но почувствовал, что его задумавшийся хозяин сейчас далек и от этой дороги, и от

этого луга, покрывшегося бесподобно густой и сочной отавой, и потому смело

свернул на травянистую поляну и там остановился. Его примеру последовал и

конь Кубати. Оба Хатажуковы отпустили поводья, не стали мешать своим четве-

роногим друзьям.

— Не тоскливо тебе в отчем доме? — неожиданно спросил Кургоко, не глядя

на сына.

Кубати слегка растерялся, но ответил быстро:

— Нет, мне хорошо.

— А не слишком ли спокойно?

— Надо уметь ценить и спокойствие.

Кургоко испытующе посмотрел на юношу:

— Правильно говоришь. Но ты еще сам не знаешь, насколько — он сделал

ударение на слово «насколько» — это правильно, хотя на твою долю тревог доста-

лось немало. А скоро нам всем достанется...

— Я об этом догадываюсь, — осмелился заявить Кубати.

Хатажуков не обратил внимания на то, что юноша высказался, когда его не

спрашивали.

— В твоем возрасте обычно не задумываются о будущих опасностях, а пере-

житые забывают на следующее утро. Так о чем же ты все время размышляешь,

почему вид у тебя либо сосредоточенный, либо рассеянный? Не замешано ли

здесь некое существо, перед которым всякое оружие, а подчас мужская отвага бес-

сильны?

Кубати побледнел, в горле у него что-то застряло, дышать стало тяжело.

— Я... я нё совсем пони...

— Понимаешь! — уверенно возразил Кургоко. — Завелась, наверно, на том

берегу Шеджема юная Адиюх (каб. — белорукая. Красавица из кабардинского

эпоса. Высовывая руки из окна замка, она помогала в кромешной ночной тьме

найти своему возлюбленному брод через реку) с глазами, как у телки? — князь

вдруг вспомнил личико Саны, удивился про себя и почему-то встревожился, будто

ему сообщили неприятную весть.

Меньше всего хотелось бы сейчас Кубати говорить на эту тему. Он благора-

зумно откладывал объяснение с отцом на то время, когда закончится битва с тата-

рами. Еще неизвестно, что произойдет во время сражения и какие будут последст-

вия войны. Юноша напрягал свой изворотливый ум, но никак не находил нужно-

го ответа — ведь лгать ему тоже не хотелось, как не хотелось и откровенничать.

Спас положение неизвестный всадник, нещадно погонявший измученного

коня и, по-видимому, спешивший как можно скорее встретиться с Хатажуковым-

старшим.

— Мне сказали, что князь Кургоко с сыном прогуливают коней в этой сто-

роне — и я сразу сюда! — хрипло выкрикнул всадник вместо приветствия.

Он говорил по-кабардински с заметным татарским акцентом, да и по лицу в

нем сразу же можно было узнать татарина. Но Кубати узнал в нем еще и старого

знакомца Халелия, хотя тот и виду не подал, что они встречаются не впервые.

Юноша тоже остался невозмутимым: вспомнил, что их с Канболетом крымский

приятель придерживается очень мудрого правила: не выскакивать без нужды со

своими познаниями, особенно если имеешь дело с сильными мира сего.

Много лег не видел Хатажуков бывшего своего конюха, но память не подве-

ла князя.

— Каким добрым ветром тебя занесло в наши края, Халелий? - Кургоко

улыбался с добродушным спокойствием, но почувствовал, будто чья-то мягкая

тяжелая лапа наступила ему на сердце.

— Не добрый ветер, Кургоко-паша, не добрый, а злой ветер! — Халелий го-

рестно покачал головой. — Каплан-Гирей уже на кавказском берегу.

— Когда выступает войско? — деловито осведомился князь.

— Уже выступило. Движется, правда, медленно.

— Идут только крымцы?

— И крымцы, и большой отряд ногаев, и те татары, что осели на побережье.

На этот раз они даже не опасаются шапсугов, убыхов и других ваших братьев. Во

всем войске тридцать тысяч человек.

— Тридцать тысяч... — устало повторил Кургоко. — Похоже, они хотят раз и

навсегда обескровить нас... Чтоб не было сил поднять голову...

— Да. Так хочет и турецкий султан.

— А ты, мой добрый Халелий, приехал предупредить... Почему?

— Это нехорошая война. Это не совсем война. Не спрашивай, Кургоко-

паша...

— Хорошо. Куда же ты теперь?

— К балкарцам поеду. Подальше в горы. Там буду жить... — Халелий тяжело

вздохнул.

— Возьмешь у меня с полсотни овец...

* * *

В тот же день хатажуковские гонцы скакали по дорогам Кабарды, сообщая о

назначенном князем-правителем месте немедленного сбора всех, кто считает себя

адыгом и способен владеть оружием.

К неописуемой радости Кубати, отец послал его к аталыку — пусть соберет

людей, сколько может, и заедет по пути за Казаноковым. Вдогонку князь крикнул:

— Не забывай, что конь твой — не альп (крылатый сказочный конь из ка-

бардинского эпоса), и не гони его так, чтоб он летел, словно на крыльях.

Канболет был очень рад возвращению в емузовский дом, в котором мог

жить почти на правах хозяина. Правда, в этом доме временно поселилась и поч-

тенная супружеская чета знакомых тлхукотлей — это у них лежал Тузаров после

ранения — и потому ни один даже самый строгий ревнитель приличий не стал бы

теперь опасаться за честь молодых женщин, сестры и дочери Емуза. Радовало

Канболета и то обстоятельство, что вернулся он не с пустыми руками: князь Кур-

гоко наградил его не хуже, чем награждали любого аталыка. Получил он сотню

овец, три пары длиннорогих волов ногайских, молодую кобылу лучших кровей,

пистолет с колесцовым замком, турецкий ятаган из лучших и наконец унаута лет

сорока, тоже из лучших: умел этот Хамац хорошо за скотиной ходить.

Когда Кургоко во время заключительного застолья объявил о своем реше-

нии, его именитые гости переглядывались в недоумении. Он, Кургоко, вообще мог

не одаривать тузаровское аталычество: ведь Кубати — тлече-жипшакан, за кровь

воспитанный! Но, видно, не простые соображения имел на этот счет князь. Он яс-

но давал понять, что теперь не время ворошить прошлое вспоминать давние оби-

ды и недоразумения.

А Тузаров радовался не столько тому, что вновь становился «владельцем»,

сколько удовлетворенному чувству собственного достоинства. Кажется, чистая во-

да правды смыла грязь клеветы, с беспокойной жизнью незаслуженно опорочен-

ного изгоя для Канболета покончено. Пора подумать о своей новой жизни, как ее

устроить не хуже, чем у людей... Возродить отцовское пепелище?.. Но еще неиз-

вестно, удастся ли уцелеть после ханского набега. Об этом надо бы не забывать, а

вот почему-то забывается. Неизвестно, какая судьба ожидает всю родную землю, а

не одного размечтавшегося Тузарова, который намерен сражаться там, где будет

труднее всего.

Канболету почти удалось было пристыдить себя за легкомысленные и не-

уместные мечтания, которые осенялись светлым обликом крепкорукой Эммечь,

но отрешиться полностью от радужных видений будущего счастья так и не смог. К

тому же сбивали с толку разговоры и поведение окружающих людей. Никто и не

думал перестраивать быт на какой-то предвоенный лад. Крестьяне определяли

земли, которые будут распахивать весной, а также поля, которым предстоит «гу-

лять» два-три года; главы семей договаривались о размерах уаса — выкупов. за

невест: намеченные на эту осень свадьбы не откладывались; старики предсказы-

вали раннее наступление зимней стужи и советовали поторопиться с перевозкой

сена-и сбором диких лесных плодов. «Что это? Беспечность? — спрашивал себя

Канболет. — Но ведь каким народом надо быть, чтобы в такое время сохранять и

спокойствие, и веру в лучшие дни!»

После всех этих раздумий Канболету захотелось еще раз поговорить с