Павел был очень даже в состоянии. Допил кофе, поблагодарил за предупреждение и отчалил в лёгком трансе.

Остались всего три мегеры.

В своих взглядах на жизнь Вертижопка давно определилась.

При любых обстоятельствах она пускала в ход свой специфический и, по сути, единственный, козырь и прекрасно знала, что в других достоинствах ей нет нужды. Не встречала такого, кто не попался бы на эту её прелесть, а если и был, то являлся извращенцем или, на худой конец, исключением, что только подтверждало правило. Могла себе позволить выбирать. Правда, она испытала в жизни много разочарований, — всё чего-то недоставало, совсем уж было решилась остановиться на Зютеке, но потом выбрала Доминика. Окончательно и бесповоротно.

В Доминике было НЕЧТО, и Вертижопка сама не заметила, как влюбилась насмерть. Понятное дело, делиться ни с кем не собиралась, и он ей нужен был целиком и полностью, законно, крепко-накрепко и в исключительную собственность. Он хотел того же — в этом она не сомневалась, но просто удивительно, до чего мало старался. Плевать на жену и детей, избавиться от них, и конец. Она-то сделала всё возможное, чтобы ему это растолковать, но тут, как назло, слишком рано вернулся тот деревянный обалдуй из Канады, и чёрт принёс незнамо откуда его невесту, у которой нет других забот, как только за него цепляться. Квартира, похоже, пропала, даже если снова обалдуй уедет, то сдавать не будет, сам ей сказал…

И так это несчастье некстати. Совсем уж собралась с Домиником по-другому действовать, а тут незадача. Что-то явно шло не так, он, похоже, избегал её. Ну, работы много, так что с того? Работа — не заяц, мог и постараться. Только не старался. Торчал в бюро, как приклеенный, другие, конечно, тоже торчали, но через раз, а он — всё время. То у паршивых механиков, то у дурацких технологов, где вообще ни слова не поймёшь из того, что говорят. А он там, как дома, и весь аж светится!

Вертижопка злилась. Хотела Доминика наказать, пусть почувствует, как без неё, но получалось наоборот: это она чувствовала, как без него худо. А бывало и того хлеще — уходил пораньше вместе со всеми: мол, дети, детей, видите ли, ему надо укладывать, будто без него лечь не могли. Вот ещё, дети, ерунда какая!

Болелось ей просто ужасно: в родном доме — сплошной кошмар, боли мучили, таблетки помогали, но от них жутко спать хотелось. А спать было нельзя, надо было ловить Доминика или, на худой конец, хоть Зютека. Зютек ей по барабану, даром не нужен, и вообще последнее время тот вёл себя отвратно, но мог понадобиться, и на всякий случай следовало его держать в резерве. Да только всё без толку: по телефону ни один ни другой не ловились.

Ходить она могла, разрешили, но осторожно. Ни врачам, ни медсёстрам Вертижопка ни на грош не верила. Твердили, как заведенные, что травмы, что полностью не восстановится, что никакой гимнастики, и любая мелочь может повредить. Хренотень сплошная, и больше ничего. Пусть малость подживёт, она им всем ещё покажет, разработает всё лучше прежнего.

Вот только терять контакт с Домиником было никак нельзя. Надо ехать на фирму, ходить она может, одну палку ей дали в больнице, другую одолжила у соседа. Тот — старый пень — в плотских услугах уже не нуждался, но Вертижопкины выгибоны его очень смешили, а смех продлевает жизнь, за это сосед и испытывал к ней благодарность. На авто было бы, конечно, лучше…

Поездка на работу явно не задалась. Ни Зютека, ни Доминика не застала. Никто на неё внимания не обращал, а если и обращал, то скорее удивлялся — зачем пришла, если на больничном. Причём никто, зная Вертижопкину разговорчивость, ответа и не ожидал. Одно утешение, что хоть Добусь попался, когда собралась совсем уходить. Уставился на неё, как на привидение, и, мучимый совестью, отвёз домой на своём старом «мерседесе». Старый он, конечно, старый, но подвеска в порядке, и обратный путь Вертижопка проделала, можно сказать, с комфортом, полулёжа на заднем сиденье.

Последние пятьдесят метров через подворотню во двор она прошла медленно и с трудом, поскольку обезболивающее перестало действовать. Держалась на одной ярости. Нет, надо — во что бы то ни стало надо! — восстановить свои способности, без них ей не жить. И нечего дожидаться, от этих коновалов пользы — ноль, надо начинать немедленно!

Лучше всего попробовать после обеда, когда дома никого, и даже сестрины дети где-то шляются.

Но невезенье продолжало её преследовать. Похоже, и у него есть свои антипатии. А потому оно устроило Шимеку свободное время посреди дня и подослало его поехать посмотреть на место работы потерпевшей. Тот уже знал, где это: проследил за Зютеком, а теперь отправился просто так и стал свидетелем чудесной сцены. Вертижопка садилась в машину к какому-то перепуганному типу. Садилась долго и осторожно.

Больше Шимек её из виду не терял. Прошёл за ней следом те пятьдесят метров, видел, куда вошла, какую дверь своим ключом отпирала…

И подфартило, так уж подфартило! Жила она на первом этаже…

— Ты была права, — с отчаянием заявил Доминик. — А я ошибался.

Майке удалось разместить на кухонном столе всё, что она только что принесла из гостиной. Стакан с остатками чая, две полные пепельницы, мобильник, сигареты и подсвечник на две свечи, остатки которых она собиралась ликвидировать и заменить на новые. Ей чудом удалось ничего не уронить.

Доминик извлёк из посудомойки последнюю тарелку и оглянулся на жену. Подобные слова в его устах могли означать только нечто совершенно сногсшибательное, вроде всеевропейского землетрясения. Что же стряслось?

Майка на всякий пожарный присела, отодвинув принесённые предметы подальше от края стола.

— Где я была права? — спросила она, чуть дыша.

— Не где, а когда, — поправил Доминик. — Хотя место тоже можно уточнить. По большей части здесь, на кухне. Хотя нет, в основном за обеденным столом, а значит, в гостиной. Насколько я помню, начала ты за тем столом.

Майка испугалась охватившего её предчувствия: это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой Неужели Доминик совсем очеловечился и стал нормальным? Возможно ли такое? Или наоборот, эта проклятущая Вертижопка до него таки добралась?

Только что Майка собиралась перекусить, но аппетит пропал. Собиралась промолчать, ожидая продолжения, но вдруг вспомнила о Вертижопкиной «разговорчивости» — эта вертлявая гнида наверняка бы молчала. Ну уж дудки — хоть стихи декламировать, лишь бы не молчать!

— Раз в гостиной на меня напала такая правота, может, туда и переберёмся? — предложила она, всё ещё борясь с охватившей её слабостью. — С чаем или чем другим..

Доминика прямо-таки распирала жажда деятельности. Схватил со стола пепельницы, вытряс их, вымыл, достал для Майки чистый стакан, поставил рядом свой и принялся наливать чай.

— Я как раз насчёт чего другого и размышляю, — задумчиво произнёс он. — Насколько мне известно, нормальные люди отмечают свои достижения. И обычно чем другим.

Взяв оба стакана, он направился к двери. Майка встала из-за стола и опять застыла. Господи, неужели?! Затем двинулась следом:

— По-твоему, мы — нормальные?

— До конца не уверен, но хотелось бы надеяться.

Майке удалось добраться до обеденного стола, прихватив с собой сигареты. Поспешила сесть, поскольку ноги слушались плохо:

— Чего другое всегда найдётся. Но хотелось бы уточнить, чем это я так отличилась?

Доминик поставил стаканы и уселся напротив. Выражение лица он имел неоднозначное. Было тут и смущение, и отчаяние, неуверенность и раскаяние, и какое-то странное удовлетворение.

— Деньги, — признался он со вздохом — Ты заставила меня распоряжаться деньгами. Я не хотел, а теперь вижу, в этом был смысл. По всем статьям.

Майка ожидала, честно говоря, иного, но и на такое не надеялась. Несмотря на удивление, бдительности она не теряла и не собиралась мужа поторапливать, а уж тем более упрекать; наоборот — радости скрывать не стала: