Радван наблюдал за медленно приближающейся цепью врага. Значит, так это все закончится? Почему не начинают? Посмотрел вокруг, глянул на лица своих солдат и кивнул Кжепицкому. Вырвал листок из блокнота.
— Попробуешь добежать до батальона, отдашь командиру…
Кжепицкий выскочил из окопа и, пригнувшись, побежал через простреливаемое поле. Туман рассеивался, уже светало. Подумал, что его прекрасно видно, услышал свист снаряда, упал на землю и взглядом поискал кустик, бугорочек, чтобы проскочить вперед. Поле казалось пустынным и голым; солдат еще немного подождал, затем сделал очередной рывок, но уже понял, что ранен, хотя боли пока не чувствовал. Он не мог подняться, полз и полз в направлении батальона, но каждое движение давалось ему все труднее, тело стало тяжелым, как будто его придавили бетонной плитой. Однако он успел еще услышать грохот наших артиллерийских снарядов и свист «катюш». Снаряды пахали землю, разрывали ее тоннами железа.
У пулеметчиков роты Радвана кончились патроны, когда, на счастье, отозвалась артиллерия.
— Успели, — вздохнул Радван.
А солдат Шпак смотрел в сторону немецких позиций, на которые теперь обрушили груды металла. Тучи черного дыма поднимались все выше и закрывали горизонт. Ему казалось, что в этом дыме взлетают вверх куски человеческих тел, окровавленные остатки рук и ног…
— Люди… — произнес Шпак.
— Что же ты, папаша, — проворчал окровавленный, в рваном мундире Оконьский, — не радуешься, что мы еще живы?..
За валом огня костюшковцы двинулись в наступление. Те, кто наблюдал в бинокли с командных пунктов, увидели солдат первого батальона, идущих к речке Мерее и через Мерею. Топали сапогами через болотистый луг, грязь брызгала в лица; дошли до роты, ведущей разведку боем. Радван с теми, что остались, присоединился к наступающим взводам. Ворвались во вторую линию немецких окопов, и тут же перед ними — поле, простреливаемое пулеметами, а в глубине деревня. Это Тригубово.
Битва состояла из мелких эпизодов, и в каждом из них гибли люди. Командиры докладывали обстановку несколькими стереотипными фразами: «Наступаем на Тригубово, занимаем Ползухи, противник упорно сопротивляется на правом фланге, прошу восстановить связь, поддержите танками».
Наступление — это значит каждую минуту поднимают людей с земли, чтобы они перебегали несколько шагов в огне, падали и опять вставали, конечно, те, которых не ранили или не убили… Майор Ляхович крикнул: «Ребята, орлы, за мной!» — и в этот момент противотанковый снаряд ударил его в грудь. Командование принял Пазиньский и таким же образом, как погибший командир батальона, поднял солдат.
Немцы перешли в контратаку.
В роте Радвана советский офицер, поручник Дымин, упал, прошитый очередью немецкого пулемета…
Радван позвал Мажиньского.
— Принимай взвод, будешь командовать…
— Слушаюсь.
И тут же поручник услышал его, подававшего команды: «Внимание, передать по цепи…»
Радван подумал: «Он на своем месте».
Наступали на деревню Тригубово, бои вели в Ползухах. Капитан Вихерский принял участие в наступлении батальона второго полка. «В человеке заложен инстинкт борьбы за жизнь, — подумал он, наблюдая за солдатами, которые укрывались за постройками, а затем выскакивали, чтобы бросить гранату и укрыться. — Ведь они первый раз…»
Заняли Ползухи, но недалеко, на полях за деревней, увидели немецкие подразделения, готовящиеся к наступлению… К постройкам деревни приближались «фердинанды» [63].
— Где наши танки? — спросил Вихерский.
— Где танки? — спросил Радван у Павлика, когда солдаты залегли перед Тригубово и все еще большое простреливаемое поле отделяло их от этой деревни.
В небе появились пикировавшие немецкие самолеты, польские окопы покрыл черный дым…
Танки увязли в болоте. «Битва складывается из событий, которые невозможно предвидеть», — всегда повторял полковник Валицкий. Конечно, трудно было предположить, что первый танк, выехавший на мост на Мерее (мост должен был выдержать шестьдесят тонн), свалится и увязнет в болоте. Збышек Трепко смотрел из своего танка и думал, что он бы проехал, но второй танк также увяз, а когда третий въехал на мост, вокруг начали разрываться снаряды. Появились самолеты. Збышек осознал, что находится в огне, но совсем не боялся; он видел дым над Ползухами и Тригубово, там воевал его отец, но Збышек не хотел об этом вспоминать, хотя мысли о нем его не покидали. Он видел этого человека издалека, именно так думал: «этого человека»… Но не хотел сам себе признаваться, что ему было приятно, когда увидел отца первый раз в Сельцах. Потом Павлик часто приходил… После присяги они встретились в лесочке и стояли друг против друга. Отец подал ему руку и угостил папиросой. Как мог «этот человек» столько лет… столько лет…
Недалеко от танка от взрывов снарядов черный фонтан дыма и столб земли поднимались вверх. И опять — ни капли страха. А вообще, когда человек начинает бояться?
Приехал на машине запыхавшийся капитан.
— Танки через мост под Ленино! — кричал он. — Через мост под Ленино…
Бывший лесник, капрал Граля, погиб в пылающей деревне Тригубово. Когда он выскочил из-за дома, его увидели два немца и сразили автоматными очередями. Слишком поздно тот их заметил. Выстрелил, но немцы его упредили; Граля не почувствовал боли, только небо и земля поменялись местами.
«Получил», — подумал он и сразу понял — это конец. Улегся, чтобы удобнее было умирать, захотелось закурить. Увидел Козица, тоже выскочившего из-за дома и бросившего гранату. Убитых немецких автоматчиков он уже не видел. Козиц нагнулся над Гралей.
— Дай закурить, — сказал Граля. — Принеси табак из палатки…
Козиц скручивал папиросу, но все время рассыпал табак, и капрал Граля разозлился:
— Даже папироску не умеешь хорошо скрутить.
— Позову санитаров, — пробормотал Козиц.
Граля усмехнулся и застыл с папиросой в зубах. Рядовой Оконьский тоже погиб в Тригубово, когда к деревне подходили немецкие танки. Укрывшись вместе со Шпаком, он увидел приближающийся «фердинанд». Первый раз так близко. Их учили в таких случаях бросать гранаты; Шпак, не думая, сразу бросил, то же самое сделал и Оконьский. Рядом отозвалось противотанковое ружье, Самоходка завертелась на месте, как волчок, затем дым и пламя огня вырвались из-под гусениц. Оконьский встал, хотел что-то крикнуть, так показалось Шпаку, и в этот момент в него угодил осколок. Немецкие солдаты выскакивали из машин, Шпак все лежал, трижды выстрелил. Целился в людей спокойно и обдуманно: ниже головы, в грудную клетку, чтобы не промазать. Приближался второй немецкий танк, пулеметы строчили непрерывно; Шпак решил оттянуть Оконьского подальше от места, где тот упал, и передать санитарам. Не тяжелым был этот парень из Влодавы, и Шпак не был слабаком. Однако Оконьский уже был мертв.
Капитан Вихерский погиб в деревне Ползухи во время немецкой контратаки. Вместе с несколькими солдатами он оборонялся в большом здании школы. Подразделения второго полка отступили за деревню, а они остались, и их шансы пробиться к своим с каждой минутой уменьшались. Немцы открыли огонь из пулеметов. Остались только три солдата и Вихерский, но кончились патроны. Капитан был ранен в ногу. Хотя рана и не была тяжелой, она решила его судьбу. Он сел на пол и перезарядил пистолет ТТ.
— Выскочите, — приказал он тем трем солдатам, — запасным выходом в огород и попробуйте пробиться к своим.
— А пан капитан?!
— Я останусь здесь, — сказал Вихерский. — Это приказ! Всё!
Солдаты выскочили, а он остался один. Ждал. Значит, это кончится, думал, так умирают. «Не боюсь, не боюсь, — повторял он. — Но жаль мне того, чего не увижу. Как чертовски много будет сделано после моей смерти! Завидую тому человеку, который после войны, в мундире, свободно пойдет по улицам Новый Свят или Маршалковская…»
Услышал вражеские голоса за дверью, которую немец открыл ногой… Капитан выстрелил несколько раз, затем приложил ствол к виску…
