Глава двенадцатая

После расстрела маршала Тухачевского (12 июня 1937 года) волна репрессий охватила Красную Армию с еще большей силой. В числе других, несколько раньше, был арестован заместитель начальника Управления боевой подготовки РККА, комкор Чайковский Косьян Александрович, 1893 года рождения, русский, уроженец Тамбовской губернии. Он окончил три курса Московского университета, после этого пошел добровольцем в армию, участвовал в Первой мировой войне, находился в плену у немцев, где в 1915 году познакомился с Тухачевским и был о нем самого высокого мнения.

Чайковскому вспомнили, что в середине 1936 года на одном из официальных совещаний в Москве он заявил:

«Когда в январе 1936 года маршал М.Н. Тухачевский вместе с Литвиновым* приезжал на похороны английского короля Георга Пятого, то привлек к себе всеобщее внимание своей военной эрудицией, своей молодостью, внешностью, поведением и манерами, своим культурным кругозором».

Однако его заключили под стражу как одного из участников военного заговора и руководителя военно-троцкистской организации в одиннадцатом мехкорпусе в Забайкальском военном округе, в котором долгое время служил Константин Рокоссовский. Многие «свидетели», в том числе и Чайковский, «дали» показания, что командир 15-й кавдивизии Рокоссовский тоже был активным участником заговора.

В топку репрессий бросались лучшие военные специалисты. Самым главным было арестовать сотню-другую, а там можно смело клепать обвинения. Благо все военные имеют друзей, родственников и сослуживцев, а за наркомом Ворошиловым дело не станет.

Вместе с Рокоссовским изгонялись из армии, а потом были репрессированы многие десятки его коллег. В их числе начальник Штаба Киевского военного округа комбриг Подчивалов, начальник артиллерийского научно-исследовательского института РККА военинженер 1-го ранга Струсельба и т.д.

Можно представить себе, с какой скоростью работал конвейер по перемалыванию военных кадров.

Надо сказать, что «заговор маршалов» 1937 года был сфальсифицирован не келейно, как то иногда преподносится прессой и исторической литературой. Это не тайная расправа Сталина над видными военными деятелями. Эта кощунственная кампания проводилась открыто и с большим размахом.

С 1 по 4 июня проходило расширенное заседание Военного Совета при наркоме обороны с участием членов Политбюро. С профессиональной режиссурой здесь был поставлен спектакль по разоблачению контрреволюционеров.

Один из главных актеров этого спектакля - народный комиссар обороны Ворошилов выступил с большим докладом «О раскрытии органами НКВД контрреволюционного заговора в РККА».

Участники Военного Совета имели на руках «чистосердечные признания» Тухачевского, Якира, Уборевича, Примакова и других заговорщиков.

Бритоголовые (тогда это было модно) маршалы, командармы 1-го и 2-го рангов, комкоры и комдивы со всего Советского Союза были приглашены на расправу над своими друзьями, боевыми товарищами и сослуживцами. Мы не знаем, присутствовал ли на этом спектакле Рокоссовский, - таких сведений нет.

- Органами Наркомвнудел раскрыта в армии долго существовавшая и безнаказанно орудовавшая, строго законспирированная контрреволюционная организация, возглавляемая людьми, которые стояли во главе армии, - говорил Ворошилов. Он на все лады восхвалял органы НКВД, которые бескомпромиссной деятельностью спасли вооруженные силы от заговорщиков и шпионов. Далее он призвал «проверить и очистить армию буквально до самых последних щелочек...».

Второго июня на Военном Совете выступил Сталин. На удивление, его речь была сумбурной и путаной. Он перескакивал с одной мысли на другую, и в речи отсутствовала логическая последовательность. Сославшись на показания самих арестованных, Сталин пришел к выводу, что в стране был «военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся германскими фашистами...», а «...эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера*...»

Доверительно сообщив, что только по военной линии уже арестовано 300-400 человек, Сталин объяснил: «...Заговор этот имеет не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия...»

Обсуждение доклада Ворошилова продолжалось три дня. В прениях выступили 42 человека.

Боевые соратники, сообща добывавшие славу Советской власти и Красной Армии, проливавшие кровь на полях сражений, вылили ушаты грязи и клеветы на тех, кто был повержен в скорбь, в ужас и отчаяние, кто ждал в тюрьмах смерти.

Герои революции, Гражданской войны, поднятые на пьедестал почета интеллигенцией, клеймили позором и предавали анафеме тех, с кем в годы испытаний делили невзгоды, с кем вместе отдыхали, сидели за праздничным столом.

Среди них были маршалы Блюхер и Егоров, командармы и комкоры Кулик и Дыбенко, Алкснис и Федько, Дубовой и Белов, Мерецков и Грязнов.

Не пройдет и года, как из 42 выступивших в прениях по докладу Ворошилова 34 будут арестованы и расстреляны, в их числа Грязнов и Шестаков, которые, только что вернувшись из Москвы, и подписали, по сути дела, донос на своих сослуживцев.

О шпионах и вредителях говорили не только те, с кем общались «враги народа», - на дыбы была поставлена и вся страна. Когда судьи только приступили к рассмотрению дела и еще не вынесли приговора, в республики, края и области была направлена следующая телеграмма:

«Нац. ЦК крайкомам, обкомам.

В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими ЦК предлагает вам организовать митинги рабочих, а где возможно, и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры репрессии. Суд должен быть окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, т.е. 12 июня.

11 июня 1937 года. Секретарь ЦК Сталин».

Вот в такое время, когда все следили за всеми и все подозревали всех, был арестован и Рокоссовский.

В первой половине июня 1937 года командующий войсками Забайкальского военного округа комкор Грязнов и член Военного Совета корпусной комиссар Шестаков давали показания в читинской тюрьме. Их поместили в камеру читинского острога, где уже сидел Косьян Чайковский.

Они многие годы служили вместе и были хорошо знакомы. Теперь того рослого, стройного и красивого комкора трудно было узнать: синяки под глазами, опухшее лицо с кровоподтеками, невразумительные, постоянно что-то ищущие глаза изменили его до неузнаваемости.

- Что с тобой, Косьян? - спросил Грязнов.

- Вот что со мной, Иван. - Чайковский дрожащими руками достал из подкладки одежды лезвие. - Если бы не вы... Я сегодня же перерезал бы себе вены.

- А ну, дай сюда, - сказал Шестаков и, измельчив лезвие на маленькие кусочки, бросил их в парашу. - Несмотря ни на что, надо уметь держаться.

- Косьян, я тебя помню волевым человеком, - проговорил Грязнов. - Ты был для нас образцом поведения.

- Был, - едва зашевелил распухшими губами Чайковский. -Держался сначала.

- А потом? - уточнил Грязнов.

- Признался, что меня завербовал Тухачевский... Любуйтесь, перед вами активный участник антисоветского заговора, - потупив глаза, произнес Чайковский. - Подлец я... Подлец.

. - За что же ты так себя? - осведомился Шестаков.

- За все... Следователь называл фамилии, а я подтверждал, что эти люди входили в военно-троцкистскую организацию, шпионили... Рубинова, Веденева... Рокоссовского... На всех, на всех наклепал.

Чайковский вытер полотенцем вспотевшее лицо, лег на кровать, отвернулся к стене и замолчал.

Вскоре в камеру привели едва державшегося на ногах пожилого человека, с профессорской бородкой и взлохмаченными рыжими с проседью волосами. Он сея на койку и, закрыв лицо руками, просидел более часа, затем лег в постель. Целые сутки старика никто не беспокоил, и он потихоньку пришел в себя.