Из-за острого недостатка в живой силе, отмечал Людендорф, «нам придется еще более ослабить наши дивизии на востоке». Оставшихся войск хватит, если положение не изменится к худшему, «...ввиду неясности политики слабого советского правительства, нам придется искать других союзников на востоке. На севере у нас есть Финляндия, военное положение которой усилилось благодаря вступлению наших войск». Людендорф надеялся найти там «сильную поддержку».

Глядя на юг, он видел, что Украина «насущно необходима нам как источник сырья», но что украинской армии нет. Поэтому «мы с полным правом можем использовать наши войска». Еще далее на юг, в Грузии, «нам надо организовать грузинскую армию... В данном случае, надо принять во внимание этическую сторону вопроса: Грузия — христианское государство». Как Германия. «Признание Грузии и покровительственное отношение к ней в то же время защитят ее от жадных турок», которые были союзниками Германии. С другой стороны, «я хотел бы подчеркнуть,— говорит Людендорф далее,— что с Турцией надо считаться, и ее требования должны быть, в той или иной степени, приняты во внимание». Однако «Германия не должна упустить из рук линию Тифлис—Баку. Турки здесь вынуждены будут уступить нам. Баку тоже нельзя присоединять к Турции».

Баку был важным нефтяным промыслом. Нефть поставлялась по железной дороге Тифлис—Баку на нефтеперерабатывающие заводы Батума, а оттуда поступала на нефтеналивные суда. Немецкие города были погружены во тьму, немецкие аэропланы совершали меньше вылетов из-за недостатка в горючем. Поэтому нельзя было отдавать мусульманский Баку неверным туркам. Христианская этика Германии плавала в нефти.

Людендорф знал, что Финляндия и Грузия не могли предоставить в его распоряжение больших армий. Это были маленькие страны. «Нам следует также наладить связь с казацкими племенами Кавказа, которые хотят избежать подчинения Советам».

Таковы были соображения Людендорфа по военным вопросам. Но война — это высшая политика, и Людендорф позволил себе давать инструкции государственному секретарю Кюльману. Обратившись к политической сфере, генерал писал: «Я питаю серьезнейшее недоверие к бесчестным проискам советского правительства... Мы не можем ничего ожидать от этого правительства, хотя оно существует по нашей милости. Это — непрестанная опасность для нас, которая уменьшится только тогда, когда советы, безусловно, признают наше полное превосходство и станут сговорчивыми из страха перед Германией и ради собственного спасения. Поэтому мне все еще представляется желательной твердая и беспощадная политика по отношению к этому правительству».

Под беспощадностью разумелось и двурушничество: «Хотя у нас теперь официальные отношения только с советским правительством, нам в то же время необходимы связи с иными движениями в России... На сторонников Керенского нельзя положиться, потому что над ними господствует Антанта... Мы должны найти контакт с правыми монархическими группировками и распространить свое влияние на монархическое движение».

В мае Кюльман велел Мирбаху поддерживать русских коммунистов; в июне Людендорф дал понять Кюльману, что поддержка должна быть оказана русским монархистам. В 1917 г. Людендорф пустил Ленина в Россию, чтобы свергнуть Керенского. В 1918 г. он замышлял свержение Ленина. Политика не наука, а искусство, и притом искусство сложное, а Людендорф был посредственным мастером.

Между тем, генерал Макс Гофман был раздражен. Его осаждали заботы. «Нет конца неприятностям от австрийцев на Украине,— записывает он в своем дневнике 13 марта 1918.— Они хотят сами занять Одессу и ведут себя со своим обычным гадким себялюбием, как всегда, когда к их горлу не приставлен нож»³⁸⁵.

14 марта. «Кажется, нет...» То есть, кажется, русские не ратифицируют Брестского мирного договора. «В таком случае, мы, конечно, должны будем взять Петербург... У меня бешеные неприятности с австрийцами на Украине. Жаль, что итальянцы не атакуют» — не атакуют австрийцев. Итальянцы были враги, австрийцы — союзники. «С австрийцами можно иметь дело, только когда они испытывают затруднения».

21 марта. «Литовское правительство доставляет много хлопот... Они хотят взять назад свою декабрьскую резолюцию, согласно которой в благодарность за независимость они должны заключить тесный союз с Германией». Независимость? Самоопределение а 1а Hoffmann.

23 марта. Два немца наносят Гофману визит. Один из них, «немецкий пастор, говорил от имени немецких колонистов Южной России и Крыма. Он довольно долго толковал о праве на самоопределение и на основании этого права предлагал заключить союз между крымскими татарами и немецкими колонистами, в результате которого Крым и прилежащие области смогут быть объединены в германскую колонию. Я сказал ему, что не имею возражений». Самоопределение по Гофману продолжается.

3 апреля. «Новое наступление на западе, и все они кажутся уверенными в победе... На запад переброшены все, без кого я могу обойтись, даже члены штаба. Мне часто жаль, что Гинденбург и Людендорф не дали мне дивизии. Теперь командовать дивизией на Западном фронте было бы, во всяком случае, гораздо интереснее и больше обещало бы, чем мой мертвый пост здесь на востоке».

4 апреля. «Мы оккупировали сейчас весь Крым, а на востоке продвинулись почти до самой границы Украины... Наши операции в районе Кавказа были обусловлены также нашей потребностью в военном сырье. Из-за этого нам надо было добиться контроля над Баку и железнодорожной линией Баку—Тифлис—Ба-тум».

26 апреля. «Положение на Украине становится критическим. Правительство продолжает чинить трудности, и боюсь, что нам придется искать другого».

30 апреля. «С политической точки зрения, главное то, что украинцы, наконец, свергли свое правительство. «Украинцы» — читай: немцы. «Они дали полномочия гетмана Украины и диктатора одному генералу. Поскольку этот господин будет соблюдать Брестский договор и другие соглашения касательно поставки зерна и т. д., его назначение, по всей вероятности, окажется нам выгодно». «Этот господин» был гетман Скоропад-ский, генерал из бывшей свиты русского императора.

2 мая. «Донские казаки послали телеграмму гер-майскому императору, прося о помощи против большевиков... Теперь мы им по душе».

6 мая. «Генеральный штаб» — Людендорф — «и Эйхгорн» — фельдмаршал фон Эйхгорн, германский командующий на Украине,— «сами того не зная, гонят Украину назад в объятия России».

25 мая. «Я бы не возражал против дальнейшего продвижения на восток — мне бы хотелось добраться до Индии, да только расстояния все увеличиваются, а наша армия — нет».

4 июня. «Мне кажется, что наше наступление на западе постепенно замирает на линии Реймс—Суас-сон... Если бы я был Людендорфом — ...»

5 июня. «Разные стычки и сражения на Украине за последние несколько дней».

26 июня. «Кюльман произнес плохо продуманную речь. Я думаю, что он, вероятно, скоро исчезнет». Так и случилось: Кюльман ушел в отставку. Он согрешил, сомневаясь в вероятности военной победы и настаивая на мирных переговорах.

3 июля. «По мнению наших представителей в России, дни большевиков сочтены». Сочтены были дни главного представителя Германии в Москве, графа Вильгельма фон Мирбаха. Он был убит 6 июля.

В три часа пополудни 6 июля 1918 г. двое русских, Яков Блюмкин и Николай Андреев, явились в германское посольство в Денежном переулке. Девяти латышским стрелкам, которые по личному приказанию Ленина стерегли посольство, бывший купеческий особняк, Блюмкин и Андреев показали пропуск, подписанный Феликсом Дзержинским, председателем ЧК (Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем). Блюмкин и Андреев оба занимали в ЧК высокие посты. Они подделали подпись Дзержинского. Левый эсер Александрович, заместитель Дзержинского, поставил на их мандат большую печать ЧК. Левыми эсерами были и Блюмкин с Андреевым. Их принял секретарь германского посольства д-р Рицлер, но они настаивали на выходе самого Мирбаха. По их словам, ЧК арестовала немецкого шпиона по имени Роберт Мирбах. Их провели в кабинет посла на первом этаже. Блюмкин подошел к Мирбаху, выхватил маленький револьвер и выстрелил в упор. Затем Блюмкин и Андреев бросились к открытому французскому окну, но, прежде чем выпрыгнуть, Блюмкин бросил бомбу в умирающего немца. Прыгая, Блюмкин сломал ногу. Убийцы бежали в ожидавшем их автомобиле — сначала в ЧК, потом в штаб отряда Попова. Попов тоже был высокопоставленным чекистом и левым эсером. Под его командованием было несколько сот человек.