрался. А пробрался в соседнюю камеру. Там «пес Павлова» жил — доходяга обескровленный. Я видел, что осталось ему немного. Он почти сбрендил. Я ему предложил бежать.

— Это тяжело?

— Невозможно. Охранники толк в своей работе знали… И я пустил парня вперед. К воротам, чтобы он отвлек на себя внимание охранников. Я воспользовался им как обманкой. И они клюнули… До сих пор просыпаюсь, вспоминая его лицо — изможденное, но с лучом надежды. Но у меня не было выхода. Мы бы погибли вместе…

— Что потом с домом стало?

— Это как замок Дракулы. Не знаю. Щербатый оттуда съехал. В Ростов. Там ему и конец пришел.

— Сам помер?

— Убили — какие-то старые счеты в воровском мире, да упыри его в свет вышли. Начали вращение. Им Щербатый вроде как с кровью и удачу дал. Все поднялись. Все в авторитете Через детскую жизнь, через мать родную перешагнуть — пожалуйста. Кровь просто так не пьют. Кровь от оков освобождает Так-то, самбист.

— А ты что?

— А мне куда? Я к ворам прикипел. Мне только там и оставалось жить. Тем более цель у меня появилась.

— Всех подельников Щербатого извести?

— Точно… Где был, что делал — не скажу. Тебе неинтересно. Но своего достиг… Один остался — Калач. Тертый Калач. Опытный Калач. Умный Калач… Ты, самбист, мне его отдай. Он вам без надобности — с доказательствами у вас плохо, вывернется.

— Не знаю, — сказал Аверин.

— А что тут знать? Я его все равно достану.

— Я пока ничего не знаю, Ледокол. Буду думать…

— Думай. Но прав все равно я…

Оперативники ГУУРа, крутя наемные убийства в нефтебизнесе, вышли на одного из заказчиков — генерального директора фирмы «Тантал». Антона Свиридянского. А оперативная группа ГУОПа под руководством полковника Сидорова (с кем Аверин брал штурмом владения Акопа Дадашева) уличила шефа «Тантала» в банковских аферах и махинациях с поставками нефти. Прошла информация, что тот в ближайшие дни улетает в Израиль.

— Будем брать ворюгу, — сказал Сидоров, к которому Аверин заехал согласовывать мероприятия.

— Когда? — спросил Аверин.

— В аэропорту, — Сидоров улыбнулся и щелкнул пальцами. — Лучше всего на нервы действует. Он уже одной ногой там — за бугром. И знает, что за бугром его никаким ментам не достать. Подходит в таможенную зону, а ему говорят — пройдемте, кое-что утрясти надо. И тут возникаем мы. Стресс рухнувшей надежды. Клиент готов к разговору. И сразу начинаем его грузить на две линии — на организацию наемного убийства и на махинации. Хоть по какой-нибудь разговорится.

— Логично.

— Значит, договорились. Силовая часть и наблюдение за нами.

— Договорились.

— Билет, кстати, у него на завтра. Бабу свою с собой берет.

— Жену?

— Да нет. Вроде невесты. Девчонке чуть за двадцать.

— А ему пятьдесят пять.

— Разница в возрасте вполне залечивается миллионами баксов на счету…

Утром Аверин с Сидоровым были в аэропорту «Шереметьево-два». Они отправились к начальнику УВД, обслуживавшего аэропорт. Объяснили ситуацию, обоговорили детали мероприятия.

— Сделаем, — обещал начальник УВД. — Людей дать в помощь?

— Нет, не надо. Но пускай под рукой будут на случай осложнения ситуации, — сказал Аверин.

— Все сделаем, — кивнул начальник УВД.

Свиридянский подкатил на длинном черном «Линкольне», за ним следовал пятисотый «Мерседес». Провожали его два «быка" — телохранителя и невысокий худой очкарик, которому на лоб хотелось налепить табличку — „брокер“. Брокер в России — это не банковский игрок. Это генотип — люди с определенной внешностью, замашками и мопалью. Рядом со Сви-ридянским находилась женщина, с которой он улетал. Действительно, красивая, молодая, изящная, тонкая, в ней ощущалась порода, в ней присутствовал шарм, она нисколько не походила на пустоголовых и унылых „мисс Вселенной и Московской области“. Когда Аверин увидел ее, у него засосало под ложечкой.

— Третий первому, — прошуршала рация.

— Первый на проводе, — ответил Сидоров. — Привели клиента, — сообщил главный группы наблюдения, которая пасла Свиридянского.