Руководство боевыми действиями фактически было в руках штаба дивизии. Обычно по приходе на ночлег Дрейер заходил ко мне в комнату, и мы совещались, что предпринять назавтра. Затем он шел к Новикову, чтобы доложить ему о принятом решении, а я садился писать приказ, отдавая предварительные распоряжения о времени выступления полкам дивизии. Когда я приносил приказ к Новикову, он обычно подписывал его не читая. Организация разведки лежала всецело на мне».

В дальнейшем Борис Михайлович стал вместе с Дрейером выезжать к войскам, оставляя Новикова в тылу на командном пункте. Они отдавали приказания от имени генерала, избегая излишней волокиты.

Немало проблем возникало из-за отсутствия постоянной связи со штабом корпуса и соседними дивизиями. Порой секретные сообщения передавались по телеграфу открытым текстом. В об-

-1ЙГ- щем, однако, больших недоразумений не было, ибо противник проявлял осторожность, а то и нерешительность. Судя по всему, наша разведка действовала активней и организованней, чем австрийская, что давало немалые преимущества 14-й дивизии. Нередко удавалось брать в плен не только австрийских солдат, но и офицеров.

Шапошников требовал, чтобы эскадроны разведчиков не уклонялись от боя, смело атаковали противника. Только так можно было добыть более или менее достоверные сведения, подтвержденные конкретными доказательствами: взятыми в плен солдатами и офицерами, погонами убитых врагов, захваченными документами. А то нередко бывало, что встреченный огнем противника разъезд поворачивал назад и докладывал, что наткнулся на пехоту, атаковать которую в конном строю неразумно. Таких же правил придерживались австрийцы и немцы. Наши разведчики, действовавшие по указаниям Шапошникова, обязательно предоставляли штабу дивизии фактические данные, а не домыслы и слухи.

Но случались и казусы. «Около двух часов ночи на 14 августа дежурный по штабу дивизии офицер разбудил меня и доложил, что один из двух мотоциклистов, приданных конной сотне пограничников в Радоме, привез плохие вести. Я приказал ввести ко мне этого мотоциклиста. Вошел гусар без фуражки, без пояса и без оружия и сразу начал горячо говорить: “Что там было! Ох, что там было! Что там было!” Наконец эта болтовня мне надоела, и я, строго прикрикнув на него, приказал рассказать, как он удрал из Радома. Гусар сразу пришел в себя и рассказал, что батальон 72-го пехотного Тульского полка убежал в панике в Ивангород, а пограничники остались в Радоме. На вопрос, почему он в таком растрепанном виде, мотоциклист доложил, что он, бросив в темноте мотоцикл, прискакал на верховой лошади. Выругав его за то, что он бросил свою машину и второго мотоциклиста, я встал и пошел доложить о случившемся, направив на автомобиле офицера, чтобы выяснить там обстановку».

Вернувшись на следующее утро, офицер доложил, что западнее города Радома разъезды пограничников «отгоняли» немецких разведчиков. Но часть населения, губернатор и полицейские двинулись из города на подводах на восток. С ними последовал пехотный батальон. В сумерках они вошли в лес и увидели движущиеся навстречу по сторонам дороги конные разъезды. Приняв их за немцев, полицейские открыли стрельбу и бросились наутек. Их паника передалась пехоте.

89

История имела продолжение. Днем к штабу подъехала крестьянская подвода, на которой сидели мрачный офицер и унтер-офицер. Шапошников подошел к ним и спросил, кто они. Оказалось, что это офицер гусарского Дубенского полка, а его спутник, по его словам, — все, что осталось от разъезда, который был окружен в лесу и уничтожен пехотой противника.

Борис Михайлович понял, что перед ним командир того самого разъезда, который напоролся на запаниковавших полицейских и батальон наших пехотинцев. К счастью, и те и другие отделались испугом.

Мораль проста: на войне всякое бывает. Но нам сейчас нет смысла подробно, вслед за Шапошниковым, пересказывать ход боевых действий. Первое, что замечаешь — сравнительно неспешные передвижения войск, в большинстве случаев со скоростью пешехода. Наиболее мобильный род войск — авиация — использовалась преимущественно для разведки и связи. То же относится к автомобилям и мотоциклам. Конница двигалась быстрей пехотинцев, но в бою кавалеристам чаще всего приходилось спешиваться. Главные силы и с той и другой стороны совершали маневры, стараясь прежде всего не попасть под неожиданный удар противника, а не разгромить его. Поэтому и потери были сравнительно невелики: с 19 по 22 августа корпус Новикова потерял убитыми, ранеными и пленными 189 человек, а немцы — 602. Возможно. Такая большая разница в потерях объясняется лучшей организацией разведки и умелым использованием нашими частями особенностей ландшафта. Кроме того, 14-я конная дивизия и приданные к ней подразделения вели оборонительные действия.

Впрочем, ночью 30 августа 72-й Тульский пехотный полк подошел вплотную к линии обороны австрийцев у города Сандомира и неожиданной атакой застал их врасплох. В рукопашной схватке наша пехота овладела двумя линиями окопов и вошла в городское предместье. В бой были введены все резервы. Соседние части бездействовали. Раненый командир полка приказал закрепиться на захваченных позициях.

Австрийцы стали приходить в себя. К ним подтянулись резервы, выдвинулись артиллерийские батареи, ведя огонь по тульцам. Цепи австрийцев двинулись в атаку. Отстреливаясь, наши пехотинцы утратили боевой порыв. Офицеры приказывали им держаться, пока не откроет огонь наша артиллерия. Но — тщетно. Началось отступление. Почти все офицеры были убиты или ранены. Потери пе-

90

хотинцев оказались громадными: из 2200 человек, начавших атаку, к 9 часам утра вернулось лишь 600.

Таким был жестокий урок. Его запомнил Шапошников на всю жизнь. Как заместитель начальника штаба он нес ответственность за поражение. Однако в разработке и осуществлении наступления он участия не принимал: слег с высокой температурой. А начальник штаба Дрейер был отважен, горяч, склонен к решительным действиям, не всегда продумывая их последствия.

О разгроме 72-го пехотного полка в штабе дивизии узнали поздно. Пока начальство старалось выяснить, кто виноват в поражении, Шапошников догадался о главной причине: противник был значительно сильней, чем предполагалось. Он быстро оправился от внезапного удара и показал свою мощь. Поэтому следовало собрать воедино части дивизии для нового, лучше подготовленного наступления.

«Кошмарно проходил день 31 августа на фронте у Сандомира. Оправившиеся и приведенные в порядок остатки 72-го пехотного полка со случайно оставшимся живым адъютантом этого полка начали снова выдвигаться вперед для подбора раненых. За тульцами пошли пограничники и части 8-й кавалерийской дивизии. Около наших убитых и раненых уже рыскали австрийские мародеры, шаря в карманах офицеров и солдат. При приближении наших солдат австрийцы поспешно убегали в город. Невольно закралась мысль об отходе австрийцев ввиду перехода гвардейских стрелков реки Сан у Чекай. На плечах отступающего противника части 8-й кавалерийской дивизии и пограничники с запада, драгуны 5-й кавалерийской дивизии с севера ворвались в город и захватили мост, потушив горевший на противоположном береге его пролет. Противник, боясь окружения в Сандомире, бросив орудия, оружие, запасы снарядов и патронов, склады продовольствия и другое имущество, спешно по мосту и двум бродам переправился на правый берег Вислы. В город были введены остатки 72-го пехотного полка.

Штаб 14-й кавалерийской дивизии отправился осмотреть поле ночного боя 72-го пехотного полка, сохранившего только небольшую часть своих боевых сил. Правда, раненые уже были размещены в городских больницах и костелах, но убитые лежали еще на поле боя, свидетельствуя о тех успехах, каких достигли тульцы в ночном штурме.

Перед нашими глазами развернулось поле битвы. В каких только позах не лежали убитые! Почти при выходе на центральную площадь города нашли подожженный австрийцами дом, в кото-