Кобзев был членом всех общественных советов — МВД, ГУВД Москвы, постоянно отирался в генеральских кабинетах и ходатайствовал о «невинно пострадавших», просил разобраться с какими-то делами и часто достигал успеха. Особенно его позиции укрепились с назначением нового начальника ГУВД Панкратьева, с которым он поддерживал достаточно теплые отношения. Неплохие отношения у генерала были и с самим Отари — начальник ГУВД и знаменитый гангстер вместе занимались спортом, вместе ездили на чемпионаты. Если разобраться, между полицейскими и ворами не всегда существует антагонизм, на некотором уровне они сосуществуют в одной плоскости очень уютно. Аверин воспринимал это философски, не уставая повторять: ничего, воры наводят контакты с генералами, а сажают-то их лейтенанты. В отличие от досужих представлений, дело, которое закрутилось, спустить на тормозах даже начальникам с большими звездами порой оказывается невозможно.
В «Новостях» рассуждали о коррупции. Продолжался скандал вокруг пресловутых одиннадцати чемоданов Руцкого, в которых якобы содержались доказательства взяточничества в высших эшелонах власти. Президентские структуры в долгу не остались, и появилась на свет антикоррупционная комиссия, в которую входили совершенно уникальные люди. Один из них, тянущий по весу куда больше центнера, прославился участием в качестве адвокат-прокурора по делу партии, где он доказывал преступность «организации, именующей себя КПСС». Доходили слухи, что еще во время работы в МВД этот человек был завербован КГБ на почве увлечения существами одного с ним пола. Говорят, еще в восьмидесятом году тогдашний министр внутренних дел Щелоков, узнав об этом, сказал: «Мне в ведомстве ни педерастов, ни стукачей не надобно», — и на том карьера этого человека в ведомстве закончилась. Комиссия клеила Руцкому участие в каких-то махинациях, но липа просматривалась очень явно. Впрочем, к чемоданам Руцкого Аверин относился не лучше, зная, что реальные данные о коррупции перемешаны там с огромным количеством дезинформации, что давало возможность острую, смертельно опасную для государства проблему с коррупцией опять перевести в плоскость взаимообвинений, обсуждений, переобсуждений.
Представитель администрации президента обвинил Верховный Совет в аморальности и полном отсутствии принципов, в желании столкнуть Россию с пути обновления. День за днем нагнеталась истерия. У Аверина возникало ощущение холода. Что-то должно случиться. Страна балансировала на грани, и он подозревал, что эту грань скоро переступят.
Он выключил телевизор. Посидел молча. Пушинка начала тереться о его ладонь мордой.
— Не буду с тобой играть, ясно?
— Мур-р.
Аверин задумался. Потом взял телефон. Набрал номер.
— Але… Маргарита. Это Вячеслав.
— Здравствуй, — послышался милый голос.
— Я хочу тебя видеть.
— Ты обещал позвонить еще два дня назад.
— Работали по «Савою». Просто не мог.
— Понятно.
— Мы встретимся?
— Встретимся, — после замешательства произнесла она. — Приглашаю тебя в Пушкинский музей.
— Отлично. Когда?
— Через полтора часа у музея. Годится?
— Годится…
Через полтора часа Аверин взял Маргариту под ручку и провел в Пушкинский музей.
— В Египетский зал, — с воодушевлением произнесла Маргарита. — В прошлой жизни я наверняка была египтянкой. Внутри что-то подводит, когда я вижу египетские произведения искусства. Хотя, конечно, коллекция здесь ни в какое сравнение не идет с Каирским музеем.
— Ты была в Каирском музее?
— Была. В тринадцать лет. Отец два года работал в Каире… Жутковатое ощущение. Наверное, миллионы статуй. Потрясающее золото Тутанхамона. Длиннющие коридоры, вдоль которых в несколько ярусов идут саркофаги — только саркофаги.
Жутковато.
Аверина тоже завораживали витрины со статуэтками странных египетских богов. Не по себе становилось при взгляде на саркофаг и лежащую в нем мумию. Ему исполнилось десять лет, когда он впервые попал в Пушкинский. И Египетский зал поразил его до глубины души. В нем ощущалось что-то ирреальное, чувствовалось, как нигде, что наша действительность — лишь островок обыденности в великом океане тайн истории. В египтянах Аверину чудилось что-то чуждое и вместе с тем притягательное. Какая-то странная, бездонная, непонятная духовность, противоположная плотскому миру греков и римлян. Будто это инопланетная цивилизация, ничего общего не имеющая с земной. «Вы, греки, как дети», — говорили египетские жрецы Солону. И это было действительно так.
— Красавицы, — сказала Маргарита, стоя перед витриной и рассматривая статуэтки изящных египетских кошек. — Египтяне знали толк в красоте. Кошка для них была священным животным. Это европейцы в средние века жгли кошек, считая их порождением дьявола. Кошек обвиняли в том, что на Европу обрушилась чума, хотя именно кошки боролись с ней, уничтожая крыс. А египтяне кошек боготворили. Они их мумифицировали, тем самым выказывая им уважение. Тысячи и тысячи мумий кошек.
— У меня живет одно такое священное животное, — сказал Аверин.
— Я без ума от кошек, — улыбнулась Маргарита.
— Это ты мою не видела. Царапается, скандалит. Капризничает. Хозяина не уважает.
— У кошек нет хозяев. Кошки сами хозяева в доме. Так что это ты живешь в ее квартире, а не она в твоей. А у меня — пер Котик. Ленивый. Первое место на Московской выставке в этом году.
— Ну вот. Выясняется, мы два кошатника… — Неожиданно, поражаясь своему нахальству, Аверин спросил:
— Покажешь мне своего медалиста?
— Покажу, — Маргарита покраснела и опустила длинные ресницы.
— А когда?
— Да хоть сегодня…
Потом Аверин ощутил себя как бы разделившимся на две части. Одна часть его существа поддерживала беседу, острила, изрекала бесспорные и спорные истины. Другая жила предвкушением чего-то прекрасного, что обязательно должно случиться сегодня.
Маргарита жила в небольшой двухкомнатной квартире — евроремонт, белые стены, минимум мебели, глубокие кресла, огромный диван, телевизор «Сони», видеомагнитофон, две полки с видеокассетами. Судя по всему, в средствах она не стеснялась.
— Папа купил квартиру, — сказала Маргарита. — Уютное гнездышко.
— Действительно, — не мог не согласиться Аверин.
— Мне здесь очень нравится. Я обожаю уют… Михалыч, иди сюда, у нас гости.
С кухни неторопливо вышел здоровенный абрикосовый перс. Он двигался лениво, и казалось, его не волнует ничто на свете.
— Вот какие у нас коты. Мордатые. Красивые, — заворковала Маргарита, ставя Михалыча на стол и распушая пальцами баки. — Вот он какой. Не вороти нос. Познакомься с человеком.
Михалыч что-то пискнул и попытался спрыгнуть со стола.
— Никакого воспитания, — покачала она головой. — Вроде вовсе и не призер, а обычный помойный кот. Ест только вареную треску. От остального воротит нос. Это его папа разбаловал.
— А «Вискас»?
— На дух не переносит… Так, где у нас марочное вино? Слава, только для тебя. Отец из Испании привез.
Красное вино лилось в высокие бокалы, и Аверин зачарованно глядел на тонкую руку; держащую красивую фигурную бутылку. Солнце играло в хрустальных гранях.
— За тебя, — Аверин поднял бокал.
Тонко звякнул хрусталь.
После второго бокала в голове приятно зашумело. Аверин давно не пил такого хорошего вина. Но голова пошла кругом не от него, а от близости желанной женщины.
Он положил свою широкую руку на ее узкую ладонь. Маргарита потупила глаза и зарделась. Осторожно, боясь все испортить, он приблизился к ней, откинул прядь с ее лба, поцеловал легонько в лоб. Она вздрогнула и поежилась, залилась краской.
Прикрыла глаза. Их губы соединились. И время изменило для Аверина ход.
Все было как в сладком сне. Она прильнула к нему всем своим телом. Он гладил ее волосы, ощущая свое прерывистое дыхание. Легко расстегнулось платье. Небольшие точеные груди легли в его широкие ладони. Соски затвердели. В этой твердости он ощутил рвущееся наружу желание.
