Солдатами поручили заниматься, в основном, унтер-офицеру постоянной якутской команды; поэтому в трескучие морозы Иван с Тимофеем, оставаясь с удовольствием в избе, по привычке уже приводили в порядок мундирную одежду, амуницию, чистили ружья.

А еще с охотой приняли они на себя задачу подносить каждое утро в дом дрова, топить печь да расчищать дорожки к крыльцу, сараю и хлеву, при этом наметали вокруг и без того высокие сугробы.

Водою жители здесь запасались заранее: нарезали лед из реки, хранили его, засыпая опилками, сколько могли, до самого лета, в теплое время на нем же сохраняли продукты.

Зимой лед дробили, заносили в избы, чтобы домашнее тепло стаивало его в воду, а при необходимости отправляли в чугунках в печь.

В те январские дни морозы были необычными даже для этих мест; если бы имелся тогда у солдата термометр, намерил бы он мороза далеко за шестьдесят градусов.

Как-то утром вышел Иван на двор, прихватил из ведра, что стояло в сенях, ковшик воды, чтобы умыться хоть наскоро. Когда вышел на крыльцо, пристроил ковш понадежнее на перила. Мороз, к счастью, без ветра, сквозь полушубок и меховые носки пробирал до костей. Все же надо было плеснуть в лицо несколько горстей воды, и, прежде чем отойти по малой нужде, Иван скользнул взглядом по ровному зеркалу воды. На его глазах вода затуманилась и... превратилась в лед.

Глазам своим не поверив, сунул Иван палец в воду и наткнулся на твердую поверхность ледышки. Поднял он ковшик и перевернул его — вода осталась в посудине.

Иван вернулся в избу и рассказал о случившемся Тимофею. Тот недоверчиво заглянул в ковш и, прищурясь, спросил, не поморозил ли его товарищ еще чего. Потом оставили этот разговор и стали разбирать, чей черед идти за дровами да топить порядком выстуженную избу...

Но даже в такие сильнейшие морозы не прекращалась жизнь в тех местах: до Якутска и дальше, до Верхоянска, возили ямщики людей и почту; многие их пассажиры из купцов и промышленников именно теперь, до февральских и мартовских вьюг, старались закончить свои дела, требующие срочных поездок. Весенние же ростепели, когда дороги становились непроезжими, могли им серьезно помешать — навигация на Лене в районе Якутска открывалась не раньше второй половины мая.

На следующий день мороз, казалось, не уменьшился. Однако, когда утром Тимофей нарочно вышел на двор с ковшом, вода как была в нем налита, так и осталась водою, только хрупкой корочкой покрылась...

Иван еще пару раз пытался заморозить воду в ковше: оставлял на короткое время на крыльце, даже дул на нее тайком, но потом эту затею бросил. А случай необычный в памяти остался.

Хоть и коротки были зимние дни, тянулись они медленно.

Однако ж минула, наконец, последняя неделя января, наступил февраль.

Тимофей попал в рекруты на два года позже Ивана, но тоже, как участник Кавказской войны, имел право на отставку и к 1 января этого, 1868 года выслужил нужный срок. Отказываться от отставки он не собирался — ждала семья, с которой в последние годы, как наладилась почта, переписку вел постоянно: писал о себе, узнавал новости из дома.

Последнее письмо домой отправил Тимофей из Перми, ответа, правда не ожидал. Своим сообщил, что напишет теперь нескоро. Всего детей у него было трое: старшая дочь семнадцати лет, уже невеста, двоим младшим исполнилось по восемь. Так что торопился Евдокимов возвратиться в свою часть: небось, там уже документы об отставке готовы.

В один из дней начала февраля возился Иван при утренних сумерках у печки, когда в избу вошел Домбровский. Поздоровался, скинул тулуп. Солдаты, хотя и удивились такому неожиданному появлению, стоя, как положено, приветствовали офицера и стали ждать, какие будут распоряжения.

Домбровский сообщил, что вчера вечером из Иркутска прибыл капитан, назначенный начальником Якутской местной команды, и теперь, дня через два-три, можно собираться в обратную дорогу — к тому времени он передаст новому начальнику дела и как положено все документы оформит.

Перед отъездом зашли солдаты в Преображенскую церковь, засветили свечи, постояли перед иконами да попросили у святого Николая удачи в дорогу. В тот день священника Дмитрия Васильевича Хитрова в Якутске не было: в Благовещенске-на-Амуре под именем Дионисия 9 февраля 1868 года принимал он сан епископа Якутского. Событие это еще раз подтверждает, насколько важное значение придавалось тогда Якутской области, ее обустройству, заселению и становлению как административного государственного образования.

Накануне отъезда купец Мезенцев, у которого жил Домбровский — а теперь, видимо, надолго поселился новый начальник местной команды, — устроил обед. Сам он вернулся в Якутск всего несколько дней назад, но теперь снова спешно собирался в Томск.

Ивана с Тимофеем угощали в просторной кухне черноглазые скуластые девушки — дочери ямщиков с ближайших станций, вели они у купца хозяйство. Солдаты уплетали за обе щеки рыбные и мясные закуски, не отказались и от белого вина.

Девушки были складные да веселые. Впервые тогда подумалось Ивану, что вот хорошо бы по такому случаю здесь и задержаться, и без особого ущерба для службы.

Однако Домбровский наказал им быть с рассветом готовыми в дорогу и добавил, что купец пожелал ехать с ними. Офицера Мезенцев позвал в кибитку, что подрядил сам, а Иван с Тимофеем должны отправиться второй запряжкой, на всем пути стараясь не отставать.

Уходя, солдаты, как удалось, девок тепло поблагодарили, а потом между собой решили, что купец не зря к ним пристроился: видно, с каким товаром едет или с деньгами немалыми.

Наутро у дома Мезенцева ожидали их уже санные кибитки, в одну поместились Домбровский с Мезенцевым, багажную накладку заполнили их вещами, однако черный саквояж с металлическими полосками у замка поставил купец у себя в ногах.

Офицера пришли проводить капитан и казачий старшина, с солдатами Иван и Тимофей простились еще с вечера.

Проезжали те же станции, что и по прибытии сюда, только в обратном порядке: Покровскую, Синскую, Олекминскую, Бата-майскую... Февральские метели сопровождали путников более тысячи верст.

В марте чуть потеплело, но на засыпанном снегом тракте лошади уставали быстро, иногда едва добирались до очередного поселка.

Все же в апреле, после ранней в том году Пасхи, миновали Братск, не доезжая Ачинска, стали на колеса. Двигаться теперь по размытой таежной дороге стало и вовсе невмоготу и лошадям, и людям.

В Ачинске задержались на неделю, спешить служивым людям вроде было некуда — от Томска предстояло идти по сибирским рекам сплавом, а это становилось возможным лишь с началом навигации. Выяснилось, что Обь, Тобол, Иртыш очищаются ото льда во второй половине апреля, а то ив начале мая.

Остановился купец у своих родственников, офицера устроил там же; солдат определили неподалеку, то ли к какой-то дальней родне купца, то ли к его компаньону. Отъедались да отдыхали всласть, в бане домовой парились.

В середине апреля направились к Томску — рассчитывали добраться до города по весенней распутице недели за две; Сибирский тракт пролегал здесь по болотистым и таежным местам, потому не баловал путешественников.

Ночевать останавливались в придорожных поселках. На четвертый или пятый день, когда в одном из приглянувшихся домов сели к столу, хозяин, угощая проезжих, между прочим говорил: «И раньше тут всякое бывало, а теперь шалить стали без меры, купцов не раз уж прибирали... Говорят, человек с десяток будет, душегубов этих. А за главного у них солдат, что ли, беглый, еще баба с ними... Слыхал, с кистенем ловчей управляется, чем с веретеном».

Иван с Тимофеем переглянулись, но в ответ ничего не сказали, продолжали хлебать горячие щи.

Утором первой двуконной запряжкой двинулись в путь солдаты, за ними на тройке — Домбровский с Мезенцевым.

Часа через три за поворотом дороги увидели сначала лошадь, а затем и телегу, которая стояла поперек пути. Лошадь жевала сено, горкой торчавшее над краем телеги, оглобли были опущены на землю.