Я возвращался ночью с какого-то поздно затянувшегося собрания в Кремль. Обстоятельства были тогда не очень веселые (вторая половина 1918 года). Самый разгар наших военных поражений, отчаянный голод в столице, бешеная работа контрреволюционных организаций. С каждого митинга мы приходили буквально мокрые, изнемогающие от усталости — такую изнурительную борьбу приходилось вести с предателями и шептунами. С ними заодно был голод. А к зиме надвигался еще и холод...»
Так писал в «Правде» за 22 января 1927 г. Л. С. Со-сновский, член ВЦИК с 1917 по 1924 год, редактор крестьянской газеты «Беднота» и один из виднейших советских публицистов в двадцатые годы, вспоминая август 1918 года; в Москве, в августовские ночи, мороз иногда пробирает до костей. «В Кремле — не видно ни души,— продолжает Сосновский.— Мне оставалось пройти еще несколько десятков шагов, и я уже дома. Но вот на противоположном тротуаре вынырнула из тьмы какая-то фигура. Осветил ли ее тусклый фонарь или свет из окна но что-то вдруг толкнуло:
«Не Ильич ли?
Один? В такой поздний час? И идет не к квартире своей, а к набережной... Он ли? Поднятый воротник пальто, надвинутая на лоб кепка. Несомненно, он. Удобно ли оставить его одного в этой беспокойной тишине темной ночи? А выстрел, прозвучавший накануне? Нащупываю в кармане револьвер. Надо присоединиться к Ильичу, не оставлять его одного. Но, может быть, он хочет именно одиночества? Хорошо ли приставать к нему, навязываться с разговорами, нарушать его одинокую прогулку?
Нет, страшно уйти. А вдруг... Ведь никакого оправдания не будет уходу. Пойду за ним... Быстро перешел на другой тротуар и хочу незаметно следовать за ним. Ильич услышал шаги, оглянулся. Теперь уж надо окликнуть его, чтобы он не встревожился.
«Здравствуйте, Владимир Ильич... Что это вы так поздно гуляете и в такую погоду?»
«Здравствуйте... Не спится что-то, и голова болит. Решил освежиться на воздухе. А вы?..»
Рассказываю о собрании, откуда возвращался.
В. И. спрашивает, на каких заводах я бывал в последние дни и что там делается. Каково настроение рабочих. Известно его умение из каждого человека извлечь нужные ему факты.
Я рассказал ему о самых бурных собраниях на Прохоровке и в Александровских ж.-д. мастерских. Рассказал, что нам еле-еле удавалось говорить, что нас буквально стаскивали с трибуны. Настроение рабочих тяжелое. Да и есть от чего. Опять несколько дней не выдавали ничего по карточкам. На лица жен-щин-работниц прямо страшно смотреть. Подлинная печать голода. А эсеры и меньшевики бесстыдно разжигают недовольство, пускают в оборот чудовищные сплетни, фантастические обвинения. Страшно трудно бороться с этим. Люди голодны, измучены. И все-таки классовое сознание побеждает. Но каждый день приносит новые колебания, новые вспышки отчаяния.
Ильич редко перебивал меня вопросами и слушал, задумчиво покачивая головой. Он спрашивал особо настойчиво о железнодорожниках и металлистах: как они?
И, перебивая мой рассказ, повторял протяжно и раздумчиво:
— Д-да... Ослаб наш рабочий, ослаб...»
Они стояли, разговаривая на узкой, выложенной кирпичом, дорожке внутри Кремля. «Ослаб, ослаб наш рабочий»,— все повторял Ленин.
Советский строй назывался диктатурой пролетариата, диктатурой рабочего класса, а рабочий класс, даже в столице, ослаб.
Опасность этого была ясна Ленину. Обращаясь с речью к рабочим Лефортовского района Москвы 19 июля 1918 года, он говорил: «Смотрите в лицо опасности! У нас повсюду враги, но у нас есть и новые союзники — пролетариат тех стран, где еще ведется война. У нас есть союзники и внутри,— огромная масса беднейшего крестьянства». Он пытался объяснить, почему страна испытывает трудности: «Все империалистические хищники бросаются на Россию и хотят ее растерзать, так как знают, что каждый месяц существования социалистической России готовит им гибель». В другой речи, 23 июля, на московской губернской конференции заводских комитетов, Ленин снова попытался разъяснить рабочим суть положения. В этот раз он подчеркнул, что «российская революция есть лишь один из отрядов международной социалистической армии» и успех ее зависит от успеха всего движения. «Этот факт никем из нас не забывается. Точно также нами учитывается, что первая роль пролетариата России в мировом рабочем движении объясняется не хозяйственным развитием страны. Как раз наоборот: отсталостью России, неспособностью так называемой отечественной буржуазии справиться с полками пролетариата, неспособностью ее на захват политической власти и на осуществление ею своей классовой диктатуры». Затем Ленин высказал предостережение, о котором позже забыли его идеологические наследники в странах Азии, Африки и Латинской Америки: «Революции не делаются по закону, не приурочиваются к тому или иному моменту, а созревают в процессе исторического развития...» За этим трезвым предостережением следовали прекраснодушные мечтания: «И этот момент близок, и он неминуемо и неизбежно наступит»1. Три дня спустя Ленин говорит еще увереннее: «Близится час расплаты с буржуазией всех стран! В Западной Европе крепнет возмущение!»469 470
В августе 1918 года Ленин удваивает усилия. Он пытается помешать ухудшению политического климата. Второго августа он произносит три речи. В это время до него доходит весть о крестьянском восстании в Пензенской губернии. Он отправляет в Пензу Евгению Бош, народного секретаря внутренних дел Украины, для сбора информации о крестьянском недовольстве. Бош сообщила из Пензы по телеграфу, что против Советской власти восстало пять волостей. Ленин телеграфирует инструкции в губернский исполком (копия: Евгении Бош): «...провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Экспедицию пустите в ход. Телеграфируйте об исполнении». Через три дня Ленин шлет вторую телеграмму: «Крайне удивлен отсутствием сообщений о ходе и исходе подавления кулацкого восстания пяти волостей. Не хочу думать, чтобы вы проявили промедление или слабость при подавлении и при образцовой конфискации всего имущества и особенно хлеба у восставших кулаков»471.
Крестьянские восстания происходили не только в Пензенской губернии.
На митинге в Сокольническом районе 9 августа Ленин говорил: «Русская революция бросила искры во все страны мира и еще ближе подвинула к краю пропасти зарвавшийся империализм. Товарищи, тяжело наше положение, но мы должны преодолеть все и удержать в своих руках знамя социалистической революции, поднятое нами. Рабочие всех стран смотрят на нас с надеждой. Вы слышите их голос: продержитесь еще немного, говорят они. Вы окружены врагами, но мы придем к вам на помощь и общими усилиями сбросим, наконец, в пропасть империалистических хищников» *.
Настроение у Ленина ухудшалось. Он обратился к рабочим и крестьянам в провинции с призывом не идти на соглашение с левыми эсерами, все еще пользовавшимися авторитетом среди крестьян, и не оставлять без внимания середняков, идти на уступки по отношению к этой прослойке, «не наживающейся на народной нужде», как кулаки: «Старайтесь идти на уступки с средним крестьянином, относиться к нему как можно осторожнее, справедливее»472 473. Но никакой пощады левым эсерам! «Напрасно вы их не арестовали, как это делают повсюду,— сказал Ленин большевистскому делегату из провинции.— Всех эсеров необходимо вышибить со всех ответственных постов. Власть на местах целиком теперь уже нужно взять в свои руки...»474
16 августа,— приблизительно к этому времени относится головная боль и бессонница Ленина и его разговор с Сосновским,— Ленин поделился мыслями с Московским комитетом партии: «Чувствуется большой недостаток сил... На наших митингах очень мало выступающих новых сил»475. Ленин работал до полного изнеможения. Среди всех своих забот он находит время обратиться с письмом к американских рабочим. Из Чикаго приехал в Москву Михаил Бородин, участник революции 1905 года, позже прославившийся своей деятельностью в Китае; после беседы с ним Ленин написал это возмущенное письмо, распространявшееся в США Джоном Ридом. Ленин горячо защищал Брестский мир и бичевал империалистов, утверждая, что в Америке распространяются выдумки о Советской России: «О, лицемеры! О, негодяи, которые клевещут на рабочее правительство... О, как гуманна и справедлива эта буржуазия! Ее слуги обвиняют нас в терроре... Английское буржуа забыли свой 1649, французы свой 1793 год. Террор был справедлив и законен, когда он применялся буржуазией в ее пользу против феодалов. Террор стал чудовищен и преступен, когда его дерзнули применить рабочие и беднейшие крестьяне против буржуазии!» Большая часть письма Ленина дышала гневом. Но тон его заключительной части был несколько сдержаннее: «Мы знаем, товарищи-амери-канские рабочие, что помощь от вас придет еще, пожалуй, и не скоро, ибо развитие революции в разных странах идет в различных формах, различным темпом (и не может идти иначе)». На эти слова Ленина о «различных формах» позже не обращали внимания. «Мы ставим ставку на неизбежность международной революции, но это отнюдь не значит, что мы, как глупцы, ставим ставку на неизбежность революции в определенный короткий срок... Несмотря на это, мы твердо знаем, что мы непобедимы, ибо человечество не сломится от империалистической бойни, а осилит ее...»
