- Казимир Викторович, пусть вас эти звезды не смущают - за столом мы все равны.
: Мало-помалу хозяин дома разговорился, и оказалось, что у него есть своя точка зрения на многие вопросы.
Белозеров с интересом слушал полемику своих друзей и, когда возник спор о немецкой нации, не вмешиваясь в разговор, он принял сторону Рокоссовского, хотя аргументы хозяина дома тоже были весомыми.
- Мы должны отделить немецкую нацию от Гитлера, Геббельса и ему подобных, - говорил Рокоссовский.
- Каждый взрослый немец несет ответственность за газовые камеры, рвы, набитые детьми, стариками и женщинами, - возражал ему Казимир, - за все, что вытворяли фашисты на оккупированных землях.
- Гитлер и его верхушка - не нация, - сказал маршал. — Мы
это обязаны понимать.
- Я не могу с этим согласиться, - говорил Волк. - Гитлер не с неба свалился. Его произвела на свет сама нация. «Немецкая раса занимает высшую ступеньку в мире. Это особая раса». Немцы этому аплодировали. От этого идеологического варева у них не было расстройства желудка. Вожди-убийцы не появляются на свет, если нет для них хорошей питательной среды.
- Казимир, выходит, вы против народа?
- То, что из человеческой кожи делали дамские сумочки, а из человеческих трупов варили мыло - народ здесь ни при чем? Он что - безгрешен? - Глубоко упрятанные глаза Казимира блестели. - Я понимаю, люди неодинаковы - одни являются носителями добра, другие зла.
- Вот в этом я с вами согласен, - произнес Рокоссовский, потушив окурок. - Что-то наш философ сегодня молчит?
- Отхожу от немецкого лагеря и своей родной тюрьмы, - сказал Белозеров. - Собираюсь с мыслями. Ведь мне придется начинать жизнь заново.
Ужин и горячие споры подошли к концу. Хозяин увел маршала на отдых, а Белозеров остался за столом один. Он смотрел прямо перед собой и думал о том, как повезло ему в жизни, что у него есть такой преданный друг. От избытка чувств ему хотелось воскликнуть: «Спасибо тебе, Костя, за терпение; простоту и мудрость!» Но он промолчал, докурил папиросу, вылез из-за стола и вышел во двор. Со стороны реки дул влажный свежий ветерок. На темно-голубом небе золотой россыпью блестели звезды.
Спал Рокоссовский на старинной деревянной кровати в ком-' нате, выходившей двумя окнами на речку.
Необычный душевный прием, простой и непринужденный разговор в самой глубинке Белоруссии навел его на воспоминания о далеких 30-х годах, когда он командовал дивизией в Белорусском военном округе. Здесь, на старой границе, которая проходила в нескольких сотнях метров от Радошкович, командир корпуса Тимошенко, он, командир полка Жуков неоднократно проводили штабные и полевые учения. Он часто наблюдал за этим крошечным городком и никогда не предполагал, что его сюда занесет судьба и он оставит здесь на постоянное жительство своего друга Андрея Белозерова.
Сквозь занавешенные марлей окна доносилась ночная прохлада, с ней - долгие соловьиные песни.
Утром, тепло распрощавшись с Казимиром и Андреем, Рокоссовский вызвал машину, находившуюся у родственников директора школы, и направился в Минск. На окраине города он вышел из машины. Над полями поднималось солнце, теплый ветер снова гнал по дороге легкую пыль. Над головой, купаясь в воздухе, пели жаворонки. Выйдя на взгорок, он остановился, посмотрел на кладбище, где среди верхушек деревьев золотился купол церкви. Перед ним, на старой границе*, открылась заросшая кустарником контрольно-следовая полоса, а правее, в лощине вдоль реки, разноцветными пятнами копошились люди. Пахло свежим сеном; где-то заливисто лаяла собака; в кладбищенских деревьях кричали грачи.
3
Внезапно, во второй половине мая Рокоссовский после продолжительного отсутствия появился дома, и то лишь для того, чтобы оставить свой единственный походный чемодан, с которым он вернулся с фронта, и переодеться в парадную форму.
Юлия Петровна была до того счастлива, что не находила себе места. Вместе с адъютантом она готовила мужу маршальскую форму, которую увидела на нем впервые, и не знала, какими словами выразить переполнявшие ее чувства.
Она расспрашивала мужа о всяких мелочах, ставивших его в тупик и заставлявших постоянно улыбаться. Опустив глаза, он ласково-насмешливо следил за суетившейся женой и чувствовал, что она соскучилась по нему и безмерно его любит. Она одевала мужа, ни на минуту не умолкая.
- Ой, Костя, как же тебе идет маршальская форма!.. Я в тебя заново влюбилась... Не стой как монумент, повернись!.. Снимай китель, я разглажу на спине складку... Вот так... Подними рукав!..
24 мая, ровно в 18 часов, Рокоссовский уже был в Кремле, где Калинин ему, Коневу, Жукову, Малиновскому и Толбухину вручил ордена «Победа»*. Вечером он уже находился в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. Здесь Правительство устраивало прием в Честь командующих войсками Советской Армии.
Много воды утекло с тех пор, как он впервые в 1937 году посетил этот исторический зал во время чрезвычайного 17 съезда Советов Российской Федерации. Ему почему-то вспомнились заседания того съезда. Он четко видел Сталина в окружении своих соратников-подхалимов. Он помнил, как страсти зала разбивались о надменное спокойствие вождя. «Неужели нужны такие глубокие потрясения, как война, чтобы переоценить многие ценности?» - подумал он, расхаживая по залу, где еще было мало народу.
Теперь он был иного мнения о Сталине. Он хорошо изучил его во время войны. Ему показалось, что Сталин резко отличался от того человека, который прятал себя под строгой и суровой маской. Сталин военного времени не чурался героических страниц истории России, был более человечным и внимательным к людям, мог спокойно выслушать мнение других. Рокоссовский сам убедился в том, что он мог принимать не только свои решения, но и утверждать чужие, умел быть любезным и обходительным.
Перебирая в памяти подробности того съезда, Рокоссовский вспомнил Валентину Круглову, их встречу на Брянском фронте. Улыбаясь добродушно-печальной улыбкой, он вспоминал эту женщину, пока в зал валом не повалили военные.
Рокоссовский, оживленный, довольный, улыбающийся, стоял в толпе командующих армиями, с которыми он добывал победу на фронте - их набралось около четырех десятков человек, - и обменивался репликами. Дружеские объятья, рукопожатия, восклицания.
- О, какой молодец! Здоров! Прямо кровь с молоком! С Победой тебя!.. . <
- Помню, товарищ маршал! Помню, как же. Если бы не вы, меня бы заклевали! - восклицал Галанин.
- А здорово вы меня тогда подковырнули, - произнес Попов. - Ох, здорово!
- О чем речь, Степаныч? - спросил Рокоссовский.
- Это когда красавец мужчина, то есть я, просил летчиц подавить опорный пункт, название его, убей, не помню,
- Грайфехтгаген, - расхохотался Рокоссовский. - Было, было, ничего не скажу.
- Ну что, хитрец Павел Иванович, война кончилась, теперь кого будешь обманывать?
- Женщин, товарищ маршал, я по ним очень соскучился, -ответил Батов, вызвав всеобщий смех.
- Константин Константинович, мы так и не закончили разговор о берлинской операции, - сказал Чуйков.
- Дорогой Василий Иванович, после драки кулаками не машут. Теперь говорить об этом поздно.
- И все-таки мы к этому вопросу когда-нибудь вернемся.
- Когда-нибудь - да, но только не сейчас.
Отдельные командующие фронтами, заложив руки за спину, ревниво поглядывали на Рокоссовского, окруженного доброжелательным вниманием, и меряли зал короткими шагами, делая вид, что они еще не отошли от фронтовых будней.
В этот торжественный вечер в Георгиевском зале было произнесено много тостов. Дошел черед и до командующих фронтами.
Молотов, которому было поручено произносить тосты, поднял бокал в очередной раз.
- Теперь я предлагаю тост за маршала Рокоссовского, - говорил он, - героя Сталинградской битвы, которая явилась историческим поворотом в нынешней войне, полководца, руководившего операциями в Белоруссии, изгнавшего немцев из Данцига и Штеттина.
