Приезд Трубецкого и выборы его диктатором отодвинули "храброго кавказца" на второй план. Если бы ситуация была сомнительной, Якубович без особых терзаний отошел бы от общества. Но после 9 декабря победа заговорщиков представлялась весьма реальной. И Якубович видел, что он упускает возможность войти в историю как вождь победоносного восстания и освободитель России. Лавры Риего — ни больше ни меньше…

Альянс с Батеньковым открывал перед ним новые возможности.

Никто из декабристов, составлявших ядро организации, равно как и никто из молодых офицеров, органично примкнувших к этому ядру (Сутгоф, Панов, Арбузов), не дал бы увлечь себя игре самолюбия и честолюбия. Якубович был героем. Но он был героем периферии — с ее размытостью политических представлений и неустойчивостью.

Призыв Батенькова порвать с "молодежью" — группировкой Рылеева — и действовать самостоятельно был соблазнителен для уязвленного и оказавшегося в подчиненном положении Якубовича.

По свидетельству Александра Бестужева, за два-три дня до восстания Якубович примерял на себя роль командующего мятежными частями, и цель его вполне соответствовала позиции Батенькова — Штейнгеля — вручить власть Константину на соответствующих условиях. Накануне этого дня у Якубовича был Батеньков.

Но до 12 декабря ему еще неясна была его будущая роль в мятеже.

До 12 декабря ни в ком из строевых офицеров, членов общества, он не нашел бы сочувствия своим настроениям. (Батеньков был идеологом.)

Вечером 12 декабря Якубович вместе с точным боевым назначением приобрел и сильного союзника. И тогда сепаратизм Батенькова получил реальную опору.

В то время, когда Николай и Ростовцев беседовали в Зимнем дворце, на квартире Рылеева происходило решающее собрание членов общества. Это уже не было совещание руководителей. Это было именно собрание, на котором диктатор должен был объяснить каждому его задачу.

Собрание не было единовременным — люди приходили и уходили. По следственным делам картина вечера 12 декабря выглядела пестро и противоречиво. Но ясно, что был главный момент, когда в узком кругу (пять человек, по свидетельству Трубецкого) были обозначены основные положения плана действий.

Как и в других случаях, декабристы всячески отрицали последовательность и определенность организационных решений, принятых в тот вечер. Но они восстанавливаются по деталям, а главное — сосредоточены в показаниях Рылеева. Подводя итоги последних перед восстанием дней, Рылеев показал: "…Трубецкой был уже полновластный начальник наш; он или сам, или через меня, или через Оболенского делал распоряжения. В пособие ему на площади должны были явиться полковник Булатов и капитан Якубович. Последний — по собственному желанию Трубецкого, который был наслышан о храбрости его еще прежде и потому за несколько дней до 14-го числа просил меня познакомить с ним Якубовича лично, что и было исполнено". Полковник Булатов, по утверждению Рылеева, тоже хотел прежде принятия окончательных решений познакомиться с диктатором, "с которым, — говорит Рылеев. — я и свел его". Это было вечером 12 декабря. "В это время был и Якубович. Тут рассуждали о плане действия, и положено было: князю Трубецкому быть главным начальником, а под ним — Булатову и Якубовичу; план привести в исполнение решились в тот день, когда назначается переприсяга или когда станут выводить какие-либо полки из города, об чем носились слухи". (Любопытно, что опасение вывода гвардии из столицы в решающий момент — идея Бирона, Петра III — не умирала в коллективной гвардейской памяти и возникла в междуцарствие как угрожающий слух.)

Из показаний Рылеева ясно, что вечером 12 декабря лица, наделенные военной исполнительной властью, — Трубецкой, Булатов, Якубович — "рассуждали о плане действия". Это надо запомнить.

Именно встреча трех военных руководителей и была главным событием вечера. Собственно, они встретились впервые. Булатова Трубецкой видел только мельком 8 декабря. А с Якубовичем диктатор прежде не встречался. "Я его тут видел в первый и, надеюсь, в последний раз в жизни моей".

Осталось немного данных о собрании 12 декабря. Развернутые свидетельства оставили Розен в воспоминаниях и Булатов — в письме к великому князю Михаилу Павловичу. Два этих основных источника дополняются и проверяются показаниями Рылеева и Трубецкого.

Вот что вспоминал через много лет Розен: "12 декабря, вечером, был я приглашен на совещание к Рылееву… там застал я главных участников 14 декабря. Постановлено было в день, назначенный для новой присяги, собраться на Сенатской площади, вести туда сколько возможно будет войска под предлогом поддержания прав Константина, вверить начальство над войском князю Трубецкому… Если главная сила будет на нашей стороне, то объявить престол упраздненным и ввести Временное правление… Наверно никто не знал, сколькими баталионами или ротами, из каких полков можно будет располагать. В случае достаточного числа войска положено было занять дворец, главные правительственные места, банки и почтамт для избежания всяких беспорядков. В случае малочисленности военной силы и неудачи надлежало отступить к Новгородским военным поселениям… Все из присутствующих были готовы действовать, все были восторженны, все надеялись на успех, и только один из всех поразил меня совершенным самоотвержением; он спросил меня наедине: можно ли положиться наверно на содействие 1-го и 2-го баталионов нашего полка (тогда еще не было известно об отказе Моллера и Тулубьева. — Я. Г.); и когда я представил ему все препятствия, все затруднения, почти невозможность, то он с особенным выражением в лице и в голосе сказал мне: "Да, мало видов на успех, но все-таки надо начать; начало и пример принесут плоды". Еще теперь слышу звуки, интонацию — "все-таки надо", — то сказал мне Кондратий Федорович Рылеев".

Стало быть, в этот вечер план действий был объявлен и непосредственным исполнителям — младшим офицерам. Это и понятно. 12 декабря Трубецкой узнал, что отречение Константина — дело решенное и переприсяга будет вот-вот.

Второй источник — письмо Булатова — крайне важен: он более подробен, написан через десять дней после восстания, но не лишен существенных неточностей, которые, как мы увидим, выявляются при сопоставлении с другими источниками.

Булатов приехал к Рылееву к семи часам, но участники совещания начали собираться около восьми.

На следствии, имея в виду именно эту встречу, Рылеев сказал: "На совещания приглашались, по приказанию Трубецкого, только главнейшие члены и ротные командиры или те, коим делались особые назначения, как, например, Булатов и Якубович".

Булатов вспоминал: "Начали собираться и не более как ротные командиры; во фраке был Пущин и адъютант Бестужев в военном сюртуке. Я дожидал еще кого-нибудь посурьезнее, полчаса назад, не знаю мелькнул какой-то полковник, который после не являлся и которого я почти не заметил. Приходит Трубецкой, Рылеев меня знакомит с ним; входит Якубович; не знаю отчего, только я душевно порадовался. Я знал его прежде по одним слухам и потом по приобретенной им славе в Грузии, а здесь познакомились с ним. По числу начальников нельзя было думать, чтобы войск было более шести рот. Я не вытерпел и спросил Рылеева: "Как велика наша сила?" Он отвечал мне, что многие начальники уже разъехались и что мы довольно сильны: пехота, кавалерия, артиллерия — все есть; дав им волю, дожидал распоряжения. Ротные начальники начали между собою рассуждать, и мне казалось, что они не весьма охотно вошли в этот заговор. Не знаю, кто из нашей компании, и кажется, Якубович, сказал, что для пользы нашего успеха надобно убить ныне царствующего государя, тут он продолжал: "Я, потеряв всю мою службу, жертвовал собою против горских народов для того единственно, дабы иметь случай отмстить государю, которого я ненавидел, ждал его прибытия и сумел бы отмстить за себя. Но, господа, должен вам сказать, что я, к несчастию, имею доброе сердце и на себя не надеюсь; нынешний государь мне не сделал никакого зла, и я не могу его ненавидеть, а отважиться на жизнь человека и государя — надобно иметь злобную душу"".