— Учёных они, скорее всего, не зачищали. Случайно эти разработки пересеклись.
— А чеченцев «Синдикат» решил использовать втёмную? Играя на слабостях Сельмурзаева?
— Видимо, — голос у Зевса поблек, он будто испытывал сожаление, что пришлось расстаться с информацией первого уровня секретности. Бывший генерал КГБ относился к секретной информации благоговейно, отлично понимая, что она является и капиталом, и смертельной угрозой.
— Тогда у нас проблема, — Артемьев вытащил сигарету, помял её в пальцах. — Что делать с «Синдикатом»? С генералом Войченко?
— Будем разбираться…
— Ничего так не бодрит, как предстоящая славная русская разборка, — усмехнулся Артемьев, сжав громадный кулак.
— Ты эту феню оставь, — нахмурился Зевс. — У нас не разборка, а нейтрализация противника.
— Виноват. Исправлюсь…
— Иди сюда, бестия рыжая, — Зевс протянул на ладони орешек, и белка, остановившаяся метрах в трех, опасливо посмотрев на него, юркнула вперёд. Замерла. Зевс бросил ей орешек. Белка схватила его и упорхнула.
Зевс расплылся в улыбке доброго дедушки Мазая.
Артемьев усмехнулся, представив, что посторонний, завидев его руководителя, общающегося с природой, вполне может принять его за сентиментального пожилого дядюшку. Интересно, во что превратилась бы жизнь, если бы все казались теми, кто они есть на самом деле?
— Помню, в семьдесят четвёртом на краснопресненской пересылке в хату к нам шныря одного доставили, — отхлебнув густого и тёмного, как нефть, чая, завёл очередную историю Чёрный.
Кабан, цедивший из стакана джин со льдом, стиснул челюсти, как будто зубы заныли. День начался как-то по-дурацки. С долгого и нудного разговора с Чёрным — шестидесятилетним «законником». Старый вор сошёл бы за бомжа, если бы не золотые цацки и безвкусный костюм за несколько тысяч «зелёных». Считалось, что он присматривает от имени общака за бригадой Кабана, приобщает её к благу воровскому и собирает деньги на поддержку правильной братвы и грев зоны. Чёрный присматривал ещё за несколькими бригадами, хотя, конечно, больше формально. Это как ветеран Куликовской битвы — его пригласят в президиум, пионеры ему отсалютуют, покормят его за казённый счёт, но дальше трибуны не пустят. Не фиг ему в дела лезть — не для того он поставлен. По оперативным данным Управления по борьбе с бандитизмом, Чёрный проходил как один из ведущих лидеров преступной среды Подмосковья, направо и налево раздающий указания о наездах, разборках и мокрухах и по невероятной своей хитрости до сих пор не попавшийся. На самом деле этот старпер больше гундел о старых колымских временах и при случае без остановки часами мог рассказывать о том, с кем сидел, кто в какой колонии был «хозяином» и как суровый быт и строгие правила прежней зоны разительно отличались от современного хаоса и беспредела.
Благодаря прикрытию Чёрного банда Кабана приобретала статус благородного собрания правильных по жизни пацанов и перестала считаться шайкой законченных отморозков. Наличие вора в законе придавало респектабельность.
Половину истории Кабан привычно пропустил мимо ушей. Очнулся только, когда Чёрный торжественно завершил драматическое повествование в стиле Шекспира:
— Вот так был раскоронован вор в законе Тимур… А мораль такая — всю пайку в мире не захаваешь…
Чёрный отставил от себя опустошённую оловянную кружку с чифирем и выпрямился на стуле. Все, пришло время базара по теме. Ради него он и пригласил утром Кабана в свой двухэтажный, неуютный, гулкий внутри коттедж с дубовыми буфетами, коврами, рядами икон, настенными росписями, на которых все сплошь олени у озера. Вкус у Чёрного был специфический — а-ля деревня разбогатевшая. Дом он любил и обставлял его в соответствии со своими незатейливыми представлениями о прекрасном. Кабан заметил, что с прошлого его визита тут прибавилось пара ковров и огромный чёрный рояль фирмы «Бауэр».
— Богатеешь, — кивнул Кабан на рояль.
— Не моя это хата, — назидательно произнёс Чёрный, скромно потупив взор. — Общаковская. Дали от щедрот бродяге приютиться с комфортом. Завтра порешат на сходняке, что так нельзя, — котомку соберу и в зону уйду молодёжь уму-разуму учить.
До сих пор у Чёрного в глубине души ютились отголоски былых незыблемых воровских правил — мол, зазорно вору иметь имущество. Стеснялся он своего благосостояния, чем сильно веселил братву. Кабану пришло в голову, что в чем-то схожие они все, выходцы из Совдепии. И фраера, властью советской запуганные, боящиеся лишнее слово сказать. И бродяги, воровскими законами зашоренные, озирающиеся вечно, оглядывающиеся на мнение общака. Кабан презирал и тех, и других. Он был уверен, что лучшее мироустройство — это нынешние джунгли. И лучшая возможность выжить в них — это когда у тебя злости и оружия поболе, чем у других хищников. Поэтому бригаду себе сколотил Кабан — один другого краше. Волки настоящие, крови не боятся, даже любят её. Числом немного, но все на мокрухах проверенные, кровью повязанные. И знающие, что их бригадир — самый злой и отмороженный из них… Непросто, ох как непросто было отвоевать место под солнцем в городишке на сто первом километре от Москвы, куда издавна ссылали воров и бакланов, дабы они не позорили стольный град. Тут феня была вторым государственным языком, а за слово «козёл» сразу насаживали на перо. И то, что Кабан заставил эту публику считаться с собой, дорогого стоило.
— Гурам с разговором был. Обидел ты людей, Дима, — осуждающе произнёс Чёрный.
— Когда это я людей обижал? — удивился Кабан.
— Не дале, как на той неделе. Две фуры. Кинул.
— Людей я не обижаю. А блядей — с большим удовольствием. Торгаши. Лохи. Это наша добыча.
— Так эти люди под Гурамом были.
— Чего же они сразу не предупредили?
— А ты не спрашивал.
— Поздно уже…
— Хрусты немаленькие. Нехорошо это, Дима. Нехорошо.
— Стоп, Чёрный. Кто нам работать запретит? Мы честно лохов сделали. И это наша добыча. Скажи, не так?
— По понятиям вроде правильно. Но и Гурам уважаемый человек.
— Чурки черножопые. Пускай в горы валят, там баранам понятия объясняют. Они здесь не хозяева.
— Дима, у бродяг о национальности говорить — грех.
— Это ты чуркам скажи. У них не грех.
— Гурам — законник.
— У них законников больше, чем у нас бакланов… Пусть предъяву делают. Стрелу забивают. Тогда будем тереть… Но только ничего они у меня не получат. Моё — это моё!..
— Ладно, не кипятись, Дима. Что-нибудь придумаем… Покумекаем, придумаем…
— Думай, Чёрный. У тебя голова большая. Но если что — передай Гураму, что мы к пальбе готовы, как ворошиловские стрелки.
— Достаточно уже настрелялись! — угрюмо произнёс Чёрный. — Все вам стрелять, мочить… Раньше мокруха позором была.
— А сейчас если кусок не размочишь, так не проглотишь, — усмехнулся Кабан.
Старый вор только махнул рукой.
— Ладно. Дела ждут, — Кабан поднялся из неудобного дубового кресла. — Время — деньги…
Чёрный устало кивнул, и Кабан вышел из дома. Сел в просторный внедорожник «Лендровер» цвета мокрый асфальт. Он искренне любил эту мощную комфортабельную машину с бортовым компьютером, гидроусилителями, подогревом сидений, кондишеном, мощной стереосистемой и ещё тысяча и одним удовольствием. Она олицетворяла для него сытую, вольготную и свободную жизнь. Сегодня его любимой железной кобылице предстоит немало потрудиться, пошевелить колёсами.
Кабан чувствовал себя спокойно и умиротворённо толко за рулём послушной мощной машины, заглатывающей километры шоссейной дороги. Стоило выйти из салона, и опять — вечный бой, покой только снится…
Первая половина дня прошла в запланированных разъездах. Кабан проехался по основным точкам — автосервису, рынку, — посмотрел, как там порядок. Дела шли. «Шестёрки» шестерили. Торгаши торговали. Деньги текли. Все путём. После заехал в районную администрацию. Там жирный боров в галстуке заждался «зеленого» корма — пришлось отслюнявить ему немножко трудовых баксов, а остальные пообещать отдать через пару дней.
