- Как можете вы желать того, чтоб я вас отослала. Подумайте о том, что у вас есть дети.

- Мои дети в ваших руках, и им не может быть лучше. Я надеюсь, вы их не оставите своим попечением.

- Но какую причину должна я сообщить свету, если отошлю вас?

- Ваше величество просто объяснит, если сочтет это правильным, чем я вызвала вашу немилость и ненависть великого князя.

Лицо Елизаветы становится все озабоченнее: сказать всему свету то, что она во что бы то ни стало хотела от него скрыть!

- А на какие средства станете вы жить у ваших родственников?

- На те же средства, на которые жила до того, как вы оказали мне великую честь, пригласив меня

сюда.

- Ваша матушка покинула свою страну и уехала в Париж.

- Я знаю это. Моя мать была предана интересам России, и это вызвало против нее гнев прусского короля.

Этот аргумент неопровержим. Елизавета снова приглашает Екатерину подняться с колен и задумчиво ходит взад и вперед по комнате. Екатерина уже понимает, что ее не отошлют. Но о чем думает Елизавета, шагая из одного угла огромной комнаты в другой? Внезапно она снова обращается к Екатерине.

- Господь свидетель тому, как много слез я пролила, когда вы заболели по приезде в Россию, и если бы я вас не любила, то не оставила бы вас здесь.

Это не слова, продиктованные гневом, не речь обвинителя. Почему Елизавета вспоминает как раз о тех часах, когда тревожилась за Екатерину, дрожала за ее жизнь? Еще раз, после нескольких лет вражды, в момент, когда над головой Екатерины нависли тучи черных подозрений, изначальная, искренняя и нерушимая любовь к ней Елизаветы прорывается сквозь накопившуюся злобу императрицы против непослушной, сквозь ненависть стареющей женщины к молодой, сквозь те железные кольца, которыми она, как ей кажется, оковала свою душу. Тщетно роется она в своей памяти в поисках тех мрачных возводимых на Екатерину обвинений, которыми ее пичкают окружающие на протяжении месяцев. То, что ей удается извлечь, не может противостоять ясному взору Екатерины.

- Вы необычайно горды. Вы думаете, что нет никого умнее вас.

- Если б я это думала, то настоящее мое положение доказало бы, как жестоко я ошибалась.

Во время этого разговора великий князь перешептывается с Александром Шуваловым. Екатерина прислушивается краем уха к этому шепоту и улавливает слова:

- Она ужасно злая и упрямая.

Екатерина хочет объясниться с Петром в присутствии императрицы. Она оборачивается к нему и говорит:

- Если вы говорите обо мне, то могу заявить с величайшим удовольствием в присутствии ее величества, что я зла по отношению к тем, кто дает вам дурные советы, и что я стала упрямой с тех пор, как убедилась в том, что мое старание угодить вам вызвало в вас только ненависть ко мне.

Петр обращается к Елизавете:

- Ваше величество, извольте убедиться из ее слов, на сколько она злой человек.

Но Елизавета поглощена собственными мыслями. Какой же это зуб она имела против Екатерины? Почему это все ее друзья советовали ей возможно строже допросить великую княгиню?

- Вы вмешиваетесь в дела, которые вас абсолютно не касаются. Как это вы, к примеру, могли осмелиться отдавать приказания генералу Апраксину?

- Я? Мне никогда и в голову не приходило отдавать ему приказания.

- Как? Вы отрекаетесь от того, что писали ему? Ваши письма лежат здесь, в этом умывальнике. Ведь вам запрещено было писать?

- Это правда, я нарушила запрет, а потому и прошу о прощении. Но так как мои письма здесь, то ваше величество, прочтя их, смогут убедиться, что я никогда никаких приказаний не давала, а только просила об исполнении приказов вашего величества.

- Бестужев утверждает, что было еще много других писем.

- Если Бестужев это утверждает, то он лжет.

- Ладно, если он возводит на вас поклеп, то я велю его пытать.

- Ваше величество вольны поступать так, как вам заблагорассудится. Я могу лишь повторить, что написала только эти два письма.

Силы Елизаветы подходят к концу. У нее нет никаких улик против Екатерины. Ее советники наговорили ей, что Екатерина и Бестужев государственные изменники и что она, в интересах сохранения своего европейского престижа, обязана расследовать это дело во всех мельчайших подробностях. Но это расследование ни к чему не приводит. Екатерина стоит перед нею спокойно, в сознании своей силы и правоты - воплощение образа оскорбленной невинности. А может быть, она все же согрешила, изменила, предала - кто знает? Елизавета слишком утомлена, слишком слаба, она неровня этой здоровой, выспавшейся женщине, этому спокойному ясному уму.

Тем временем взбешенный великий князь огрызается на свою супругу. Он готов перемыть все их семейное грязное белье. Все это не ново для Елизаветы. Она знает, что Екатерина не ангел, но уже примирилась с тем, что великокняжеский двор не рассадник добродетели. И когда Екатерина спокойно, с чувством меры и достоинства отвечает на все обидные обвинения, Елизавета, которая и сама далеко не ангел, чувствует, что ее невольно тянет к этой с таким достоинством держащей себя женщине, к этому исполненному силы и благородства существу. Голос раздраженного Петра визглив, режет ей уши. Петр дурак - он никогда не понимает, в чем главная суть. Елизавета не так умна, как Екатерина, но обладает здоровым инстинктом и в решительные моменты всегда понимает, где надо поставить точку. Она внезапно подходит совсем близко к Екатерине и шепчет ей:

- Я многое бы еще могла сказать, но я не хочу здесь говорить, чтобы не вызвать еще большего раздора между вами обоими.

Екатерина понимает. В ней тоже рассеивается накопившееся за столько недель чувство горькой обиды, она охотно забывает, что пришла сюда в качестве обвиненной, и она шепчет взволнованным голосом:

- Я тоже не могу теперь высказаться, хотя и ощущаю настоятельное желание излить перед вами свое сердце и раскрыть свою душу.

В глазах обеих женщин искренние слезы. Что в конце концов произошло? От обвинений Воронцовых и Шуваловых ничего как будто не осталось...

На следующий день всякий желающий может услышать из уст Елизаветы, что ее племянник олух, а Екатерина очень умная женщина.

Несколько дней спустя императрица снова приглашает Екатерину к себе, но об этом состоявшемся между ними разговоре сведений не имеется. Мемуары Екатерины обрываются на том моменте, как она вошла в покои Елизаветы, в которых на этот раз уже никто не был спрятан за Фирмами и где вообще не было никого постороннего.

Но сохранилось еще одно письмо, написанное Екатериной Елизавете на другой день после этого разговора, непосредственно перед отъездом в Ораниенбаум: "Когда я вспоминаю о милостивых словах, которые я удостоилась услышать из благословенных уст вашего величества, то на глазах моих выступают слезы радости".

Об отъезде на родину, об изгнании и опале нет больше и речи. В день рождения Екатерины, 21 апреля, императрица просит передать ей, что пила за ее здоровье. Она разрешает Екатерине раз в неделю приезжать в Петергоф навещать детей. Из ее уст не раздается больше ни одного резкого слова по адресу великой княгини. И все же о настоящей дружбе не может быть и речи.

Под предлогом необходимости проделать курс лечения минеральными водами Екатерина живет в Ораниенбауме очень уединенно, в каком-то отдаленном павильоне. Она не принимает участия в петергофских празднествах, хоть ей и нечего больше опасаться оскорблений. Ее вчерашние враги со всех сторон стараются вновь снискать ее благоволение. Радужные мечты Воронцовой рассеялись, она снова удовлетворяется ролью будущей маркизы Помпадур и жаждет услышать любезное слово из уст великой княгини. Французы напуганы и начинают восстанавливать ущерб, причиненный их неуместными стараниями. Французское и русское правительства принимают решение возместить брату Екатерины, владетельному князю Цербстскому, понесенные им денежные убытки.

Но начатые производством дознания должны быть как-нибудь доведены до конца, хотя уже совершенно ясно, что ни к каким результатам они не приведут. Никто уже, в сущности, и не желает, чтобы они привели к результату. Но раз уж арестовали фельдмаршала и канцлера, то невозможно просто выпустить их, как каких-нибудь бродяг. Судебное следствие по делу Апраксина начинается через год после его ареста. В первый же день с несчастным фельдмаршалом случился удар. Говорят, что это произошло только потому, что он не дослушал до конца фразы судебного следователя: