Как только мы оказались за пределами бивуака, мы сразу же испытали на себе неприятные последствия оплошности императорского штаба, абсолютно ничего не приготовившего, чтобы облегчить отступление столь многочисленной армии! Каждую минут)' колоннам, особенно артиллерийским и кавалерийским, приходилось останавливаться, дабы переправиться через широкие рвы, болота и ручьи. Через них, однако, было бы так легко перебросить небольшие мостки! Колеса и ноги лошадей погружались в грязь. Ночь была очень темная, поэтому везде царили беспорядок и неразбериха, и наше продвижение было крайне медленным, пока мы находились на равнине и среди лугов. Часто движение еще более замедлялось, когда надо было проходить через пригороды и населенные пункты. Мой полк находился во главе колонны дивизии Эк-зельманса, открывавшей этот тягостный марш. Мы пришли к мосту Линденау только в 4 часа утра 19 октября. Переправившись через него, мы были далеки от того, чтобы предвидеть ужасную катастрофу, свидетелем которой этот мост оказался через несколько часов.
Наступил рассвет: широкая ровная дорога была покрыта многочисленными полками всех наших армий. Это говорило о том, что французская армия будет еще значительной, придя на берега реки Заале. Промчался император... Но, проезжая галопом мимо флангов колонны, он не услышал возгласов: «Да здравствует император!», какими обычно сопровождалось его появление перед войсками.
Армия была недовольна тем, что столь мало внимания было уделено обеспечению ее отступления после отъезда Наполеона с поля битвы. Что сказали бы войска, узнав о непредусмотрительности, проявленной при переправе через Эльстер, который сами они только что пересекли, но где столько их товарищей вскоре нашли смерть!
Мы услышали взрыв, разрушивший мост через Эльстер, во время нашей остановки в Маркранштедте, маленьком городке, расположенном на расстоянии 3 лье от Лейпцига. Однако вместо того, чтобы огорчиться, каждый из нас обрадовался, потому что мы не сомневались: мост был взорван уже после прохождения всех наших колонн, чтобы помешать движению врага.
Во время нескольких часов отдыха в Маркранштедте, не имея понятия о только что происшедшей на реке катастрофе, я смог внимательно осмотреть наши эскадроны и узнать о потерях, понесенных полком во время трехдневного сражения. Я пришел в ужас! Потери составляли 149 человек, из них 60 убитых, среди них 2 капитана, 3 лейтенанта и 11 унтер-офицеров. Это была громадная цифра для полка в 700 человек, прибывшего на поле сражения утром 16 октября. Почти все раненые были ранены ядрами или ружейным огнем, что, к сожалению, давало очень мало надежды на их выздоровление. Возможно, мои потери были бы вдвое большими, если бы во время битвы я не принял мер предосторожности и не отвел, по мере возможности, мой полк от пушечного огня. Это заслуживает объяснения.
Существуют такие обстоятельства, когда генерал, каким бы человечным он ни был, оказывается перед неприятной необходимостью разместить свои войска на виду у противника, под огнем его артиллерии. Но очень часто случается и так, что некоторые командиры без всякой пользы выставляют свои войска в линию прямо перед батареями противника и не предпринимают никаких мер, чтобы избежать потерь. Однако эти меры иногда очень легко осуществить, особенно для кавалерии, которая благодаря скорости передвижения может в одно мгновение оказаться в той точке, где она необходима, и выстроиться желаемым образом. Подобные меры предосторожности оказываются наиболее необходимыми именно для крупных отрядов кавалерии и на больших полях сражений. Однако именно там этим занимаются меньше всего.
Так, 16 октября при Лейпциге Себастьяни, генерал, командовавший 2-м кавалерийским корпусом, поместил многочисленные эскадроны трех своих дивизий между деревней Вахау и деревней Либертвольквиц, примерно определив для каждого дивизионного генерала место, какое его дивизия должна была занимать. Дивизия Экзельманса оказалась на неровной местности, где тут и там виднелись небольшие холмы, лощины и овраги. Корпус образовывал линию значительной длины. Вражеская кавалерия находилась очень близко от нас и поэтому не могла захватить нас врасплох. Я воспользовался лощинами, расположенными на территории, где стояла наша бригада, чтобы спрятать в них полк. Таким образом, полк был защищен от артиллерийского огня, продолжая оставаться в строю готовым к бою, поэтому нам посчастливилось провести большую часть сражения, не потеряв ни единого человека, поскольку ядра пролетали над головами моих кавалеристов. В то же время соседние полки несли значительные потери. Я радовался, что сумел так удачно разместить мои эскадроны, как вдруг генерал Экзельманс под предлогом того, что каждый должен испытать свою долю опасности, приказал мне, несмотря на уговоры бригадного генерала, выдвинуть мой полк на сто шагов перед общей линией войска. Я повиновался, но спустя очень короткое время у меня был убит капитан Бертен и примерно 20 солдат вышли из строя. Тогда я прибегнул к новой методе. Она состояла в том, чтобы выслать некоторых смелых кавалеристов вперед, расставив их на значительном расстоянии друг от друга, чтобы они стреляли из карабинов по вражеской артиллерии. В свою очередь, противник в ответ на это тоже выдвинул своих стрелков, и таким образом группы стрелков с обеих сторон оказались между двумя линиями войск, стреляя друг в друга. Поэтому вражеские канониры не могли вести огонь по моему полку из боязни убить кого-либо из своих собственных людей. Правда, подобное затруднение испытывали и наши канониры, но это молчание артиллерии с двух сторон в самом тихом месте сражения было полностью в наш}' пользу, поскольку союзники обладали гораздо большим количеством пушек, чем французы. Впрочем, в эти минуты наша и вражеская пехота сражались за деревню Либертвольквиц, поэтому французская кавалерия и кавалерия противника должны были только дожидаться исхода этой ужасной битвы. Бесполезно было бы уничтожать кавалерию артиллерийским огнем, лучше всего было ограничиться перестрелкой. Стрелки большую часть времени били по воробьям. Моему примеру последовали все командиры полков и других бригад. Поскольку при этом неприятель, стоявший перед этими бригадами, тоже прекратил стрелять из пушек, жизнь многих людей была спасена. Можно было бы спасти еще больше, если бы генерал Экзельманс не приказал вернуть стрелков в цепи, что стало сигналом для артиллерии, и неприятель осыпал наши эскадроны градом ядер. К счастью, день близился к концу.
Это было вечером 16 октября. Все командиры полков 2-го кавалерийского корпуса сочли настолько хорошим подобный способ сохранения людей, что, с общего согласия, мы все использовали его в битве 18 октября. Когда враг стрелял из пушек, мы посылали вперед наших стрелков. Они могли бы захватить орудия противника, если бы это не было им запрещено, поэтому неприятель тоже вынужден был высылать своих стрелков против наших, и это парализовало артиллерию обеих сторон. Командиры вражеской кавалерии, стоявшей напротив нас, вероятно, разгадали и оценили те мотивы, которые заставляли нас действовать подобным образом. Они стали использовать тот же метод, так что на третий день сражения пушки, приписанные к кавалерии с обеих сторон, использовались гораздо меньше. Все это не мешало проводить друг против друга ожесточенные атаки, но целью этих атак было либо напасть на вражескую позицию, либо защитить свою. В таких случаях не приходится беречь себя, а артиллерийский обстрел на месте, когда обе кавалерии стоят друг против друга, служит лишь для того, чтобы бесполезно убивать множество смелых людей. Вот этого Экзельманс не хотел понять, но поскольку он непрерывно скакал от одного фланга к другому, то, как только он уезжал от какого-либо полка, командир этого полка вновь высылал своих стрелков вперед, и пушки замолкали.
Все кавалерийские генералы, так же как и сам Себастьяни, были настолько убеждены в преимуществах этого метода, что Экзельманс наконец получил приказ не дразнить больше вражеских канониров, приказывая нашим пушкам стрелять в них, в то время когда наши эскадроны не должны были ни атаковать, ни отражать вражеские атаки.
