Создание флота можно считать второй самостоятельной акцией Петра, причем эта акция оставила глубокий след в жизни страны и потребовала значительно больших жертв от ее населения, чем Азовские походы. Для народа эти жертвы были непомерно тяжелы, и требовали их беспощадно. Пока народ отвечал на это глухим ропотом.
Но, одержимый идеей государственности, царь не щадил и великородных людей, вызывая недовольство даже в их среде. Благородные отпрыски Рюриковичей и Гедиминовичей беспечную жизнь при дворе и обычное для знати продвижение по чинам принуждены были сменить на полное неизвестности путешествие в неведомые края, где предстояло заниматься тяжелым физическим трудом, напрягать ум, отрешиться от удобств, привычных с детства.
В разгар подготовки к снаряжению великого посольства в столице произошли два события, непосредственно касавшиеся Петра и его начинаний.
В келье строителя подмосковного Андреевского монастыря старца Авраамия собирался кружок. Собеседники обменивались новостями и суждениями об увиденном и услышанном. Московская жизнь тех лет давала обильный материал для обмена мнениями. Царя видели запросто шагающим в составе войск, наблюдали его увлечение кораблестроением и частые визиты в Немецкую слободу. Такое поведение считалось предосудительным, не соответствующим царскому сану. У Авраамия созрела мысль сообщить царю обо всем, что вызывает ропот и недовольство. Так возникло послание старца Авраамия. В нем старец сокрушался по поводу упрямства царя, его увлечения «потехами непотребными» и отказов от советов матери, жены, родственников и бояр. Авраамий просил царя о личной встрече.
Вместо аудиенции у царя Авраамий угодил в застенок Преображенского приказа. Расследование обнаружило, что пересуды в келье не имели в виду опасных для правительства действий. Участники собеседований отделались легкими наказаниями.
Более серьезным оказался раскрытый в феврале 1697 года заговор полковника Цыклера, к которому были причастны чиновные и родовитые люди. Цыклер – честолюбивый иноземец, начавший службу в России еще в 1671 году, следовательно, вполне обрусевший. В мае 1682 года он принимал деятельное участие в стрелецком восстании на стороне Софьи и Милославских. Во время попытки произвести дворцовый переворот в 1689 году переметнулся на сторону Петра. Продвижение Цыклера по службе протекало не с той быстротой, на какую рассчитывал карьерист. Он был полковником стрелецкого полка, получил чин думного дворянина, затем его отправили воеводой в далекое Верхотурье. После возвращения в Москву Цыклер получил новое назначение, опять связанное с выездом из столицы – в завоеванный Азов и на постройку гавани в Таганроге. По всему видно, что Петр не доверял Цыклеру, помнил о его связях с Милославскими, держал его в отдалении. У Цыклера появилось намерение убить Петра. Исполнителей замысла он искал среди стрельцов, с которыми не терял связей. «Как государь поедет с Посольского двора, и в то время можно вам подстеречь и убить», – говорил Цыклер стрельцам.
Замысел Цыклера разделяли его сообщники из родовитых людей, куда он стал вхожим благодаря родственным связям своей супруги. Среди знати непримиримую позицию к Петру занимали окольничий Алексей Соковнин, боярин Матвей Пушкин и их родственники. С глазу на глаз Цыклер в беседах с Соковниным осуждал отправку детей за границу: «И тебе самому каково, сказываешь, страшно, что с детьми своими разлучаешься!» Соковнин отвечал: «Не один я о том сокрушаюсь».
Как только Петру стало известно о заговоре, он принял в его расследовании живейшее участие, проявив при этом крайнюю жестокость, подогреваемую, видимо, причастностью к заговору ненавистных ему стрельцов. Долгие часы царь проводил в Преображенском, сам допрашивал обвиняемых, подвергавшихся страшным пыткам. Главным участникам заговора была определена смертная казнь, причем церемонию казни, отличавшуюся грубым надругательством, тоже разработал Петр.
Царь считал идейным вдохновителем замысла Цыклера давно умершего Ивана Милославского. Гроб боярина извлекли из могилы, положили в сани, запряженные свиньями, привезли в Преображенское к месту казни и установили под эшафотом. Кровь казненных ручьями стекала на останки Милославского. На следующий день головы казненных были насажены на колья и выставлены в Москве для всеобщего обозрения.
Казалось бы, что Петр после раскрытия заговора Цыклера, к которому были причастны некоторые боярские фамилии и стрельцы, должен был расстаться с мыслью о поездке за границу. Однако заговор нисколько не нарушил подготовки великого посольства, не изменил он и намерений царя. Петр поручил управление страной князю Ромодановскому и боярину Тихону Стрешневу.
2 марта 1697 года передовой отряд посольства двинулся в путь. Русское государство еще никогда не отправляло за пределы своей страны столь многочисленного и пестрого по составу посольства. В ранге первого посла ехал Франц Лефорт. Высоким постом он был обязан своим заграничным связям, веселому и общительному характеру, а также умению держаться в обществе.
Вторым послом значился талантливый дипломат, руководитель Посольского приказа Федор Алексеевич Головин. За плечами Головина – многолетний опыт дипломатической службы, он, в частности, возглавлял переговоры с Китаем, закончившиеся подписанием Нерчинского договора 1689 года. Этого общительного и хлебосольного человека отличала основательность в выполнении любого поручения. Английский посол Витворт извещал свое правительство, что руководитель внешнеполитического ведомства России «пользуется репутацией самого рассудительного и самого опытного из государственных людей государства Московского». Занимая вторую должность в посольстве, Головин фактически являлся главным исполнителем повелений его подлинного руководителя – Петра. На Головине лежала вся черновая работа по подготовке посольства.
На пост третьего посла Петр назначил Прокофия Богдановича Возницына – грузного и необщительного человека «с неприятным цветом лица и важной осанкой», как отзывались о нем иностранцы. За тридцатилетнюю службу он прошел путь от низшего чиновника дипломатического ведомства до думного дьяка. Возницын многократно выполнял дипломатические поручения в Турции, Польше, Австрии и Венеции в качестве участника посольств и гонца. Он постиг все тонкости дипломатического ремесла, умел защищать интересы России и сохранять при переговорах непроницаемость.
Три посла – три разных характера, они дополняли друг друга и были способны справиться с самым сложным дипломатическим поручением. Общавшийся с ними посол польского короля доносил: «Эти послы – люди большого ума, хорошо знающие состояние Европы и приятные в обхождении».
В составе посольства находилось 35 волонтеров, среди них и царь под именем Петра Михайлова. Многие члены посольства имели слуг. Штат предусматривал многочисленный обслуживающий персонал – от священников, лекарей и переводчиков до поваров, хлебников и даже четырех карлов. Вместе с солдатами охраны численность посольства превышала 250 человек. Его кортеж насчитывал тысячу саней.
Петр занимал в посольстве двойственное положение: официально он числился одним из десятников отряда волонтеров, ехавшим учиться морской науке. В то же время он был фактическим руководителем посольства, в котором Лефорту, как первому послу, отводилась парадная роль.
В начале апреля посольство прибыло в Ригу, где ему устроили торжественную встречу. Петр, впервые переступивший границу России, жадно наблюдал окружающее. Свои впечатления он изложил в письме: «Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением. Торговые люди здесь ходят в мантелях и, кажется, что зело правдивые, а с ямщиками нашими, как стали сани продавать, за копейку матерно лаются и клянутся, а продают втрое». Петр не скрыл досады по поводу двух событий, оставивших у него неприятное впечатление от соприкосновения с заграничными нравами. Одно из них связано с поведением рижской администрации. Она проявляла внешнее гостеприимство и в то же время бесцеремонно запретила гостям поближе ознакомиться с крепостными сооружениями города – любопытным, среди которых находился и царь, караул пригрозил применением оружия. Этот инцидент Петр передал словами: «сыты были только зрением». Позже этот казус в Риге царь использует в качестве одного из поводов для объявления войны Швеции, во владении которой находилась Лифляндия.
