Произведя этот второй арест, генерал Вирьон и префект отправили на Оружейную площадь адъютанта, поручив ему сказать полковнику 79-го полка Годару, что они должны тотчас же передать ему сообщение от первого консула. Как только он появился перед ними, они сообщили ему о раскрытии заговора, об аресте генерала Симона и полковника Пи-ното и потребовали от него объединиться с ними, чтобы подавить восстание. Полковник Годар обещал это сделать, вернулся на площадь. Никому ничего не говоря о том, что ему было известно, скомандовал своему полку «направо» и повел его к башне Лаба, где соединился с батальонами жандармов, которые охраняли башню. Он нашел там также генерала Вирьона и префекта, которые выдали патроны сохранившим верность частям, и стали ожидать событий.
Тем временем офицеры полков, стоящих на Оружейной площади, удивленные внезапным отъездом командира 79-го полка, не находя объяснения опозданию полковника Пиното, послали к нему своих людей и узнали, что он только что был отведен в тюрьму. Одновременно они получают сведения о том, что генерал Симон также арестован. Волнение было неописуемым. Офицеры различных полков собрались вместе. Фуркар предложил им тотчас освободить двоих арестованных и довести задуманный план до конца. Это предложение было встречено с восторгом, особенно 82-м полком, где обожали Пиното. Все бросаются к башне Лаба, но она уже окружена четырьмя тысячами жандармов и батальонами 79-го полка. Атакующие превосходили, конечно, числом, но у них не было патронов. К тому же им претила сама мысль драться со своими товарищами только для того, чтобы сменить нескольких человек в правительстве. Генерал Вирьон и префект убеждали их вернуться к исполнению своего долга. Солдаты колебались. Но, видя, что ни один из их командиров не осмеливается подать сигнал к штыковой атаке, а это было единственным средством, которое оставалось, полки безучастно стали расходиться. Каждый возвращается в свою казарму. Коммандан Фуркар, оставшись один, был препровожден в тюрьму, так же как и несчастный издатель прокламаций.
Узнав о том, что восстание не состоялось в Ренне, офицеры других полков армии Бретани осудили его, но первый консул не дал себя обмануть их протестами. Он ускорил отправку экспедиции на Сан-Доминго и на другие Антильские острова, где почти все они погибли: кто во время сражений, кто от желтой лихорадки.
После первых признаний генерала Симона и несмотря на то, что победа еще не была абсолютно утверждена, г-н Мунье отправляет эстафету правительству. Первый консул ставит на обсуждение вопрос об аресте Бернадотта и Моро. Однако он откладывает свое решение из-за недостатка доказательств. Чтобы найти эти доказательства, он приказал осматривать всех путешественников, едущих из Бретани.
Пока все это происходило, бедный Жозеф спокойно прибыл в Версаль в кабриолете моего брата, и его удивлению не было границ, когда его схватили жандармы, которые, несмотря на его протесты, отвели его в министерство полиции. Узнав, что экипаж, который привел этот человек, принадлежал одному из адъютантов Бернадотта, министр Фуше приказал вскрыть сундуки, и там обнаружилась масса прокламаций, в которых Бер-надотт и Моро, высказавшись в очень нелестных терминах в адрес первого консула, объявляли о его низвержении и брали все бразды правления в свои руки. Бонапарт, взбешенный поведением этих двух генералов, потребовал, чтобы их привели к нему. Моро объявил ему, что, не имея никакой власти над Западной армией, он снимает всю ответственность за поведение ее полков. Следует признать, что это возражение не было лишено смысла, но оно осложняло положение Бернадотта, который в качестве главнокомандующего войсками, собранными в Бретани, был ответственен за порядок в них. Мало того, его армия не только участвовала в заговоре, но сам начальник его штаба был руководителем всей операции. Прокламации восставших были подписаны Бернадоттом, и в кабриолете его адъютанта было обнаружено более тысячи экземпляров. Первый консул думал, что доказательства столь очевидны, что они убьют и смутят Бернадотта, но он имел дело с трижды гасконцем и трижды хитрецом. Бернадотт разыграл удивление и возмущение: «Я ничего не знал, абсолютно ничего! Генерал Симон был жалким предателем, так же как и Пи-ното». Он настаивал, чтобы ему показали оригинал прокламации, подписанный его рукой. Разве была в этом его вина, если предатели напечатали его имя внизу прокламации? Он опровергал всеми силами и всем сердцем подобные обвинения и с возмущением осуждал авторов всех этих происков, говоря, что он будет первым, кто потребует их наказания.
На самом деле Бернадотт сумел все устроить так, что всем руководил генерал Симон, не требуя от него ни одного письменного слова, которое могло бы его скомпрометировать. Тем самым он оставил за собой возможность все отрицать в случае, если заговор провалится. Генерал Симон, конечно, мог его обвинить за участие во всем, но у него были только половинчатые доказательства, по которым первый консул не мог с удить и должным образом мотивировать обвинения против главнокомандующего, имя которого было слишком популярно в стране и в армии. Но с моим братом Адольфом разбирались не так тщательно. В одну прекрасную ночь за ним пришли к матери и арестовали его. Это произошло в момент, когда бедная женщина еще не могла оправиться от постигшего ее горя в связи со смертью мужа.
Г-н Канробер, ее старший брат, которого ей удалось вычеркнуть из списка эмигрантов, спокойно жил вместе с ней, когда на него указали несколько агентов полиции как на человека, присутствующего на собраниях, целью которых было восстановление бывшего правительства. После этого доноса его отправили в тюрьму, где он оставался в заключении в течение одиннадцати месяцев. Мать предпринимала всевозможные меры, чтобы доказать его невиновность и добиться его освобождения, когда новое ужасное несчастье обрушилось на нее.
Оба моих младших брата закончили школу, предназначенную для детей офицеров. Эта школа, расположенная в красивом здании, имела большой парк и хорошую загородную резиденцию в деревне Ванв недалеко от берегов Сены. В летнее время ученики отправлялись туда, чтобы провести несколько каникулярных дней. Иногда им разрешалось купание в реке, чем они были очень довольны. Случилось так, что неделю спустя после нескольких проступков школьников провизор лишил весь коллеж удовольствия купания. Мой же брат Теодор страшно любил это занятие, и поэтому он с несколькими своими товарищами решили, что все-таки позволят себе это развлечение втайне от регентов. Для этого, пока ученики бегали по парку, он с товарищами удалились от всех. Они перелезли через стену и в страшную жару направились бегом к Сене, в воду которой они и бросились, обливаясь потом. Но не успели они окунуться, как услышали барабан коллежа, возвещающий о начале обеда. Боясь, чтобы из-за шалости не опоздать в столовую, они поспешно оделись и бегом устремились обратно, для чего им надо было снова перелезть через стену. Прибежали они, задыхаясь, в тот момент, когда начинался обед. Побывав в таких условиях, они должны были бы или ничего не есть, или есть очень мало, но ученики не придали этому значения. Они поели как обычно, и все весьма серьезно заболели, особенно Теодор, у которого случилось воспаление легких. Он был отвезен к матери почти в безнадежном состоянии. И именно в момент, когда она шла от изголовья кровати своего умирающего сына в тюрьму к своему брату, пришли арестовывать ее старшего сына. Какое ужасное положение для бедной матери! Вдобавок, ко всеобщему несчастью, Теодор скончался. Ему было 18 лет. Это был прекрасный молодой человек с очень мягким характером и красивой внешностью.
Я был в отчаянии, узнав о его смерти. Несчастья, которые одно за другим преследовали мою мать, повысили внимание к ней со стороны настоящих друзей отца, и среди первых пришедших на помощь был добряк Дефермон. Он почти все дни работал с первым консулом и не упускал случая, чтобы не вступиться за Адольфа, особенно часто упоминая о горе его матери. Наконец, Бонапарт сказал ему, что, хотя он невысокого мнения о разумности Бернадотта, он все ж таки считает, что ему достало здравого смысла, чтобы не втягивать в заговор против правительства двадцатилетнего лейтенанта. К тому же генерал Симон заявил, что именно он и коммандан Фуркар подложили в сундук прокламации и отправили их в кабриолете младшего Марбо. Таким образом, если он и был виноват, то немного.
